702.
Спорить с ним не стали, в женском корпусе отыскали изолированную палату (№ 44), где Ленин переночевал, сделал перевязку, а потом уехал домой. Самое время было отправиться на отдых. Вот только на Кавказ Владимир Ильич уже не рассчитывал…
В уже приводившемся письме от 17 апреля Владимир Ильич написал Серго Орджоникидзе, что желал бы, чтобы дом, в котором его намерены поселить, не протекал и отапливался. Тогда кавказские товарищи, видимо, посмеялись в усы. Ленин явно недооценил кавказского гостеприимства. Для Владимира Ильича в Боржоми готовили роскошный дворец в мавританском стиле в парке на берегу Куры, ранее принадлежавший наместнику Кавказа великому князю Михаилу Николаевичу, а затем его сыну великому князю Николаю Михайловичу1.
Ленину для отдыха только и не хватало «дворца в мавританском стиле». Он и так тяготился шикарным неоклассицизмом «Большого дома» в Горках. К тому же в подготовку «мавританского дворца» вовлекли такое количество людей, что о конспирации нечего было и думать. Так что, как и предполагал Владимир Ильич, с поездкой на Кавказ опять получился “анекдот”. И он предлагает Уншлихту телеграфировать на Урал, за подписью Дзержинского и Сталина, просьбу подыскать нормальное помещение, пригодное для лечения и отдыха около Екатеринбурга или Перми.
Уральцы ответили довольно быстро. В четырех верстах от Екатеринбурга есть прекрасное местечко Шарташ — сосновый лес, большое чистое озеро и вполне приличный домик, который можно быстро привести в порядок. Этот вариант Владимира Ильича вполне устраивал, и уральцам дали команду готовиться в приему гостей703704. 10 мая Ленин сообщает Орджоникидзе: «Я на Кавказ не еду. Будьте любезны, пока (все лето) для конспирации распространяйте осторожненько слух, что еду»705.
Надо сказать, что всю вторую половину мая чувствовал себя Владимир Ильич неважно. 15 мая, прочитав письмо Кре-стинского о необходимости ленинской статьи для зарубежной прессы об организации кампании по оказанию России хозяйственной помощи, Ленин отвечает: «не могу по болезни». 18 мая приходит письмо от известнейшего экономиста Д. Кейнса. Он предлагает Ленину выступить со статьей в «Манчестер Гардиан». И Владимир Ильич опять отвечает, что просьбы выполнить не сможет, «так как болен»706.
А тут подошло еще одно грустное событие. 20 мая исполнялось 35 лет со дня казни Александра Ульянова. Так уж сложилось, что в семье с самого начала старались не говорить об этом, да и сами подробности дела толком никто не знал. «Все мы держались после нашего несчастья тем, что щадили друг друга», — писала Анна Ильинична.
Теперь выяснилось, что дело это находится в создаваемом Архиве Октябрьской революции. Заведующий Истпартом ЦК РКП(б) Михаил Степанович Ольминский сказал, что с ним можно ознакомиться. И вот, накануне печальной даты, Владимир Ильич с сестрами и Надеждой Константиновной пришли в здание архива, находившееся на месте нынешней Библиотеки имени В.И. Ленина.
Данного эпизода в 12 томе «Биографической хроники» нет. Единственным источником, освещающим этот факт, являются воспоминания Елизаветы Яковлевны Драбкиной, которая воспроизводит рассказ Ольминского1.
«Заранее заготовленные документы лежали на столе. Хотя Владимир Ильич знал о том, что его ожидает, он вздрогнул, увидев переплетенный том, на котором писарским почерком с завитушками было выведено: “ДЕЛО 1 МАРТА 1887 ГОДА”, и не мог сразу раскрыть этот том; помедлил, подержал в руках, видимо, сделав над собой усилие, чтобы подавить волнение, и лишь потом раскрыл его…
…Одно дело знать об аресте брата, другое — увидеть воочию, каким образом чудовищное легкомыслие одного из участников тайного общества позволило полиции напасть на его след и обрекло на гибель самого виновника провала и его сотоварищей. Одно — сознавать умом, что брат прошел, должен был пройти, следствие, был судим, казнен; другое — читать страницу за страницей изложенные жандармским слогом бумаги и собственными глазами видеть, как пришла в действие полицейская машина, как захватила она любимого брата, втолкнула в каземат Петропавловской крепости, дотащила до эшафота и затянула петлю на его шее»707708.
После оглашения приговора — семерых к повешению, остальных на каторгу — 11 из 15 осужденных, в том числе четверо смертников, обратились к Александру III с ходатайством о смягчении наказания. В их числе был и Александр Ульянов.
