Летом 1909 года Владимир Ильич и Надежда Константиновна встретились с Лафаргами. «Поль Лафарг вместе со своей женой Лаурой, дочерью Маркса, — рассказывала Крупская, — жили в Дравейль, в 20–25 верстах от Парижа. Они уже отошли от непосредственной работы». Поехали на велосипедах. «Ла-фарги встретили нас очень любезно. Владимир стал разговаривать с Лафаргом о своей философской книжке…» В 4 главе «Материализма и эмпириокритицизма» Ленин цитировал работу Лафарга «Материализм Маркса и идеализм Канта»…
«“Скоро он докажет, — сказала Лаура про мужа, — насколько искренни его философские убеждения”, и они как-то странно переглянулись. Смысл этих слов и этого взгляда я поняла, когда узнала в 1911 году о смерти Лафаргов. Они умерли, как атеисты, покончив с собой, потому что пришла старость и ушли силы, необходимые для борьбы».
В своем предсмертном письме Поль Лафарг писал: «В здравом уме и твердой памяти я убиваю себя раньше, чем неумолимая старость отнимет у меня одну за другой все радости и удовольствия жизни, разрушит мои физические силы и умственные способности, парализует мою энергию и мою волю и сделает меня бременем для других и для самого себя… Я назначил себе срок, когда я расстанусь с жизнью и наметил способ осуществления моего решения: подкожное впрыскивание цианистого калия. Я умираю, унося с собой радостную уверенность в том, что дело, за которое я боролся сорок пять лет, восторжествует… Да здравствует коммунизм!».
«Эта смерть произвела на Ильича сильное впечатление, — пишет Крупская. — Вспоминали мы нашу поездку к ним… И хотелось ему сказать над телом Лафаргов, что недаром прошла их работа, что дело, начатое ими, дело Маркса, с которым и Поль Лафарг, и Лаура Лафарг так тесно были связаны, ширится, растет и перекидывается в далекую Азию. В Китае как раз поднималась в это время волна массового революционного движения. Владимир Ильич написал речь, Инесса перевела. Я помню, как, волнуясь, он говорил ее от имени РСДРП на похоронах».
Именно тогда Ленин и сказал Крупской: «Если не можешь больше для партии работать, надо уметь посмотреть правде в глаза и умереть так, как Лафарги»1.
В ночь на 30 мая 1922 года Ленин спал хорошо. «Проснулся в 10 часов, — записывает Кожевников, — и хотел идти умываться. На предложение не вставать согласился не сразу. Поинтересовался, долго ли будет хворать и высказал уверенность в том, что не поправится. Во время разговора испытывал нехватку слов… Сказал: “Почему остается врач? Это лишние ап-парансы”»725726.
В тот же день при его осмотре офтальмологом Михаилом Иосифовичем Авербахом, «Владимир Ильич, улучив момент, когда они остались с профессором одни в комнате, схватил его за руку и с большим волнением сказал: “Говорят, Вы хороший человек, скажите же правду — ведь это паралич и пойдет дальше? Поймите, для чего и кому я нужен с параличом?” Но в это время вошла сестра и разговор был прерван»727.
И в этот же день Ленин потребовал, чтобы к нему вызвали Сталина. Данный эпизод подробно описан Марией Ильиничной Ульяновой, и мы приведем его полностью.
«Уговоры Кожевникова отказаться от этого свидания, так как это может повредить ему, не возымели никакого действия. Владимир Ильич указывал, что Сталин нужен ему для совсем короткого разговора, стал волноваться, и пришлось выполнить его желание. Позвонили Сталину, и через некоторое время он приехал вместе с Бухариным.
Сталин прошел в комнату Владимира Ильича, плотно закрыв за собой, по просьбе Ильича, дверь. Бухарин остался с нами и как-то таинственно заявил: “Я догадываюсь, зачем Владимир Ильич хочет видеть Сталина”. Но о догадке своей он нам на этот раз не сказал. Через несколько минут дверь в комнату Владимира Ильича открылась и Сталин, который показался мне несколько расстроенным, вышел. Простившись с и*
нами, оба они (Бухарин и Сталин) направились мимо большого дома через домик санатория во двор к автомобилю.
Я пошла проводить их. Они о чем-то разговаривали друг с другом вполголоса, но во дворе Сталин обернулся ко мне и сказал: “Ей (он имел в виду меня) можно сказать, а Наде (Надежде Константиновне) не надо”. И Сталин передал мне, что Владимир Ильич вызывал его для того, чтобы напомнить ему обещание, данное ранее, помочь ему вовремя уйти со сцены, если у него будет паралич. “Теперь момент, о котором я Вам раньше говорил, — сказал Владимир Ильич, — наступил, у меня паралич и мне нужна Ваша помощь”»1.
