На четвертую ночь было кладбище.
– Кладбища – это хорошо, – сказал Гарт, – только обычно там слишком много народу. Кое-кто считает, что это дико весело – вдруг выскочить к тебе из-за надгробия, – но это в основном дети, слинявшие из дома на выходные. Бездомные-то соображают: если вот так напугать кого в темноте, получишь ножиком под ребра, потому как не у всех, кто бродит ночами по кладбищам, все в порядке с головой.
– Полюбуемся на тебя, – сказала я.
Он и бровью не повел. Я его, наверное, уже бесила.
Тут надо упомянуть, что Гарт ситуацией не воспользовался, хотя до него, я думаю, дошло, что я в него так по-щенячьи влюбилась. Он должен был меня защищать, и он защищал, в том числе от себя. Мне приятно думать, что ему было нелегко.
– А когда Жемчужные Девы уже опять придут? – спросила я утром пятого дня. – Может, они на меня рукой махнули.
– Потерпи, – сказал Гарт. – Ада же объясняла: мы раньше тоже засылали людей в Галаад. Кое-кто доехал, но парочка были слишком рьяные, пошли с Девами с первого раза. Этих слили, не успели они даже границу пересечь.
– Вот спасибо-то, – проныла я. – Обнадежил. Я все запорю, я вот просто знаю.
– Спокойно, все будет нормально, – сказал Гарт. – Справишься. Мы все на тебя рассчитываем.
– И мне сразу полегчало, ага, – ответила я. – Вы командуете, я беру под козырек?
Я трепала ему нервы, но не могла остановиться.
В тот же день нас опять навестили Жемчужные Девы. Задержались, проходя мимо, перешли дорогу и зашагали в другую сторону, разглядывая витрины. Затем, когда Гарт отправился за бургерами, они приблизились и заговорили со мной.
Они спросили, как меня зовут, и я сказала, что Агата. Потом они представились: высокая брюнетка была Теткой Беатрис, веснушчатая и рыжая – Теткой Дав.
Они спросили, счастлива ли я, и я потрясла головой. Потом они посмотрели на мою татуировку и сказали, что я очень особенная, раз так страдала ради Господа, – я знаю, что Господь холит и лелеет меня, и они рады, что я это знаю. И Галаад тоже будет холить меня и лелеять, потому что я – цветок драгоценный, всякая женщина – драгоценный цветок, и особенно всякая девушка моих лет, и если я попаду в Галаад, мною там будут дорожить, потому что я особенная, меня будут защищать, и никто – ни один мужчина – никогда не сделает мне больно. А этот мужчина, который со мной, – он меня бьет?
Так врать про Гарта было мерзко, но я кивнула.
– Принуждает к плохому?
Я тупо на них вытаращилась, и Тетка Беатрис сказала:
– Принуждает тебя к сексу?
Я кивнула самую чуточку, как будто мне стыдно.
– Одалживает тебя другим мужчинам?
Это было чересчур – мне не удавалось вообразить, чтобы Гарт такое делал, – и я потрясла головой. Тогда Тетка Беатрис сказала, что, может, это он просто пока не собрался, но если я останусь с ним, до этого дело тоже дойдет, от подобных мужчин иного не жди – они берут себе девушек, прикидываются, будто любят, а вскоре уже продают их направо и налево, лишь бы платили.
– Свободная любовь, – брезгливо сказала Тетка Беатрис. – Какая там свобода? Все за плату.
– Да и любви никакой, – сказала Тетка Дав. – Почему ты с ним?
– Я не знала, куда еще пойти, – ответила я и разрыдалась. – Меня дома били!
– В домах у нас в Галааде никогда никого не бьют, – сказала Тетка Беатрис.
Тут вернулся Гарт и изобразил возмущение. Цапнул меня за руку – за левую, со шрамами, – и вздернул на ноги, и я заорала, потому что было больно. Он велел мне заткнуться и объявил, что мы уходим.
Тетка Беатрис сказала:
– Можно с вами поговорить?
Они с Гартом отошли подальше, а Тетка Дав протянула мне платок, потому что я плакала, и сказала:
– Можно тебя во имя Господа обнять?
И я кивнула.
Вернулась Тетка Беатрис и сказала:
– Можем идти, – а тетка Дав ответила:
– Хвала.
А Гарт ушел. Даже не оглянулся. Я с ним не попрощалась и от этого заплакала еще горше.
– Уже все хорошо, тебе ничего не грозит, – сказала Тетка Дав. – Крепись.
То же самое говорили в «СанктОпеке» беженкам из Галаада, только те пришли оттуда сюда, а не наоборот.
Тетка Беатрис и Тетка Дав шли впритирку ко мне, с боков – чтобы никто меня не трогал, пояснили они.
– Этот молодой человек тебя продал, – презрительно сообщила Тетка Дав.
– Да? – переспросила я.
Гарт меня не предупреждал.
– Я попросила – и готово, – сказала Тетка Беатрис. – Вот как он тебя ценил. Тебе еще повезло, что он продал тебя нам, а не сутенерам. Запросил кучу денег, но я сбила цену. В итоге согласился на полцены.
– Грязный безбожник, – сказала Тетка Дав.
– Он сказал, что ты девственница, – ты бы тогда обошлась дороже, – сказала Тетка Беатрис. – Но ты ведь нам сказала другое?
Я срочно пошевелила извилинами.
– Я хотела, чтоб вы меня пожалели, – прошептала я, – и взяли с собой.
Они переглянулись через мою голову.
– Мы понимаем, – сказала Тетка Дав. – Но отныне говори только правду.
