Впереди нового человека ждет еще много трансформаций и крахов всевозможных иллюзий. Чего стоит только один пубертат. Сознание становится все объемнее и все меньше оставляет возможности чувствовать себя центром всего. И все это происходит через боль, разочарование, ошибки и падения, что требует больших внутренних ресурсов, а соответственно, и многолетней качественной поддержки родителя, самого при этом не застрявшего в одной из предыдущих иллюзий.
Так что иллюзии не то чтобы нужны человеку, они скорее говорят о том, в каком месте сепарации, индивидуализации и взросления он застрял. И часто, к сожалению, они о том, что границы с окружающей средой не появились вовсе и в любом столкновении с «инаковостью» происходит стыд как маркер потребности осознать себя в этой разности и еще только обрасти личной кожей в очередном месте себя.
Но главное, иллюзорность предыдущего этапа осознается лишь при переходе на последующий. До тех пор она искренне воспринимается как реальнейшая из реальных и единственная из возможных.
Глава 21. Первый шаг
Есть вещи, которые не отменишь. К примеру, военные, прошедшие горячие точки, встречаясь, называют себя «братьями» (пусть даже служили в разных частях страны). Больного онкологией до конца понять может только больной онкологией. А родитель, потерявший ребенка, почувствует наибольшую близость с другим человеком, пережившим такое же горе.
Есть то, что за гранью, куда не ходят по собственному желанию и откуда далеко не всегда возвращаются. Если ты побывал в аду (войны, болезни, утраты), то наибольшее доверие у тебя вызывает тот, кто прошел похожий опыт. Он просто «свой», тогда как остальные в чем-то (а точнее, в своих размышлениях, представлениях, теориях и сочувствиях) «чужие».
Она думала об этом, поднимаясь на очередную лекцию по довольно крутой бетонной лестнице на третий этаж ребцентра. Сейчас она откроет дверь,
и там будут свои. Грустные и веселые, уверенные и испуганные, мужчины и женщины, с образованием и без, – все очень разные и одновременно очень «свои» друг другу. Прошедшие сквозь один ад. Слушающие рассказы друг друга о безумствах, страстях, запоях, предательствах, детских мечтах и взрослом тотальном крахе и представляющие, а точнее, вспоминающие это на своей шкуре с точностью до мурашки.
Довольно быстро, оказавшись в ребцентре среди таких же зависимых, она поняла, что их истории отличаются по-хорошему лишь географическими названиями, марками машин и именами окружавших людей. А в остальном это была одна история – иногда чуть длиннее или чуть короче – человека остро чувствующего, много пережившего и мало с чем научившегося справляться. История, где, как правило, было много лихачества, сопротивления, часто позерства, а чуть глубже – страха, одиночества и тоски по теплу.
Вчера в кабинете Юрия Александровича они обсуждали первый шаг программы выздоровления. «Мы признали свое бессилие перед алкоголем, признали, что наши жизни потеряли контроль». Говорили о том, что важно признать свое бессилие перед болезнью и простить себя, признать невозможность контролировать то, что сильнее тебя. Она отвечала: «Я не могу себя простить. Как это возможно? Я виновата перед детьми». И вроде бы она была искренна в этот момент, но одновременно чувствовала какой-то лишний драматизм в своих словах. Словно держалась за вину, хотела ее, опиралась о нее и свое страдание.
«Они же ни в чем не виноваты, а я их постоянно подвожу. Я вру им, я не справляюсь, я их пугаю, я ухожу в запоях из дома…»
Шрек поднял на нее глаза. Они не были привычно прищурены, так же как не было и полуулыбки на губах. «Я. Я. Я. Так много „я”, Таня, хотя вроде бы ты пытаешься о детях что-то сказать… А избить до полусмерти товарища, оставить его инвалидом, потому что ты пьян в хлам и ничего не соображаешь, можно себе простить? Это уже все случилось, понимаешь. Давно случилось. Что дальше? Любоваться своей виноватостью или меняться и впредь поступать по-новому?»
Таким она своего консультанта еще никогда не видела. Он говорил откуда-то очень из глубины, и в его словах не было легкости невиновного, было нечто другое…
– Хорошо, я подумаю, – сказала она и вышла из кабинета. Было неловко. Словно ей показали нечто очень личное, что и пугало, и разочаровывало.
Юрий Александрович оказался обычным человеком. Это было неприятно. Совсем не хотелось его видеть таким. Но если он такой же, как она, со своими грехами и сожалениями, откуда в нем столько спокойствия и уверенности? Если он не чувствует вину, то что же он чувствует? Что за интонация была в его словах?
Если я бессильна перед алкоголем, если не могу управлять собой и одновременно приношу другим людям боль… Но я же не хочу приносить боль, но ведь приношу… Как это назвать, если не виной?
