Все мы, сидевшие на трибунах, откликнулись общим стоном. До меня донеслись вскрики и всхлипы. Некоторые женщины повскакали, завопили – слов я не разобрала, – но их быстренько приструнили прикладами по затылкам. Больше бить не пришлось: одного удара хватало. Целились, опять же, тщательно: мужчины были обученные.
Смотрите, но молчите – смысл до нас донесли внятно. Но почему? Если планируют поубивать всех, для чего этот спектакль?
Закат принес сэндвичи, по одному в руки. Мне достался с яичным салатом. К стыду своему, должна признаться, что смачно его сожрала. Откуда-то издали пару раз слышалось, как кто-то давится, но, если учесть обстоятельства, таких было на удивление мало.
Затем нам велели встать. После чего вывели нас гуськом, ряд за рядом – в зловещем безмолвии и замечательном порядке, – и распределили по раздевалкам и коридорам у раздевалок. Где нам и предстояло заночевать.
Никаких удобств, ни матрасов, ни подушек, но по крайней мере были туалеты, пусть уже и загаженные. Никакая охрана не мешала нам переговариваться, хотя с чего мы решили, будто никто не подслушивает, для меня сейчас загадка. К тому времени у всех в головах была каша.
Свет не погасили – явили милосердие.
Нет, не милосердие. Свет не погасили ради удобства охраны. Милосердием на стадионе и не пахло.
Viii«Карнарвон»
Я сидела у Ады в машине и пыталась переварить то, что она сказала. Мелани и Нил. Погибли при взрыве. Перед «Борзой модницей». Не может такого быть.
– Куда мы? – спросила я.
Вопрос беззубый – совсем нормальный; но какая уж тут норма? Почему я не ору?
– Я думаю, – сказала Ада.
Она глянула в зеркало заднего вида и свернула на подъездную дорожку. На доме была вывеска – «РЕМОНТ АЛЬТЕРНА». Все дома в нашем районе вечно ремонтировались; потом кто-нибудь их покупал и ремонтировал заново, что доводило Нила и Мелани до белого каления. «Вот зачем это – транжирить деньги, потрошить нормальные дома? – говорил Нил. – Это задирает цены и вытесняет бедных людей с рынка».
– Нам сюда?
Я вдруг страшно устала. Хорошо бы зайти в дом и прилечь.
– Не-а, – сказала Ада.
Из кожаного рюкзака она достала небольшой гаечный ключ и расколошматила свой телефон. Я посмотрела, как он треснул и раскололся: разбился корпус, погнулось и распалось металлическое нутро.
– А телефон зачем ломать? – спросила я.
– Всегда лучше перестраховаться. – Обломки она сложила в пакетик. – Подожди, пока проедет вон та машина, потом сходи и выброси вон в ту мусорку.
Наркодилеры так делали – у них тоже были одноразовые мобильники. Я уже пожалела, что с ней поехала. Ада была не просто суровая – страшная.
– Спасибо, что подвезла, – сказала я, – но мне надо обратно в школу. Расскажу им про взрыв, они объяснят, что делать.
– У тебя шок. Неудивительно, – ответила она.
– Со мной все нормально, – сказала я, хотя что уж тут нормального? – Я выйду прямо здесь.
– Как хочешь, – сказала она, – но в школе тебя сдадут соцслужбе, а эти ребята отправят тебя в опеку, и кто его знает, как там все повернется?
Об этом я не подумала.
– Выбросишь мой телефон, – сказала она, – можешь вернуться в машину, а можешь уйти куда глаза глядят. Выбирай. Только домой не ходи. Я не командую – просто советую.
Я сделала, как она просила. Она мне описала варианты – из чего мне тут выбирать? В машине я захлюпала носом – Ада протянула мне платочек, но в остальном участия не проявила. Развернулась и поехала на юг. Водила она быстро и ловко.
– Я знаю, что ты мне не доверяешь, – спустя время сказала она, – но доверять придется. Может быть, люди, которые подложили бомбу в машину, сейчас ищут тебя. Я не утверждаю, я не знаю наверняка, но ты под угрозой.
Под угрозой – так говорили в новостях, когда находили детей, избитых до смерти, невзирая на многочисленные сообщения от соседей, или женщин, которые поехали стопом, потому что не пришел автобус, а потом чьи-нибудь собаки обнаруживали их в неглубоких могилах со сломанными шеями. У меня стучали зубы, хотя воздух в машине был жаркий и липкий.
Не то чтобы я поверила Аде, но и не сказать, что не поверила.
– Можно в полицию, – робко предложила я.
– От них толку чуть.
Про бестолковость полиции я в своей жизни наслушалась – Нил и Мелани высказывали такую позицию регулярно. Ада включила радио – успокоительную музыку, какие-то арфы.
– Пока ни о чем не думай, – сказала Ада.
– А ты полицейская? – спросила я.
– Не-а.
– А кто?
– Меньше слов – больше дела, – ответила она.
Остановились мы перед большим квадратным зданием. На вывеске значилось: ДОМ СОБРАНИЙ и РЕЛИГИОЗНОЕ ОБЩЕСТВО ДРУЗЕЙ (КВАКЕРЫ). Ада припарковалась позади серого фургона.
– А вот и наша следующая лошадка, – сказала она.
Мы зашли в боковую дверь. Ада кивнула человеку за столиком.
