Однажды вечером приходит Надя, одетая как обычно, — словно в последнюю минуту спаслась из горящего дома. Тебе нужно общение, говорит она, ты кажешься такой ужасно одинокой в этом мире. Я знаю нескольких молодых людей из района Сюдхавнен, они очень хотят с тобой познакомиться. Все выпускники гимназии Хёнг[5]. В субботу у них бал-маскарад, пойдешь со мной? Самый очаровательный там — сын директора. Его зовут Эббе, просто копия Лесли Говарда. Ему двадцать пять лет, и в свободное от выпивки время он изучает национальную экономику. Когда-то я была влюблена в него до одержимости, но он об этом так и не узнал. Его привлекают поэтические натуры, девушки со светлыми длинными волосами вроде тебя. Послушай, отвечаю я оживленно, ты настоящая сводня. Обещаю прийти в субботу, потому что мне и в самом деле надо познакомиться с обычными молодыми людьми, не художниками. Радостная, я стелю себе на диване и ложусь, смутно тоскуя хоть по чьим-то объятиям. Прежде чем заснуть, я думаю об этом Эббе. Как же он выглядит? Нравятся ли ему на самом деле такие девушки, как я? Трамвай катится, скрежеща в ночи, словно проезжает через мою комнату. В нем едут развлечься люди, самые обычные люди, которым приходится умещать знаменательные события в промежуток между вечером и утром — чуть свет им придется отправиться на работу. За исключением моих стихов, я тоже самая обычная и мечтаю о самом обычном молодом человеке, которого привлекают девушки со светлыми длинными волосами.
5
По пути в Сюдхавнен Надя рассказывает мне немного о «Фонарном кружке», но почему он так называется — непонятно. В него входят бывшие студенты гимназии Хёнг, приехавшие в Копенгаген учиться в университете, но здесь они ничем не занимаются — только устраивают гулянки, напиваются и маются похмельем. Мы мчимся на велосипедах навстречу ветру. Идет дождь, холодно. Я в костюме маленькой девочки: короткое платье, бант в волосах, гольфы и туфли без каблука. На платье натянула шерстяной свитер, сверху плащ, точь-в-точь как у Нади, вокруг шеи — красный платок, его концы развеваются сзади. Сейчас это модно. Надя — индианка из племени апачей. Ее длинные черные шелковые брюки плещут на ветру, сильно хлопая о защиту велосипедной цепи. Она говорит, что в этом кружке нравы очень свободные. Они сидят без копейки, лишь получают небольшую помощь из дома. Гулянка будет дома у Оле и Лизе — семейной пары с младенцем. Оле учится на архитектора, Лизе работает в конторе, пока ее мать, вдова, живущая по соседству, присматривает за ребенком. Они питаются грибами со свалки, что недалеко от их дома, добавляет Надя. Она поясняет, что каждый должен что-нибудь принести к ужину, но девушки от этой повинности избавлены. Новых юношей не принимают, но девушкам всегда рады. К нашему приходу все сидят за столом в большой и светлой гостиной, обставленной изящной старой мебелью. Гости едят смёрребрёд, по большей части с рамоной — морковным паштетом ядовитого цвета. Пьют бормотуху — единственное, что удалось достать. Все уже навеселе: разговаривают громко и одновременно. Я здороваюсь с Лизе, красивой стройной девушкой с лицом Мадонны. Она приветствует меня, и тут же участники сборища запевают песню собственного сочинения с непонятными намеками. Оле поднимается с речью. У него плоское лицо, темное и огромное, и от носа до рта его разрезают две глубокие морщины, словно он намного старше, чем есть. Он то и дело подтягивает штаны, как будто те слишком велики, — одет он совсем иначе, чем все остальные. Он заявляет, что с гордостью принимает в своих стенах поэтессу и сожалеет, что Эббе с температурой тридцать девять лежит дома у матери — простыл в самый последний момент. После этого стол отодвигают в сторону, Надя и Лизе уносят тарелки. Заводят граммофон, и начинаются танцы. Я кружу с Оле, который склоняется надо мной, поддергивает штаны, неловко улыбается и предлагает сходить за Эббе. Он живет на другой стороне двора, говорит Оле, он с таким нетерпением ждал встречи с тобой. Ничего страшного в высокой температуре нет, добавляет он. Вместе с другим парнем он идет за Эббе, и оба скрываются в ночи. Вокруг совершенно непринужденная атмосфера, все немного пьяны. Лизе предлагает посмотреть на малыша, и мы заходим в детскую. Мальчику всего полгода, я чувствую укол зависти, глядя, как она кормит его грудью. Она не старше меня, и мне кажется, что я даром теряю время: ребенка у меня до сих пор нет. У мальчика на шее прямо под линией волос небольшая темная впадинка. Пока малыш сосет, она ритмично пульсирует. Неожиданно открывается дверь. На пороге — Оле, поправляет черные кудри. Эббе пришел, сообщает он, не хочешь поздороваться, Тове? Я следую за ним в оглушенную шумом гостиную. На люстре болтается конверт грампластинки, радужный серпантин вьется по мебели и свисает с плеч и волос танцующих. Посреди всего этого стоит молодой человек в синем махровом халате, накинутом поверх полосатой пижамы, с огромным шарфом, окутывающим шею. Это Эббе, с гордостью представляет его Оле, и я пожимаю тому руку, влажную