Хлебозавод, на который поступила Валя, был старенький. Его после той, после прежней Валиной работы и заводом-то назвать было трудно. А как дымила тут, над рекой Камой, на высоком берегу когда-то пекарня, так она и осталась тесной, с кирпичными, старыми печками пекарней.
У печек в пекарне рабочим не повернуться. От печек духота, угар. И всё здесь делают безо всяких тебе машин, станков, самоходных конвейеров. Муку в кулях грузчики с криком: «Зашибу-у! Посторонись!» — таскают на собственных плечах, тесто рабочие-пекари месят в широченных посудинах чуть ли не кулаками…
Валя, может, и напугалась бы, увидя всё это, да вспомнила про ту девочку из сказки. Вспомнила, сказала себе: «Э, нет! Я от своего желания не отступлюсь!»
А было Вале, пожалуй, потрудней, чем той девочке. За девочкой смотрели старичок, мамушка, а Валю на хлебозаводе не знает никто, она сама как следует не знает никого, а главное — ничего. И стала она поначалу делать работу, которая называется — «куда пошлют!»
Скажут: «Иди полы да лестницы вымой!» — она берёт ведро, швабру, тряпки, моет, скоблит затоптанные полы.
Прикажут: «Иди, грузчикам помоги! Грузчиков не хватает сегодня…» — и она идёт помогать грузчикам, таскает ящики с солью, мешки с мукой.
Глядя, как Валя работает, пекари говорят: «Смотри, какая безотказная, терпеливая… Откуда это у неё?»
А Валя улыбается:
— Да ниоткуда! Просто так!
Но про себя думает: «Это у меня от папы, это у меня от мамы. А ещё от того сказочного старичка. Если я его завет буду выполнять, то настоящим хлебопёком стану».
В скором времени выдали Вале новенький синий халат, вручили мягкую, чистую ветошку. И встала она с другими девушками в ряд смазывать чёрные, обгорелые, громыхающие, будто сковороды, формы. А смазывать надо быстро! После смазки формы к тестоделам идут, потом, наполненные тестом, отправляются в печку.
А печек не одна — девять. А все, кто формы тестом набивает да потом их в печки сажает, кричат на смазчиков: «Давай, давай, давай!» И смазчики спешат, ветошками по формам шлёпают. Валя тоже шлёпает, — поглядеть на себя и друг на друга нет ни у кого ни минуты.
Но вот смена кончилась, всё смолкло, работницы вздохнули. Вздохнули, потом на новенькую посмотрели, да и говорят:
— Ого!
Валя тоже оглядывает себя так и этак, а работницы смеются:
— Всё в полном порядке! Мы смотрим на то, какая ты, оказывается, аккуратистка. Мы, смазывая формы да поспешая, убрызгались маслом с ног до головы, а на тебе халатик и сейчас, будто из магазина. Работала, от нас не отставала, а на халатике — ни пятнышка. Ну и ну!
С тех пор Валю так и прозвали аккуратисткой.
КАКОВ МАСТЕР — ТАКОВ И КАРАВАЙ
После войны город рос, заново молодел, молодела вместе со всей Пермью и пекарня над Камой. Она стала хлебозаводом совсем настоящим. А настоящий хлебозавод — это уже не квашня да кирпичная печка, тут без крепкой учёбы ни в чём сразу не разберёшься. И если осталась здесь где теперь какая теснота, то она не от многолюдства, она от множества умных, сложных машин.
На заводе теперь чисто, угара нет. Грохота, гама, крика тоже нет. Но если встать да прислушаться, то кажется, что вокруг дышит и шевелится кто-то очень огромный.
Гудят на всех этажах шмелиными голосами электромоторы. Под высокими бункерами в лотках-шнеках тихо шепчет, сыплется мука. По длинным трубам тёплая вода с весёлым бормотанием течёт. А вот здесь закваска булькает. А там тесто в мешалках как бы само собой ворочается, пузыри пускает, будто сердится, и — ползёт, ползёт туда, где новая заводская печь.
Но и печь теперь — одно имя что печь.
На самом же деле — это тоже хитроумная машина с газовым огнём и с паром внутри.
Перед нею тесто плюхается точными долями в формы, громадина-печь формы загребает железными лапами, пошумливает — выдаёт пышные, румяные, все ровные, как на подбор, горячие буханочки!
Вот и попробуй такой техникой безо всякой учёбы поуправляй. Не управишься ни за что. И Валя вместе с друзьями, с подружками училась у своих наставников прямо тут, в цехе, изо дня в день. А когда выучилась, то опять, как прежде на детальках, за понятливость да за славный, дружественный характер Валю назначили старшей. Причём старшей по целой смене, а это значит: отвечать Вале за все до одной буханки, которые сегодня испекутся и будут отправлены в булочные, в город.
Тут вышел тоже случай, из-за которого Вале — в который уж раз! — пришлось вспомнить девочку из сказки.
Отработала Валина смена в ночь, разбежались на заре по городу автофургоны с тёплыми буханками; усталая, но с хорошим настроением отправилась отдыхать домой и Валя.
В новый вечер опять шагает на завод. А там ждёт уже Валю начальница цеха. Та самая Валина руководительница, у которой Валя многому доброму по работе-то и научилась — Харитина Степановна.
— Тебе, — говорит она, — пришёл привет!
— Какой? От кого?
— От города…
— Шутите?
— Идём в конторку, там увидишь, шучу или не шучу.
Заходят они в конторку, а на столе у Харитины Степановны буханка.