– Элайджа, – сказала она. – Мы по делам.
Я на него толком и не посмотрела. Следом за Адой вошла в сам Дом собраний – в его пустую тишину, и гулкость, и прохладные запахи, а потом в зал, где было светлее и работал кондиционер. Там рядами стояли койки – скорее, даже раскладушки, – и на некоторых лежали женщины под одеялами разных цветов. В углу стояли пять кресел и кофейный столик. Еще несколько женщин сидели там и разговаривали вполголоса.
– Не пялься, – сказала мне Ада. – Не в зоопарке.
– А что тут такое?
– «СанктОпека», галаадские беженцы. Мелани с ними сотрудничала, и Нил тоже, но по-другому. Значит так: сядь в кресло, сиди смирно. С места не вставай, и чтоб ни звука. Здесь ты в безопасности. Я пойду договорюсь про тебя. Вернусь где-то через час. Тебе дадут сладкого – съешь, это надо.
Она отошла, поговорила с одной женщиной, которая там распоряжалась, и стремительно вышла. Потом эта женщина принесла мне горячего сладкого чаю и печенье с шоколадной крошкой и спросила, как я и не нужно ли мне еще чего, и я сказала «нет». Но она все равно принесла одеяло, сине-зеленое, и меня укутала.
Я умудрилась влить в себя чай и перестала стучать зубами. Сидела и смотрела, как входят и выходят люди – в «Борзой моднице» я занималась тем же самым. Вошли несколько женщин, одна с младенцем. Ужасно измученные и вдобавок напуганные. Женщины из «СанктОпеки» подошли, поздоровались, сказали: «Вы здесь, вы пришли, уже все хорошо», – и галаадские женщины заплакали. Я тогда подумала: а чего плакать-то, радоваться надо, вы же выбрались. Но после всего, что с тех пор со мной случилось, я их понимаю. Держишь в себе, что надо держать, пока не переживешь худшее. А вот потом, когда спасена, проливаешь все слезы, на которые прежде не было времени.
Женщины роняли слова – обрывочно, задыхаясь:
Если скажут, что мне надо возвращаться…
Мне пришлось оставить сына, а нельзя как-то…
Я потеряла ребенка. Никого не было…
Распорядительницы совали им платки. Говорили всякое успокоительное – крепитесь, например. Старались, как лучше. Но когда говоришь человеку, чтобы он крепился, для него это порой ужасный груз. Это я тоже с тех пор поняла.
Прошел где-то час, и Ада вернулась.
– Ты еще жива, – сказала она.
Если шутка, то неудачная. Я только вылупилась на нее.
– Шотландку на фиг.
– Что? – переспросила я. Она все равно что на иностранном языке говорила.
– Я понимаю, что тебе трудно, – сказала она, – но сейчас у нас нет времени, шевелиться надо очень быстро. Не хочу сеять панику, но все непросто. Давай-ка поищем другую одежду.
Она взяла меня за локоть и выдернула из кресла; удивительно, до чего она оказалась сильная.
Мы прошли мимо всех женщин в заднюю комнату, где стояли стол с футболками и свитерами и пара напольных вешалок с плечиками. Кое-какие вещи я узнавала: вот куда отправлялись все благотворительные пожертвования из «Борзой модницы».
– Выбери то, что в реальной жизни ни за что не наденешь, – сказала Ада. – Надо выглядеть совершенно другим человеком.
Я нашла черную футболку с белым черепом и пару легинсов, тоже черных с белыми черепами. Добавила высокие кеды, черно-белые, и носки какие-то. Все бывшее в употреблении. Думала я про вшей и клопов: Мелани, когда ей впаривали вещи, всегда спрашивала, постираны ли они. В лавке один раз завелись клопы – это был кошмар.
– Я отвернусь, – сказала Ада.
Примерочной не было. Я выбралась из школьной формы и натянула свою новую бывшую в употреблении одежду. Каждое движение как будто замедленное. «А вдруг Ада меня похищает?» – одурело подумала я. Похищает. Это случается с девочками, которых увозят тайком и делают секс-рабынями – нам в школе рассказывали. Но таких, как я, не похищают – разве что мужчины, которые прикидываются риелторами, а потом держат девочек под замком в подвалах. Иногда таким мужчинам помогают женщины. Может, Ада из этих? Вдруг это все вранье, что Нила и Мелани взорвали? А сейчас они оба в истерике, потому что я куда-то провалилась. Звонят в школу или даже в полицию, хоть и считают, что от этих толку чуть.
Ада так и стояла ко мне спиной, но я чуяла: стоит лишь подумать о побеге – в боковую дверь Дома собраний, к примеру, – и Ада мигом поймет. И к тому же, ладно, убегу я – а куда? Хотела я только домой, но, если Ада не врет, домой нельзя. И вообще, если Ада не врет, тогда там и не дом уже никакой, потому что там нет ни Мелани, ни Нила. Что я буду делать в пустом доме в полном одиночестве?
– Я готова, – сказала я.
Ада развернулась.
– Неплохо, – сказала она.
Сняла черную куртку, запихала в пакет, надела зеленую с вешалки. Заколола волосы повыше и нацепила солнечные очки.
– Распусти, – велела она мне, и я стянула резинку, встряхнула волосами.
Мне она тоже нашла солнечные очки: оранжевые, зеркальные. Протянула губную помаду, и я нарисовала себе новый красный рот.