от жара. У него тихое напряженное лицо с изящными чертами, и по всему видно: он тут главный. Добро пожаловать в «Фонарный кружок», произносит он, я надеюсь… Он оглядывается по сторонам с беспомощным выражением и сбивается с мысли. Оле хлопает его по плечу. Может, потанцуешь с Тове? — предлагает он. Мгновение Эббе рассматривает меня своими раскосыми глазами. Он взмахивает рукой и произносит: die Sternen begehrt mann nicht[6]. Браво, кричит Оле в восхищении, никто другой бы ни за что не додумался до такого ответа. Но Эббе уже подхватывает меня в танце. Неожиданно его горячая щека сближается с моей, и наш шаг замедляется. Его тут же обступают, протягивают бокал, тянут за халат и интересуются здоровьем. Меня приглашает другой юноша, и на миг я теряю Эббе из виду. Граммофон грохочет, в углу сидит Оле и, вперив взгляд в самодельный радиоприемник, слушает передачу «Би-би-си». Все пьяны, многим становится плохо. Надя хватает гостей, отводит их в туалет и придерживает за лоб, пока тех тошнит. Она это обожает, смеясь комментирует Лизе, наряженная Коломбиной: под многочисленными рюшами отчетливо проступают большие упругие груди. Я задумываюсь, на самом ли деле от кормления появляется красивый бюст, и вновь кружусь в танце с Эббе, который все-таки отыскал свою звезду, поэтому предлагает отдохнуть в другой комнате. Мы ложимся на кровать, и он охватывает меня руками, словно так принято в их кружке, — без каких-либо предварительных маневров. Впервые в жизни я чувствую себя счастливой и влюбленной. Я глажу его густые коричневые волосы с завитками на шее, смотрю в удивительно раскосые глаза — голубые в каштановых крапинках. Он считает, что унаследовал эти крапинки от матери — у той глаза карие, и это всегда хоть как-то да проявляется. Он спрашивает, можно ли зайти ко мне в гости в пансион, и я соглашаюсь. Подбирает с пола принесенную с собой бутылку, мы вместе пьем из нее и засыпаем. Проснувшись рано утром, я не понимаю, где нахожусь. Эббе еще спит, его короткие загнутые ресницы слегка касаются подушки. Неожиданно я замечаю другую пару, устроившуюся в детской кроватке у противоположной стены. Они спят в обнимку, но я не могу припомнить, чтобы видела их вечером. На полу — гора разноцветной карнавальной одежды. Я осторожно выхожу в гостиную, напоминающую поле боя. Надя уже убирается — вытирает рвоту по углам и бодро объясняет: это всё проклятая бормотуха — ее никто не переносит. Правда, он милый, этот Эббе? Не то что идиот Пит. В детской комнате Лизе кормит ребенка. Поаккуратней с Эббе, улыбается она мне, он тот еще сердцеед.
Я беру плащ, повязываю на шею красный платок и иду попрощаться с Эббе. О боже, моя башка, стонет он. Как только разделаюсь с простудой, приду к тебе в гости. Ты хоть немного без ума от меня? Да, признаюсь я, и он извиняется, что не может проводить. Я замечаю, что он пылает жаром, и говорю, что это неважно. В одиночестве еду домой на велосипеде. Рассвет только занимается. Птицы щебечут, словно весной. Я с радостью думаю о том, что в меня влюбился студент, и смутно предчувствую, что это может длиться всю жизнь.
Выздоровев, Эббе заглядывает ко мне каждый вечер, и я совсем забрасываю встречи клуба, потому что не хочу пропустить ни одного его визита. На ночь он не остается — побаивается своей матери. Она вдова директора гимназии и живет вместе со старшим братом Эббе — тот в свои двадцать восемь лет никак не может съехать из дома. Перед уходом Эббе много раз обматывает длинный шарф вокруг шеи, укутываясь почти до носа: на улице колючая холодная зима. Когда я целую его на прощание, шерсть от шарфа попадает в рот.
Я всё чаще захожу в гости к Лизе и Оле и проведываю мать Эббе. Она невысокая, в возрасте и всегда говорит с такой интонацией, будто сообщает о случившемся несчастье. После смерти мужа, говорит она, у меня остались только мои мальчики. И смотрит на меня своими юркими черными глазами, точно боится, что я похищу одного из них. Брата Эббе зовут Карстен. Он учится на инженера и всё время размышляет, как бы сказать матери о желании съехать из дома. Но всё не решается. Их мать из семьи священника-грундтвигианца[7] и интересуется у меня, верю ли я в Бога. Получив отрицательный ответ, она удрученно произносит: вот и Эббе тоже, да обратятся ваши души к Господу. От этих слов Эббе всегда смущается.
Когда мы ложимся в постель, он никогда не предохраняется. Я призналась ему, что очень хочу малыша и готова сама его содержать. Каждый месяц я ставлю в своем календаре красный крестик, время идет — и ничего не происходит. Публикуют мой роман. На следующее утро хозяйка врывается ко мне с «Политикен». О вас написали в газете, едва не задыхается она, что-то про книгу, почитайте. Открыв газету, я не верю собственным глазам. На самом лучшем месте, рядом с рубрикой «День за днем» — рецензия Фредерика Шюберга на две колонки под названием «Изящная невинность». Он хвалит мою книгу, и я пьянею от радости. Немного погодя приносят телеграмму от Мортена. В ней написано: «Благословен Шюберг и настоящий гений».