Буханка как буханка, но Валя сразу видит — вчерашняя.
— Моя?
Харитина Степановна достаёт ножик-хлеборез:
— Твоя. Только не из печки, а из магазина. Сама испекла, сама режь да ешь.
Валя буханку разрезала, поднесла ко рту хлеб, да и тут же обмерла:
— Батюшки! Он же без соли… Пресней травы! Как его вчера продавали-то? Ох стыдобушка!
— А его почти не продавали, его — вернули… В чём дело, Валентина?
Но Валя и сама не знает, в чём дело. Скорей всего в том аппарате, в той дырочке, через которую рассол бежит, застряла крупная, нерастаявшая солинка. Та работница, что за это отвечает, зазевалась, а Валя в других делах закрутилась, не проверила. И несолёное тесто в самоходные люльки всё плюхалось да плюхалось, таким и в печь пошло.
Вот и конфуз.
Солинка, разумеется, постепенно растворилась, а конфуз — остался.
Когда Валя прибежала от начальства к своим рабочим, то все про всё уже знают, все смущённо переглядываются. Ждут: будет им сейчас от старшей нагоняй, да ещё какой!
А Валя посмотрела только на всех, приткнулась к стенке, да и заплакала.
Кто-то один сразу не выдержал, давай утешать:
— Ну, ошиблись… Ну, исправимся… Ну, не горюй… — И пошутил — Не лей слёз! Не пирог ведь испортили на твоей на собственной свадьбе.
Но рабочие вмиг зашумели на шутника:
— Что значит «не лей»? Что значит «на собственной»? Выходит, собственное портить нельзя, а то, что идёт для всех, то испортить можно?
И с таким они напором принялись бедолагу-шутника воспитывать, что Валя уже и не плачет, а улыбается: «Расчудесный у меня в бригаде народ! Не каждый для себя, а каждый для всех… А это, пожалуй, важнее самого хлеба!»
И вот, хотя и вышла у Вали тогда неудача с выпечкой, отчего и сказочная девочка со всеми её горестями да радостями опять припомнилась, — дружная Валина смена осталась на заводе передовой. А приветы из городских булочных приходили вновь. Но уже с вопросом:
— Что у вас за смена на заводе такой вкусный хлеб печёт? Покупатели выпечку хвалят каждый раз.
И каждый раз начальница пекарного цеха, а то и сам директор завода довольно усмехаются, отвечают в телефонную трубку:
— Этой сменой у нас руководит Валентина Павловна Соловьёва. Наш лучший мастер-хлебопёк. А каков мастер — таков и каравай!
ЗАВЕТНОЕ ДЕЛО
Вот и стала Валя не просто Валей, а Валентиной Павловной. Сложилась у неё к тому времени, так же как у брата Аркаши, как у сестры Ксении, своя очень хорошая семья. В цехе тоже всё идёт так, что Валентину Павловну только все уважают да хвалят, и тут бы тому и радоваться, на том остановиться.
Но обсуждали раз на собрании рабочие общие заводские дела и говорят:
— Бригада Соловьёвой у нас передовая, лучшая. А вот другие — нет-нет, да и отстают… Как бы сделать так, чтобы подтянуть отстающих?
И одни говорят одно, другие говорят другое, начался спор.
Валентина Павловна молчит, думает: «В самом деле — как? Чтобы подтянуть целую бригаду, целую смену, чтобы научить её работать по-новому, нужен и новый, умелый бригадир. А где его взять, умелого? Он у ворот не ждёт…»
И вот она так думала, думала, да вдруг, совсем для себя нежданно, и сказала:
— Если доверяете, давайте одну, самую отстающую, бригаду мне… А моя старая справится теперь без меня.
Подруги даже руками замахали:
— Ты что? Ты что? В уме? Хорошее меняешь на худое… У тебя теперь семья! У тебя теперь своих новых хлопот полно, а с отстающими — замучаешься!
Но слово не воробей, слово сказано. На слово на такое всё заводское собрание ответило:
— Правильно! Вот это настоящий рабочий поступок!
И пришлось Валентине Павловне Соловьёвой в который уж раз трудно, да только и та, вторая, бригада на заводе, а потом ещё и третья стали в конце концов бригадами тоже замечательными.
А ещё через несколько лет весь завод поздравлял Валентину Павловну с наградой, с высоким званием Героя Социалистического Труда.
Все произносили речи, все улыбались. Даже цех заводской, тут, за дверью рядом, шумел машинами как бы радостнее, шумел по-праздничному. А вот сама Валентина Павловна и одного словечка вымолвить не могла. Она лишь взволнованно думала: «Как же так? Откуда на меня, на бывшую девчоночку-несмышлёночку, которая и на завод-то пришла всего лишь поломойщицей, обрушилось теперь столько счастья? Может, ошибка? Может, зря мои товарищи меня хвалят? Ведь руки рабочие, умелые есть на заводе не хуже моих…»
Но Валентина Павловна думала о себе так, а друзья — иначе. Руки руками, а знали многие и то, что у неё, у той прежней девчоночки-несмышлёночки было ещё и редкостное сердце. Сердце, которое помнило не только детские сказки трудных военных лет, а и помнило, всё не забывало самих тех ребятишек у военного конвейера; помнило, что значит для рабочего человека в тяжёлую годину обыкновенная ржаная горбушка. Такое умное сердце, которое уже тогда подсказало маленькой хозяйке своей: «Нет заветней дела на белом свете, чем людей хлебом насущным кормить!»