– Всем привет, я Света, и я – алкоголик.
Ее очередь была все ближе. Как они так легко говорили? Она никогда вслух не называла себя алкоголиком. Казалось, что это невозможно произнести, что какие-то жилы внутри лопнут от этого признания…
– Всем привет, меня зовут Алексей, и я – алкоголик и наркоман.
Ее очередь… Сердце колотится в горле, не хватает воздуха… Лицо горит.
– Всем добрый вечер… Меня зовут Таня… Я – алкоголик…
Той ночью, в свою первую ночь в ребцентре, она думала, что не уснет, что будет плакать о детях, что будет неуютно на новом месте, будет хотеться домой… Но она уснула. Первый раз за многие годы. Как младенец. А может, как человек, наконец почувствовавший себя в безопасности.
И в сладкой полудреме, какая, казалось, бывает только в детстве, она возвращалась к своим словам на собрании: Меня зовут Таня… Таня… Таня…
Бытует мнение, что «женский алкоголизм неизлечим». В чем различия в течении заболевания у женщин и мужчин? С какими сложностями сталкивается женщина, страдающая зависимостью? Для поиска ответов на эти вопросы есть смысл исследовать отличие женской зависимости в трех отдельных направлениях: био-, психо– и социальной сферах.
С точки зрения биологии в женском организме содержится меньшее количество воды (чем в мужском), соответственно – опьянение от равных доз у женщины более сильное. Кроме того, женский метаболизм расщепляет меньшее количество алкоголя до его попадания в кровь.
И несмотря на то что, как правило, женщины начинают пить позже, чем мужчины, переход от пьянства к зависимости у них значительно короче.
С точки зрения психики женщины более склонны к сложным внутренним состояниям, ищущим анестезии зависимостью. Женщины в два раза чаще мужчин страдают тревожным расстройством, часто в травматическом прошлом опыте у женщины больше травм, связанных с насилием (в том числе сексуальным), женщины более подвержены депрессии, и в целом женщины из-за множества возложенных на них социальных ролей чаще испытывают стресс.
В исследовании социальных предпосылок женского алкоголизма на первый план выходит стигматизированность[5] зависимых женщин. Они чаще страдают от эмоциональных проблем и испорченных отношений, чем мужчины, хотя, как уже упоминалось, зачастую несут на себе больший груз ролей (матери, жены, специалиста, домохозяйки, дочери престарелых родителей).
Общество значительно менее терпимо относится к заболевшей алкоголизмом женщине, тогда как мужчин принято жалеть и часто искать причину болезни последнего опять же в женщине, находящейся с ним в отношениях.
Оттого женщины приходят к зависимости позже и пьют тихо. Часто в одиночку, за закрытыми ото всех дверьми. Заранее пристыженные обществом за слабость, неподобающее матери поведение и неженское времяпровождение. Их намного больше, чем кажется. Но они годами ловко скрывают проблему как от мира, так со временем и от самих себя.
Женщины, пьющие на пустой кухне вечерами. Женщины, прячущие фляжку алкоголя в сумочке. Женщины, не дышащие на вас по утрам. Женщины, скрывающие более обильным слоем косметики свои отекшие лица с синяками под глазами. И часто это женщины-лидеры, женщины-матери, женщины, несущие на себе слишком большой для их плеч груз.
Поскольку социально женский алкоголизм значительно больше порицается, то и психологические защитные механизмы женщины мобилизуются активнее. Ведь если я пристрастилась к чему-то совершенно неприемлемому для окружающих, то защититься можно, лишь отрицая, преуменьшая, стремясь доказать свою нормальность.
По причине стигматизированности женского алкоголизма обществом женщине значительно сложнее принять диагноз и обратиться за надлежащей помощью. Как следствие – женщины реже занимаются своим состоянием в то время, когда взять под контроль зависимость еще представляется возможным; обращаются к врачам или психиатрам, утаивая основную проблему; чаще оказываются в состоянии отрицания алкоголизма и, махнув на себя рукой, доводят до хронического состояния.
Фактические данные показывают, что среди женщин уровень смертности от алкоголя на 50–100 % выше, чем у мужчин[6].
Так излечим ли женский алкоголизм? Конечно. Ровно так же, как и мужской.
Проблема скорее в так называемой низкопороговой помощи, чтобы женщина, не отвергаемая в своей проблеме, не осуждаемая как мать или жена, не получая порицающих взглядов и интонаций, смогла быть информирована теми, кто наблюдает ее состояние (врачами, соцработниками, начальниками, воспитателями садов, учителями школ, друзьями и родственниками), что она не виновата, ей нечего стыдиться и есть способы помощи с ее заболеванием. Пойти к наркологу, лечь на реабилитацию, обратиться за психологической помощью – это высокий порог, к которому ведут много предыдущих маленьких ступенек, и зачастую пройти их, не поранившись о чужое осуждение, пренебрежение и отвержение, женщине значительно сложнее.
Глава 17. Ложь
Первые дни на реабилитации ей было сложно: оставалось не очень понятно, в чем смысл происходящего, категорически не получалось все успевать, а главное – казалось, что она не похожа, не такая, как остальные.