Она пыталась вместить внутри сразу всё: вот она, бессильная сопротивляться веществу, вот ее близкие, измученные и израненные ее употреблением. И если они не виноваты и она не виновата, то что тогда? Она представила себя стоящей перед ними. Представила лица. Свое, матери, мужа, детей… Горе. Вот что это. Горе. Это мое горе и их горе. Горе как тупик, где все испробовали все известное и оказались бессильны…
Она еще раз перечитала первый шаг: «Мы признали свое бессилие перед алкоголем, признали, что наши жизни потеряли контроль». Теперь от этих слов было грустно, горько, но как-то спокойно и, как ни странно, не так безнадежно, как в желании найти виноватых… А вдруг и правда есть выход, просто за пределами тех представлений, пониманий, причин и следствий, где она его искала?
Признание бессилия – важнейший шаг в работе как с зависимостью, так и с созависимостью, и при этом часто самый сложный во всем процессе выздоровления. Чтобы разделить, где человек имеет возможность усилия, а где, наоборот, бессилен, предлагаю для начала разобраться в разнице между виной и ответственностью.
В здоровом варианте чувство вины как переживание внутреннего давления служит нам маркером того, что мы скорей всего принесли другому человеку ущерб, и сила появившегося давления вины дает нам возможность сориентироваться, в какой мере нам важно возместить принесенный ущерб. Далее мы, соответственно, компенсируем, и вина уходит.
Хроническая вина – это когда словно есть некто большой (верховный судья, строгий учитель, бессменный надзиратель), кто знает, как правильно, и есть маленькая Я, этому большому подчиненная и одновременно с ним воюющая. С одной стороны, я очень стараюсь быть хорошей и соблюдать все выданные сверху правила, с другой – часто с ощущением вины и стыда саботирую или, даже прикладывая все усилия, не справляюсь, так как эти требования, ожидания, правила не учитывают мои размеры, количество сил, объективные ограничения. Человек оказывается в постоянном перенапряжении – сначала в попытках не ошибиться, а если последнее происходит – в переживании вины и недостаточности. Вина всегда предполагает, что я могла по-другому, просто не сделала, тем самым претендуя на некую божественность, так как только некто всесильный может предвидеть все и всегда действовать идеально. К тому же хроническая вина часто сопровождается стыдом, поскольку переживание обычно затрагивает не только некий поступок, но всю личность: «Меня такого быть не должно».
Ответственность – это когда есть Я большая и разная и большой и разный мир вокруг. Телесно разница в том, что центр меня находится во мне же, а не вовне и есть точное ощущение кожи и собственных размеров. Я признаю свои собственные размеры, ограничения, слабости и сильные стороны, а значит, в состоянии нести ответ за собственные действия. Не разочаровываться в себе ошибившейся, а именно отвечать за себя, принесшую кому-то ущерб. Ответственность предполагает, что я в каждый момент времени стараюсь выбрать лучший вариант, но зачастую бессильна предугадать, и это легализует право на ошибку. Молитва сообщества Анонимных Алкоголиков как раз про ответственность: «Боже, дай мне разум и душевный покой принять то, что я не в силах изменить, мужество изменить то, что могу, и мудрость отличить одно от другого».
Вина ждет идеальности, ответственность признает обычность.
Вина хочет наказания, ответственность стремится компенсировать. Вина заставляет жить в страхе ошибиться, ответственность помогает идти на страх ошибки.
Возвращаясь к зависимому, «виноват» ли он в своей зависимости? Если он изначально был осведомлен о всем процессе протекания болезни, о последствиях для биохимии, о росте толерантности и последующем бессилии перед тягой, коль скоро она сформировалась, – если, досконально зная все это, он осознанно выбрал употреблять и запустить вышеописанный процесс, то «виноват» в том смысле, что уже на старте взял ответственность за все деструктивные последствия. Может ли так быть, чтобы человек осознанно выбрал однажды медленно убивать себя и мучить тех, кого любит? Едва ли. И убить себя, и отомстить другим можно намного проще и быстрее.
Зависимость – процесс, который происходит по формуле «не Я, а со мной». Там, в прошлом, алкоголик не выбирал уничтожать себя и близких, он выбирал облегчение, радость и приятное состояние. Но, выбрав все перечисленное, он неосознанно выбрал и намного большее, что с ним начало происходить. Навряд ли можно обвинять человека в том, что в поисках облегчения он запустил механизм роста огромной черной фигуры зависимости, которая позже поработила как его, так и его семью.
Несет ли ответственность алкоголик за все, что привнесла в его жизнь и жизни его близких зависимость? Полную и стопроцентную. Я не виноват, что заболел, но я отвечаю за весь ущерб, этой болезнью принесенный.
Без осознания этой разницы между виной и ответственностью, без перехода от вины за заболевание к бессилию перед ним, признанию, что все уже давно случилось, и взятию ответственности за то, какие шаги в этом бессилии я предприму дальше, навряд ли возможно двинуться в сторону выздоровления.
Все то же самое можно отнести и к созависимому. Никто не планировал выстраивать деструктивные отношения, никто осознанно не шел туда, где будет больно и горько, никто не мог предвидеть, как мощно и уничтожающе разовьется зависимость в партнере. Созависимый не виноват в своем выборе, так же как и в неудачных попытках спасти, коль скоро не осознавал, с каким врагом имеет дело. Что, в свою очередь, не освобождает его от ответственности за потерю собственной жизни, контроль над другим взрослым человеком и многолетний страх не увещевать, а ставить вопрос ребром.