И если мы говорим о трех частях личности, то взять под контроль все происходящее может как раз исключительно уставшее, подавленное, израненное всем происходящим и, с большой долей вероятности, изначально слабое Я.
Обращение к зависимой части бесполезно, так как она руководима измененной биохимией. Обращение к критической части рождает лишь усиление вины, поскольку внутренний контролер снова и снова терпит фиаско. Обращение же к настоящему Я затруднено и тем, что зависимый в происходящем внутреннем и внешнем хаосе эту часть себя давно уже не слышит, и тем, что там намного больнее и отчаяние, чем в противоборстве зависимой и контролирующей частей.
И по сути, «личное дно», о котором идет речь как о необходимом состоянии для начала выздоровления, – это тот момент, когда война зависимой и контролирующей частей внутри проиграна, гомон обвинений, оправданий, объяснений, обещаний, соблазнений и торгов в голове притих, а человек попадает в свое серединное Я. Давно обессилевшее, невероятно израненное годами безумия, потерявшее всякое самоуважение и самоценность, страдающее и опустошенное.
Может ли кто-то снаружи докричаться до этого страдающего Я, сделать нечто, что поможет человеку остановиться? Может быть, просто нужно еще больше сострадания и принятия? Ими воспользуется зависимая часть. Или помогут более аргументированные доводы здравого смысла? Они попадут в вину к контролирующей части и усилят сопротивление. Любовь? Зависимый – взрослый человек, он давно уже не ребенок, которого можно долюбить. Наполнять себя теперь уже только его задача, и решается она деструктивно. По сути, любая энергия, направленная к алкоголику, пока человек сам себя не слышит и не соприкасается со своим отчаянием и бессилием, будет использована не по назначению, не этим самым серединным Я.
Но, даже если алкоголик потерпел внутренний крах и услышал свою душевную боль, просто ли в этом Я удержаться? Представьте, что последние несколько лет вы были безумны, оттого предавали близких, лгали любимым, совершили множество постыдных поступков и в один момент, вернувшись в сознание, увидели всю картину разрушений и утрат. Помните Эдипа, осознавшего, что он совершил со своими родителями и жителями своего города? Царь Фив выколол себе глаза, не в силах вынести стыд, боль и разочарование в самом себе. Алкоголик же, принявший решение выздоравливать, вынужден стоять, смотреть, выдерживать свои чувства и в лучшем случае хотя бы краешком сознания верить в призрачную надежду, что многое поправимо, что он может быть прощен, а впереди где-то там бывает нормальная жизнь. Тогда как стоит дойти до ближайшего магазина, и можно занырнуть обратно в безумие, мучительное, но понятное и уж точно не требующее представляющихся невероятными усилий.
Закрыть глаза и больше не открывать, махнув на себя рукой, поплыть в измененную реальность зависимости? Или смотреть, пропускать сквозь годы стыда, боли, отчаяния, выдерживать тягу биохимии и двигаться день за днем вперед, не зная результата?
Глава 20. Андрей Андреевич
Андрей Андреевич был одним из ночных консультантов. В отличие от дневных, сопровождавших занятия и проверявших задания у конкретных подопечных, ночные консультанты были в глазах реабилитантов на ступень пониже в иерархии начальства. Они приезжали к вечеру, проводили занятие по Большой синей книге Анонимных Алкоголиков, а после – следили за порядком на группе и дежурили ночью на случай ЧП.
Андрей Андреевич был очень тучным, всегда улыбавшимся и юморным мужиком. Казалось, половина его двухсоткилограммового тела была наполнена шутками на все случаи жизни. Лихие годы алкоголизма наградили Андрей Андреевича потерей когда-то большого и успешного бизнеса, диабетом и барахлящим сердцем.
Она была рада по четвергам видеть в окно паркующийся на заснеженном дворе ребцентра старенький вишневый джип и не без усилия выгружавшего себя на мороз Андрея Андреевича. Это означало, что вечер будет нескучным. Не слишком серьезным, не слишком занудным, а очень даже приятным. Андрей Андреевич с придыханием взбирался на третий этаж по крутой лестнице корпуса и шумно усаживался на стул консультанта. Начиналось занятие по главе из Большой книги АА.
Странные вещи творились с этой книгой. С одной стороны, она была очень просто и понятно написана, а с другой – как только ты начинал ее читать, тебя клонило в сон или мысленно уносило так далеко, что оказывалось – полстраницы уже прочитано, а о чем – ни малейшего представления. Приходилось возвращаться и читать заново, продираясь сквозь текст строчка за строчкой. Им объясняли, что так работает сопротивление – психика саботирует новые знания и представления о зависимости, стараясь сохранить привычную картину мира. Как бы ты ни старался, сколько бы раз в течение дня ни успевал прочесть главу, другой раз к занятию ты все равно приходил, не в силах пересказать общий смысл и выделить главное. Возможно, именно поэтому они ежедневно читали эту книгу на реабилитации – чтобы общими усилиями, вслух собирая ухваченные мозгом мысли в общую картину, за двадцать восемь дней смочь более-менее одолеть заложенный в нее смысл.