Вероятнее всего, упоминаемый Лениным первый разговор со Сталиным на эту тему состоялся в самом начале марта 1922 года, до встречи с профессором Даршкевичем, которому удалось тогда несколько успокоить Владимира Ильича. Мария Ильинична в этой связи размышляла: «Почему В.И. обратился с этой просьбой к Сталину? Потому что он знал его за человека твердого, стального, чуждого всякой сентиментальности. Больше ему не к кому было обратиться с такого рода просьбой»728729.
Тогда, в марте, Сталин сохранил просьбу Ленина в тайне. Разве что, судя по «догадке» Бухарина, поделился с Николаем Ивановичем. Теперь же, в мае, об этом сразу узнали не только Бухарин, Мария Ильинична, но и доктор Кожевников, записавший в «Журнале дежурных врачей»: «30 мая… Приезжал Сталин. Беседа о suiddium» (самоубийство —лат). Эта запись доктора особенно примечательна, ибо она не только еще более расширяла круг информированных лиц, но и переводила сугубо конфиденциальную, товарищескую просьбу Ленина в факт истории его болезни730.
Продолжим, однако, рассказ Марии Ильиничны Ульяновой о 30 мае 1922 года. Итак, «Владимир Ильич просил Сталина привезти ему яду. Сталин обещал, поцеловался с Владимиром Ильичем и вышел из его комнаты. Но тут, во время нашего разговора, Сталина взяло сомнение: не понял ли Владимир Ильич его согласие таким образом, что действительно момент покончить счеты с жизнью наступил и надежды на выздоровление больше нет?
“Я обещал, чтобы его успокоить, — сказал Сталин, — но, если он в самом деле истолкует мои слова в том смысле, что надежды больше нет? И выйдет как бы подтверждение его безнадежности?”. Обсудив это, мы решили, что Сталину надо еще раз зайти к Владимиру Ильичу и сказать, что он переговорил с врачами и последние заверили его, что положение Владимира Ильича совсем не так безнадежно, болезнь его не неизлечима и что надо с исполнением просьбы Владимира Ильича подождать. Так и было сделано.
Сталин пробыл на этот раз в комнате Владимира Ильича еще меньше, чем в первый раз, и, выйдя, сказал нам с Бухариным, что Владимир Ильич согласился подождать и что сообщение Сталина о его состоянии, со слов врачей, Владимира Ильича, видимо, обрадовало. А уверение Сталина, что когда, мол, надежды действительно не будет, он выполнит свое обещание, успокоило несколько Владимира Ильича, хотя он не совсем поверил ему: “Дипломатничаете, мол”»1.
После отъезда Сталина Ленин долго разговаривал с Кожевниковым. К нему он с самого начала проникся особым доверием, и аргументы доктора, видимо, подействовали. Во всяком случае в «Журнале дежурных врачей» Алексей Михайлович записал, что его пациент начинает верить, что у него нет паралича731732.
2 июня на аэроплане прилетел из Бреслау известный немецкий невропатолог профессор Отфрид Фёрстер. На следующий день, 3 июня, Сталин послал полпреду РСФСР в Германии Крестинскому письмо: «Вы, должно быть, догадываетесь, что положение Ильича было критическое, — иначе мы не рискнули бы на экстренный вызов Фёрстера в Москву. Одно время положение казалось почти безнадежным, но теперь оно значительно улучшилось, и есть теперь надежда полностью восстановить Ильича при условии, если уход за пять-шесть месяцев будет тщательный под наблюдением знающих врачей. Нужны невропатолог (Фёрстер) и по внутренним (Клемперер)»733.
Оптимизм Сталина основывался на том, что после осмотра и исследования Ленина, проведенного 2 июня Фёрстером, профессор согласился с диагнозом российских медиков, полагавших, что первопричина болезни в сильнейшем переутомлении, и предписал на ближайшую неделю постельный режим. «Никаких признаков органической болезни центральной нервной системы, в особенности мозга, — говорилось в заключении консилиума, — налицо не имеется». Справедои-вости ради необходимо отметить, что о предшествующих обмороках у Владимира Ильича Фёрстеру не было сказано ни слова. Между тем позднее от писал, что факт этот уже тогда мог дать «ключ к правильному диагнозу»1.
В начале июня симптомы болезни стали ослабевать, хотя бессонница, головные боли, чувство неловкости и слабости в правых конечностях давали о себе знать. All июня показалось, что наступило явное улучшение. Кожевникову Владимир Ильич сказал, что утром, проснувшись, ощутил, будто «в меня вошла новая сила. Чувствую себя совсем хорошо. Еще ни разу с начала болезни не чувствовал себя так хорошо»734735.
В этот день его консультировал вновь прибывший накануне из Германии терапевт, профессор Георг Клемперер. «В отличие от профессора Фёрстера, — пишет Мария Ильинична, — Клемперер обладал меньшим тактом и умением подходить к больному. Его болтовня и шуточки раздражали Владимира Ильича, хотя он встретил его любезно и наружно был с ним очень вежлив». Но после его ухода Ленин решительно сказал: «Пусть летит обратно. Это не его специальность»