Кто все эти люди? Бездомные, строители, спившиеся бывшие доктора и директора чего-то там, женщины на простеньких работах продавщиц, школьных учителей или даже уже бабушки-пенсионерки.
А кто она? Человек с высшим образованием, человек начитанный, творческий, со своим бизнесом, на своей машине, со своим домом и полной семьей. Что между ними общего? Да ничего абсолютно. Как они сюда попали – это понятно, а вот ее сюда занесло явно по ошибке. Что тут могут сделать для них, тоже понятно, но она-то человек с головой на плечах, ей-то не нужно объяснять, что к чему…
Свободного времени в течение дня не оставалось совсем. В 7:30 подъем, гигиена в едва теплой воде, дальше дежурство по корпусу, завтрак, занятия в малых и больших группах, обед чем-то с тушенкой, письменные работы, лекции, вечерняя группа, ужин чем-то с тушенкой и в 22:00 отбой. Никаких посторонних книг, никаких телефонов, никакого личного пространства, кроме койки и видавшей виды тумбочки. Пионерлагерь, ей-богу.
Но было нечто странное в этой примитивной обстановке – подо всем поверхностным возмущением ей становилось все безопаснее и спокойнее. Словно здесь было можно выключить взрослую часть – отвечающую за выборы, озабоченную завтрашним днем, обеспечивающую детей – и оказаться расслабленной. Наконец без груза ответственности, с которым она день ото дня все хуже справлялась.
А дня через три случилась вечерняя группа. Та самая, на которой каждый раз нужно было представляться по имени и говорить, что ты алкоголик. Порядок проведения был таков, что каждый по очереди высказывался о себе, о том, что болит и волнует. В какой-то момент очередь дошла до Ивана П. (на бейджах реабилитантов было только имя и первая буква фамилии).
Иван был дядечкой лет шестидесяти, с характерной для зависимого рыхлой кожей, несколькими отсутствующими во рту зубами, в простеньком поношенном спортивном костюме. Он взял слово и заговорил о жестокой матери и о своей любви к ней, о разрушенном браке и своем сожалении о нем, о брошенном сыне и тоске по нему. Дядечка плакал. А она смотрела и пыталась понять. Как можно любить тех, кто делал тебе больно? Как можно сожалеть о том, что ты разрушил? Как можно тосковать о том, кого ты сам предал?.. В ее голове это не умещалось… Она не знала таких правил… Как? Что с ним? Почему он плачет?..
Потрясенная силой чувств мужчины, она не отрывала взгляда от текущих по некрасивой мужской щеке слез и вдруг ощутила непривычную боль в груди… Этот человек говорит от души, и его душа так огромна, что может вместить и боль, и сожаление, и прощение…
Дядечка с прорехами во рту, в видавшем виды рыночном спортивном костюмчике и с неграмотным русским языком, был намного глубже, шире, честнее и объемнее ее, девчонки за тридцать с высшим образованием, глупыми амбициями и ворохом прочитанных непонятно о чем книг.
Ее плоские оценки собственной хорошести и достойности никак не соотносились с реальностью. Несмотря на все внешние достижения, ее душа была крохотной, эгоистичной, глупой, детской, не желающей чувствовать боль и одновременно переполненная болью точно такой же, как его.
Она стала внимательнее присматриваться к реабилитантам. Были такие же растерянные и напуганные, как она, новички, а были те, кто, несмотря на стыд и боль, говорили о себе, о своих ранах, а главное – и самое страшное в ее представлении – признавали ранения, нанесенные другим. У этих были другие лица. Другие глаза. Даже руки у них, как она заметила позже, были другие. Теплые. Получается, многие тут были отважнее, добрее и честнее ее.
Лицо покраснело. Было ужасно стыдно. Первый раз в жизни она увидела всю примитивность, недалекость и смехотворность своих представлений. Словно за минуту перед ней стала проявленной до этого момента неосознаваемая, невидимая реальность внутреннего мира людей. Всё, что она знала и думала о себе, было ложью. Всё, на что можно обернуться, – притворство и фальшь. Всё, что она делала, всегда было мотивировано страхом и никогда – любовью. Всё, на что она так уверенно опиралась, – сплошная иллюзия.
Казалось, она сейчас захлебнется тем, что происходило внутри: упадет в обморок, распадется на молекулы, взорвется. Мир внутри перевернулся с ног на голову. Или наоборот, с головы на ноги? Но ее тело продолжало сидеть на стуле, а глаза в удивлении смотрели на группу. Кто же ты, Таня, если не все твои внешние победы? – как-то само прозвучало внутри. Кто ты, кто ты, кто ты…
После группы она молча пошла на ужин, не приняв участие в привычном разговоре, за столом съела гречу с тушенкой и со странным ощущением оглушенности и внутренней пустоты легла спать.
Той ночью ей снилось, что она сидит в белой, стерильно чистой квадратной комнатке без окон и дверей и понятия не имеет, как из нее выбраться…