Ничто из этого не имело значения. Каган, Великий Хан, идеальный воин, примарх Пятого легиона наконец явился пред нами.
Он был там, прямо у меня перед глазами, на Чондаксе.
Он был там.
Моим первым порывом было подняться на ноги, ринуться в бой вместе с ним, помочь его клинку своим.
Но я тут же увидел, что во мне совсем нет нужды. Хана сопровождал его кэшик, целая фаланга великанов в костяно-белых терминаторских доспехах, но даже они не вставали между примархом и его добычей. Легионеры держались у краев платформы, безмолвные и грузные — они следили, чтобы никто, будь то зеленокожий или Белый Шрам, не вмешался в поединок. Сражение внизу не стихало, но здесь, в тени огромной разрушенной орочьей головы, бились только два воина.
Хан был высоким, даже стройным. Его покрывала броня цвета слоновой кости. С плеч свисал тяжелый багряный плащ, отороченный пятнистым ирметом, который скрывал изящные обводы позолоченных керамитовых пластин. Сражался примарх саблей дао с отполированным до блеска клинком, что вспыхивал на солнцах. На его золотых наплечниках, покрытых резными строчками хорчинской вязи, сверкал символ легиона — разряд молнии. За пояс Кагана были заправлены два чогорийских кремневых пистолета, древние и вычурные, усыпанные жемчугом, помеченные гильдейскими знаками давно умерших оружейников.
На Уланноре я издали наблюдал, как бьется Хан, и восхищался тем, сколь грандиозную резню он учинял на полях битв великой войны. На Чондаксе я узрел, как он сражается в ближнем бою, и у меня перехватило дыхание.
Никогда, ни до того, ни после, я не встречал равного ему мечника. Никогда не видел такой сбалансированности движений, такой прирученной свирепости, такого беспощадного, безжалостного мастерства. Когда примарх вращал саблей, солнечные лучи отражались от позолоченной брони, окружая его ореолом света. В его стиле ощущалась жестокость, резкая нотка аристократической надменности, но также и благородство. Каган обращался с клинком, как с живым существом, дух которого он усмирил и теперь заставлял танцевать.
Есугэй говорил, что только поэты могут быть истинными воинами. Тогда я понял, что он имел в виду: Великий Хан свел многословный язык битвы к лаконичным строфам грозной, жестокой чистоты. Никакой расточительности, ничего лишнего — каждый удар был точно выверенным шагом по пути к убийству, именно таким, как необходимо, и не более.
Выпад за выпадом примарх заставлял безумного зверя отступать к дальнему краю платформы. Разъяренный вожак ревел, захлебываясь от лихорадочной ярости и отчаяния. Он широко размахивал кулаками в тяжелых, способных ломать кости перчатках, надеясь смахнуть Кагана с площадки, как делал это с нами.
Хан в развевающемся плаще оставался вплотную к врагу, двигался взад и вперед, проводил прямые выпады и полосовал орка обратными ударами; длинный изогнутый клинок рассекал примитивную броню ксеноса и глубоко впивался в изъязвленную плоть под ней. Силовое поле схлопывалось на целых участках, перегружались генераторы щита на спине вожака, а спутанная проводка трещала и вспыхивала.
Орк попытался могучим ударом вбить примарха в пол, но тот крутнулся в сторону, резко опуская саблю. Отрубленная лапа в железной перчатке лязгнула о платформу, из чисто рассеченного запястья хлынул фонтан дымящейся крови.
Ярость монстра не ослабела: широко распахнув глаза, с пеной, текущей из разинутой пасти, он взмахнул другим кулаком. Таким же стремительным выпадом он поверг меня, но Каган мгновенно развернулся на одной ноге и подставил под удар свой клинок.
Перчатка столкнулась с дао, и площадка вздрогнула у нас под ногами. Не отступая, примарх держал саблю обеими руками, и железный кулак в конце концов треснул. Под ним обнаружилась мясистая окровавленная лапа, пронизанная трубками и ржавыми поршневыми цилиндрами.
Чужак остался безоружным. Теперь он неловко пятился от Хана, и его рев становился все тише, все отчаяннее.
Каган преследовал его, атакуя с прежней жестокостью — ледяной и чистой. Силовой клинок метнулся вперед, вырвав из туловища зверя кусок жирной мокрой плоти. Обратный взмах дао прочертил длинную рану поперек зеленой груди. Осколки разбитой брони градом сыпались с вздымающихся плеч вожака, падая в широкую лужу густого ихора, что пузырилась у его ног.
Конец оказался быстрым. Зверь просто сел на корточки с отвисшей челюстью и распоротым брюхом, из которого хлестала кровь. Он поднял на своего убийцу крохотные слезящиеся глазки, и его грудь затрепетала.
Великий Хан высоко воздел саблю, держа ее двумя руками, и широко расставил ноги для равновесия.
Зеленокожий не пытался защититься. На его изуродованной морде, этом влажном месиве нарывов, читалось жалкое, убогое недоумение. Он знал, что его уничтожат. Он знал, что все потеряно.
Мне не хотелось смотреть на орка. Это был слишком позорный финал для того, кто так долго и так упорно сражался.