Она всегда пререкалась с Андреем Андреевичем на занятиях. Придиралась к словам и формулировкам в книге, настаивала на спорности некоторых утверждений. Почему? Наверное, не так боялась его, как остальных, а может, он покусывал всех своими шуточками, значит, и его можно было покусывать. Но как-то в этот четверг ее комментариев и несогласия было слишком много. В момент, когда она наконец заметила свою неуместную воинственность, стало очень не по себе, щеки покраснели и желание спорить тут же исчезло. Озадаченная и смущенная, она молча отсидела оставшуюся часть занятия и, по окончании тихо собрав вещи, вышла из аудитории.
Она уже поняла, что такие моменты замечания чего-то неожиданного в себе устроены примерно одинаково. Она словно со стороны видит нечто про себя, чему раньше не придавала значения, замирает, чувствует стыд и отсутствие мыслей в голове, и, если дать себе время, в какой-то момент будто что-то внутри груди вскрывается, лопается, переворачивается и появляется головокружение вместе с новым знанием о себе.
И в этот раз она, спускаясь по лестнице, просто ждала, во что превратится ее неожиданное новое наблюдение о себе. Сейчас будет неприятно, но интересно… Перед ее глазами проплывали моменты лекции, ее придирки и не имевшие смысла вопросы, лишь привлекавшие внимание и забиравшие чужое время… Закружилась голова. «Я же никого никогда не слушаю. Я вообще словно не умею слушать, слышать, пытаться понять то, что мне говорят. Будто есть только моя правда, и либо человек говорит то, с чем я согласна, либо он говорит чушь». В этот момент она словно почувствовала, как отгорожена от остального мира стеклянной стеной. И никогда она не пробовала убрать эту стену, чтобы не спорить, а слушать, не доказывать, а пытаться понять, чтобы спокойно выделить часть своего внимания и наполниться чем-то, что хочет сказать другой, осознать его точку зрения, посмотреть под другим предлагаемым углом на происходящее перед тем, как делать выводы. Мир перед глазами словно опять становился объемнее… Ведь истин может быть много, как если смотреть на какой-то предмет под разными углами, он будет описан совсем-то разному… «Я ни разу в жизни не слушала, чтобы услышать, а не оспорить или согласиться…»
Андрей Андреевич умер года через четыре. Трезвым. От приобретенных во время употребления хронических заболеваний. Андрея Андреевича хоронили всем сообществом. Каждая группа города почтила минутой молчания его уход.
Находясь в утробе матери, ребенок ощущает себя центром всего. Он и окружающая его среда нераздельны. Возможно, так себя чувствовали Адам и Ева в райском саду. Кругом всё для них, и иногда издалека был слышен голос кого-то большего и одновременно единого с ними.
Рождение, по своей сути, первый крах иллюзии младенческого сознания о бесконечности райского состояния.
В младенчестве ребенок в иллюзии, что грудь, появляющаяся при любом его требовании, конечно же, является его неотъемлемой частью, да и мама сама по себе существовать не может. А мир чуть дальше переживаемого теплого слияния с матерью и вовсе не очень есть.
К двум годам ребенок полностью осознаёт свою отдельность. В этом возрасте, глядя в зеркало и видя на лбу зеленую точку, он начинает прикасаться не к отражению, а к своему лбу. Примерно в этот же период приходит крах иллюзии полного слияния с мамой, происходит очередной виток процесса сепарации. Оказывается, мама может быть мной недовольна, оказывается, она может не сразу откликнуться, и вообще я не всегда центр ее бытия.
Возвращаясь к библейской истории, вкусили яблоко – осознали, что нагие, обычные люди из плоти и крови, а не часть божественного сада и голоса. Стыд, заставивший спрятаться в обнаруженной человеческой уязвимости.
Говорят, в это время ребенок сталкивается с одним из первых переживаний стыда этой самой своей отдельности, и если у родителя недостаточно сил показать: «Ты и правда отдельный и другой, но ты мне нравишься, мне радостно, что ты такой», – то подкрепления нормальности того, что «я – другой и это ок», не случается. И тут опять есть иллюзия того, что если другой – такой же, как я, то это безопасно, а если другой – другой, то как-то сразу стыдно и почти невыносимо.
Сознание ребенка остается все еще слишком мало, чтобы вместить всю сложную картину мира, где настроения мамы и папы очень опосредованно связаны с ним и намного больше зависят от происходящего вне родительства. Поэтому еще многие годы ребенок живет в иллюзии, что все связано в этом мире исключительно с ним, что если мама и папа злые – значит, они его не любят.
А еще есть иллюзия того, что мир делится на хороших и плохих, что он, ребенок, может быть изгнан из любой системы за свою «плохость». И тут уже очень часто семьи и другие системы в прямом смысле подкрепляют эту фантазию. К примеру, возвышая отличников и клеймя двоечников, хотя абсолютно очевидно, что как раз последние нуждаются в дополнительной помощи и поддержке. Или транслируя ребенку, что есть «хорошая» мама и «плохой» папа и тому подобное.