На протяжении всего процесса мать просила его подать прошение на Высочайшее имя о помиловании. Но он сознательно шел на смерть, беря на себя всю вину за организацию покушения на государя. «У меня есть долг перед Родиной», — говорил он Марии Александровне, стоя перед ней на коленях и умоляя простить за причиненное горе.
То, чего не смогла сделать мать, добился на последнем свидании 24 апреля их родственник, известный журналист Матвей Леонтьевич Лесковский. Он совершенно извел и деморализовал Александра своими разговорами о том, что мать лежит при смерти и казни не перенесет, что братья и сестры останутся круглыми сиротами…
Но, по мнению чиновников, прошение Александра было «неправильным» и «дерзким». В нем не было и тени раскаяния за содеянное. Он писал лишь о судьбе матери. И эту бумагу даже не стали показывать царю, хотя по другим — «правильным» прошениям приговор был смягчен, в том числе двум смертникам1.
И, наконец, последние страницы дела — о приведении в исполнение приговора 8 мая 1887 года. «Сегодня в Шлиссель-бургской тюрьме… подвергнуты смертной казни государственные преступники… При объявлении им за полчаса до совершения казни, а именно в 3S часа утра, о предстоящем приведении приговора в исполнение, все они сохранили полное спокойствие и отказались от исповеди и принятия св. таинств…
Первоначально выведены для свершения казни Генералов, Андреюшкин и Осипанов… По снятию трупов вышеозначенных казненных преступников были выведены Шевырев и Ульянов, которые также бодро и спокойно вошли на эшафот».
По мере того, как Ленин «вчитывался в страницы этого дела, — пишет Елизавета Драбкина, — он бледнел и бледнел, и, как выразился Ольминский, стоявшие рядом буквально физически чувствовали, как у него перехватывает дыхание».
То обстоятельство, что ни сам Владимир Ильич, ни его сестры не упоминали об этом посещении архива, вполне объяснимо. Даже спустя пять лет, в сороковую годовщину гибели Александра Ульянова, Анна Ильинична писала, что ей «все еще трудно глубоко ворошить прошлое, трудно запечатлеть его на бумаге» и то «больное чувство, которое она испытывает при мысли об Александре Ильиче, сковывает язык и делает рассказ мучительным»709710.
Конечно, и для Ленина это посещение архива стало сильнейшим психологическим стрессом. Дальше тянуть с отдыхом было нельзя, пора было уезжать. Тем более что из Екатеринбурга пришло, наконец, известие, что домик в Шарташе к приему гостей готов.
21 мая Владимир Ильич обращается ко всем руководителям центральных учреждений и организаций с письмом. «Уезжая в отпуск на несколько месяцев, — пишет он, — я очень просил бы поставить осведомление меня о наиболее важных делах и о ходе выполнения наиболее важных решений, планов, кампаний и т. д. следующим образом:
— посылать мне 1–2 раза в месяц самые краткие (не более 2–3 страниц) сообщения на эту тему и распорядиться о высылке мне важнейших из текущих печатных изданий… Держать связь с моим секретарем (Фотиева, Лепешинская)»711. А уже 24 мая Ленин просит Сталина сообщить членам Политбюро, что он уезжает в отпуск «на днях».
24 мая Мария Ильинична отправилась в Москву подсобрать вещи, необходимые для поездки, и осталась в городе на следующий день. Но 25-го, в четверг, все планы рухнули. Случилось то, чего более всего опасался Владимир Ильич.
Глава 3«РОССИЯ БУДЕТ СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ
Странная болезнь
25 мая 1922 года пришлось на четверг. Но по решению профсоюзов его объявили нерабочим днем по случаю церковного праздника Вознесения Господня1.
И в Горках, и в окрестных деревнях звонили колокола. Весь этот день Владимир Ильич чувствовал себя хорошо. Гулял. Разве что после ужина появилась легкая изжога, но это случалось и прежде. Спать лег вовремя, но заснуть никак не мог. За окном вовсю пели соловьи, и он решил не ворочаться с боку на бок, а, как обычно, встать и прогуляться.
Вышел из флигеля и направился по аллее. В кустах сирени заливались соловьи: сначала один, потом неподалеку второй… Владимир Ильич остановился, стал слушать. Но когда соловьи, стараясь перепеть друг друга, вошли, как говорится, в раж, он стал собирать мелкие камешки, бросать в кусты и сразу почувствовал слабость в правой руке.
Вернувшись во флигель, снова лег, но около четырех почувствовал себя совсем плохо. Температура — 38,5. Головная боль довела до рвоты, и лишь после этого, уже под утро, он уснул. А когда проснулся, ощутил какую-то неловкость в правой руке и ноге, не смог писать и читать — «буквы поплыли», но еще больше его обеспокоило то, что впервые проявились затруднения в речи — он не смог «высказать своих мыслей теми словами, какими хотел». Однако буквально через час все эти ощущения прошли бесследно