Затем просвистел опускающийся клинок, и за ним протянулась кровавая дуга. Голова зверя рухнула на платформу с глухим, но гулким стуком.
Каган убрал саблю элегантным и равнодушным движением. Пару секунд он стоял над казненным военачальником, властно глядя на него сверху вниз. Длинный плащ колебался на ветру, влекущем клубы дыма.
Нагнувшись, примарх подобрал голову вожака, плавно развернулся и вскинул ее в одной руке. На морде орка застыла гримаса муки, из мясистого обрубка шеи стекала кровь, густыми каплями шлепаясь на металлический пол.
— За Императора! — взревел Хан, и голос его разнесся по всей впадине, взмывая к небесам.
Внизу, на уровнях, где еще кипела битва, раздался многоголосый клич воинов, уловивших перемену в сражении. Он перекрыл звериные вопли уцелевших чужаков, треск и гудение пламени.
Я слышал, как братья отвечают ему, вновь и вновь бросая ввысь одно-единственное слово.
— Каган! Каган! Каган!
Именно в тот миг я осознал, что мы наконец-то победили. Годы непрерывной войны остались позади.
Война за Чондакс завершилась так, как и должна была: наш примарх держал в руке голову поверженного врага, и полные свирепого веселья голоса легиона, орду Чогориса, возносились к небесным чертогам.
Я присоединился к ним. Я выкрикивал имя примарха, в эйфории сжимая кулаки.
Радовался, что мы взяли верх. Радовался, что Белый Мир наконец-то очищен, что армии Крестового похода могут двинуться дальше, сделав очередной шаг на пути к галактическому господству.
Но не поэтому я кричал столь пылко. Мне удалось увидеть в бою грозную мощь Великого Хана, узреть то, о чем так долго мечтал.
И я не был разочарован.
Я видел совершенство. Поэзию истребления. Образцового представителя воинского племени во всем блеске его несравненного величия.
Моему счастью не было предела.
На Чондаксе мы с Торгуном встретились еще раз.
Полная зачистка цитадели заняла много часов. Зеленокожие, верные своей природе, не собирались сдаваться. Когда мы выследили и прикончили последнего из них, крепость уже разваливалась вокруг нас, подточенная взрывами изнутри и мощными пожарами снаружи. Легиону пришлось оставить ее.
Я вывел уцелевших воинов Братства Бури на ровное дно впадины. Нам многое предстояло сделать: составить список павших, направить Сангджая к раненым, которым еще можно было помочь, собрать наименее поврежденные гравициклы для дальнейшей перевозки.
Смутно вспоминаю эти часы. Я все время видел перед глазами сражающегося Хана и не мог сосредоточиться.
Даже занимаясь делами, я постоянно представлял Кагана в бою. Снова и снова воспроизводил в голове его приемы с клинком, твердо решив воспроизвести доступные мне пируэты, отточить их в тренировочных клетках.
Работая среди тлеющих и пылающих руин разоренной цитадели, я видел только изогнутую дао, что блистала в свете солнц, плавные движения тела в позолоченной броне под плащом и глаза, подобные самоцветам, которые на миг взглянули на меня.
Я никогда этого не забуду. Невозможно забыть ярость живого бога.
Другие братства, почти целая дюжина, занимались тем же, что и мы, — приводили себя в порядок после сражения. Когда большинство воинов моего отряда покинули крепость и перегруппировались, я отправился на поиски Торгуна. Мне думалось, что минганы быстро разлетятся, и я не хотел отбывать без подобающего вежливого прощания.
Найдя терранина, я обнаружил, что его братству досталось намного меньше моего. Позже выяснил, что они бились с честью, захватили множество орудийных установок на стенах и уничтожили их. Благодаря их действиям немало других отделений прорвалось внутрь, не понеся таких потерь, как мы.
Торгун хорошо показал себя, укрепил свою репутацию надежного и грамотного командира. Но, несмотря ни на что, я все равно немного жалел его. Терранин не видел того, что видел я. Он покинет Чондакс, узрев лишь далекий отблеск величия Хана.
— Примарх говорил с тобой? — спросил Торгун с большим интересом, чем я предполагал.
Он снял шлем — линзы в нем раскололись, стали бесполезными, — но в остальном вроде как почти не пострадал.
— Говорил.
Я выглядел намного хуже. Доспех испещряли пробоины, сколы и трещины, горжет был разбит в том месте, куда пришелся удар вожака, большая часть сенсорных модулей брони не действовала. Оружейникам флота придется напряженно трудиться несколько месяцев, чтобы вернуть нам боеготовность.
— О чем именно? — Торгуну явно хотелось услышать ответ.
Я вспомнил каждое слово.
— Похвалил нас за проворство. Заметил, что был уверен: никто раньше него не доберется до вершины. Сказал, что мы делаем честь легиону.
Я вспомнил, как Хан подошел ко мне после убийства чудовища, терпеливо глядя, как я неловко пытаюсь поклониться. Доспех примарха остался идеально чистым, тварь не сумела даже оцарапать его.
— Правда, он объяснил мне, что дело не только в скорости. Что мы не берсеркеры, как Волки Фенриса, и нельзя забывать, что нам есть чем заняться, кроме разрушения всего подряд.