Я кивнула и дала слово.
Привели они меня в квартиру, где жили сами. Я раздумывала, не та ли это квартира, где нашли мертвую Жемчужную Деву. Я, впрочем, планировала открывать рот как можно реже: не хотелось все запороть. И повиснуть на дверной ручке тоже не хотелось.
Квартира была по последнему слову. Две уборные, в каждой ванна и душ, и громадные окна, и большой балкон, а на нем в бетонных кадках настоящие деревья. Вскоре я выяснила, что дверь на балкон заперта.
До смерти хотелось в душ: я смердела слоями собственной шелушащейся грязной кожи, и по́том, и ногами в старых носках, и вонючей грязью из-под моста, и фритюром из фастфуда. Квартира была такая чистая, в ней пахло цитрусовым освежителем воздуха, и от меня, наверное, несло очень сильно.
Когда Тетка Беатрис спросила, хочу ли я в душ, я мигом закивала. Только осторожнее, сказала Тетка Дав, у тебя же рука: не мочи ее, а то можно коросту содрать. Должна признаться, меня тронула их забота, пусть и фальшивая: им не улыбалось везти в Галаад гниющую тушку вместо Жемчужины.
Когда я в пушистом белом халате вышла из душа, моя прежняя одежда исчезла – там все такое грязное, что без толку стирать, сказала Тетка Беатрис, – и они выложили мне серебристое платье, как у них.
– Мне ходить в этом? – спросила я. – Я же не Жемчужная Дева. Я думала, Жемчужные тут вы.
– И те, кто собирает, и тех, кого собирают, – все Жемчужины, – сказала Тетка Дав. – И ты тоже. Драгоценная Жемчужина.
– Поэтому ради тебя мы и пошли на такой риск, – сказала Тетка Беатрис. – Мы здесь в кольце врагов. Но ты не бойся, Агата. Мы тебя защитим. Так или иначе, – сказала она, – хотя формально я и не Жемчужная Дева, мне придется надеть платье, чтобы выехать из Канады, потому что канадские власти сворачивают экспорт несовершеннолетних новообращенных. Считают это торговлей людьми – и совершенно зря, – прибавила она.
Тут Тетка Дав напомнила ей, что не надо говорить «экспорт», потому что девушки – не товар, а Тетка Беатрис извинилась и сказала, что имела в виду «организацию переезда за границу». И обе улыбнулись.
– Я совершеннолетняя, – сказала я. – Мне шестнадцать.
– У тебя есть документы? – спросила Тетка Беатрис.
Я покачала головой.
– Мы так и думали, – сказала Тетка Дав. – Документы мы тебе сделаем.
– Но, чтобы не было проблем, по документам ты будешь Теткой Дав, – сказала Тетка Беатрис. – Канадцы знают, что она въехала, и когда будешь выезжать, они решат, что ты – она.
– Но я гораздо моложе, – сказала я. – И не похожа на нее ни капельки.
– В документах будет твоя фотография, – сказала Тетка Беатрис. – Настоящая Тетка Дав, – пояснила она, – останется в Канаде, уедет со следующей найденной Жемчужиной, а имя себе возьмет той Девы, которая въедет. Они постоянно так меняются.
– Канадцы нас не различают, – сказала Тетка Дав. – Для них мы все на одно лицо.
И обе засмеялись – видимо, в восторге от своих розыгрышей.
Затем Тетка Дав сказала, что другая самая важная причина надеть серебристое платье – упростить мне въезд в Галаад, потому что в Галааде женщины мужскую одежду не носят. Я сказала, что легинсы – не мужская одежда, а они сказали – спокойно, но твердо, – что да, мужская, так написано в Библии, легинсы – мерзость пред Господом, и если я хочу в Галаад, придется мне с этим смириться.
Я напомнила себе, что спорить с ними не надо, и надела платье, а на платье – жемчужное ожерелье, которое оказалось липовое, Мелани правду говорила. Еще мне дали белую шляпку, но ее, сказали мне, надо надевать только на улицу. В жилище волосы разрешены, если нет мужчин, потому что у мужчин на волосах пунктик, они от волос сходят с ума, сказали мне. А мои особенно огнеопасны, потому что зеленоватые.
– Они просто подкрашены, это потом сойдет, – сказала я виновато, мол, я и сама раскаиваюсь в таком опрометчивом выборе окраса.
– Ничего страшного, милочка, – утешила Тетка Дав. – Никто не увидит.
Вообще-то, после старой грязной одежды в платье было довольно приятно. Оно оказалось прохладное и шелковистое.
Тетка Беатрис заказала на обед пиццу, которую мы съели с мороженым из их морозилки. Я вслух удивилась, что они едят такую неполезную еду: Галаад же вроде против, особенно когда такое едят женщины?
– Это тоже наше Жемчужное испытание, – сказала Тетка Дав. – Нам полагается отведать плотских искусов внешнего мира, дабы их постичь, а затем отвергнуть в сердцах своих. – И откусила пиццы.
– А у меня последний шанс их отведать, – сказала Тетка Беатрис, которая дожевала пиццу и теперь ела мороженое. – Честное слово, не понимаю, что плохого в мороженом, если там нет химии.
Тетка Дав посмотрела на нее укоризненно. Тетка Беатрис облизала ложку.
От мороженого я отказалась. Слишком нервничала. И я больше не любила мороженое. Слишком напоминало про Мелани.
В ту ночь перед сном я оглядела себя в зеркале ванной. Несмотря на душ и еду, краше в гроб кладут. Под глазами темные круги; я похудела. И впрямь смахивала на беспризорницу, которую надо спасать.