В очередной раз разочарованная в своем консультанте, она вышла из кабинета. Где-то на краю сознания она понимала, что и правда любуется собой виноватой, и одновременно не видела, как по-другому… Наказание или искупление…
После ужина оставалось полчаса личного времени. Положив под вырванный из тетради лист бумаги книгу АА и взяв ручку, она уселась по-турецки на кровать. О чем писать? Какой смысл? Как это поможет? Идей не было, потому оставалось только довериться руке и ручке в ней… Закрыла глаза и вспомнила лица детей… Старшей шесть, младшему четыре… Такие маленькие… Смотрят на нее свои ми глазами-бусинами…
«Любимые мои котята.
Я вас подвела. И мне от этого очень грустно. Я ваша мама и должна заботиться о вас, а я совсем не справилась с этой задачей. Котики, я и правда старалась изо всех сил, но оказалось, что этого недостаточно, ведь рано или поздно я срывалась и предавала доверие, которое вы мне снова и снова через боль и страх возвращали. Вы своими детскими сердечками неоднократно прощали меня там, где я себя, наверное, никогда не смогу простить.
Здесь, на реабилитации, я узнала, что больна. Алкоголизм – это болезнь, а больной человек, к сожалению, не всегда соображает, что творит.
Это меня никак не оправдывает, но я точно знаю, что не хотела, чтобы так было. Я люблю вас больше всего на свете и никогда не хотела специально сделать вам больно. Но иногда маму, которая вас очень любит, как большой монстр съедала болезнь, и, хотя внешне я не менялась, я-мама оказывалась внутри, в желудке этого монстра и никак не могла его остановить.
Мне не вернуть вам все, что я забрала. Не вернуть эти последние два года, когда я исчезала, врала, прятала, пугала, возвращалась и хотела вашего прощения. Я не смогу вернуть вам то, что разрушила в вас. И мне больше не нужно от вас прощения. Моя вина – это мое дело, мой груз, и я теперь достаточно взрослая, чтобы его нести.
Всё, что я могу сделать для вас, – это постараться изо всех сил больше не выпускать монстра-болезнь из-под контроля. А еще могу день за днем терпеливо быть рядом, не ожидая возвращения вашего доверия. Я могу вас любить, даже если вы на меня обижены, боитесь и злитесь.
Я очень-очень-очень постараюсь быть той мамой, которую вы заслуживаете.
Люблю вас до неба и обратно. Ваша мама».
На второй строчке письма она разрыдалась в голос и писала, едва видя сквозь слезы появляющиеся строки. А к концу внутри стало пусто и тихо… Вот оно, искупление – не терзать себя за прошлое, но вложить силы в настоящее, чтобы тем, кого любишь, стало хорошо сейчас, а не никогда, потому что ты навязчиво не можешь признать бессилие изменить то, что уже случилось.
Детство, проведенное в дисфункциональной семейной системе (там, где есть зависимости, вспышки гнева, депрессии и другая малая или большая психиатрия, а другой раз просто по каким-то причинам отсутствует эмоциональная близость), не может не повлиять на ребенка (позже выросшего во взрослого) по нескольким причинам.
1. Система, в которой долгое время не решаются проблемы взрослых, истощена, у нее нет свободного родительского внимания для детей. Соответственно, ребенок растет в эмоциональной депривации, не получает ощущения своей нужности, ценности, достаточности просто по факту существования.
2. Дисфункция не бывает безопасной. В ней всегда есть явная или подавленная агрессия, молчаливое или вырывающееся скандалами напряжение. Как следствие, ребенок обучается справляться с небезопасностью, с одной стороны, подавляя чувство страха, а с другой – учится 24/7 сканировать внешнее пространство. В будущем это грозит малой или отсутствующей чувствительностью к себе и большой чувствительностью к окружающим.
3. Дисфункция всегда несет внутри себя стыд. Мы, члены семьи, никогда не выносим вовне свои проблемы. То, что происходит в стенах квартиры, – постыдная тайна, которую никому нельзя знать. За пределами квартиры мы носим маски успешности-довольства-жизнерадостности. Следствие – вынесенное из детства чувство стыда как за близких, так и за себя, прикрытое маской.
4. В хаосе нефункциональной системы важно выработать недоверие. Чтобы не открываться, не раниться, не надеяться и не рушиться от предательства. Ребенок однажды вырастает, но недоверие к другим людям остается с ним.
5. Как следствие предыдущих пунктов, ребенок не имеет возможности эмоционально зреть, усложняться, взрослеть. Ему не об кого (взрослых нет рядом) и не о чем (он не узнал себя настоящего).
6. Детство в дисфункции – это всегда много слишком сложных чувств, чтобы их можно было пережить маленькому человеку. Соответственно, они вытесняются и до поры до времени хранятся глубоко внутри.
По сути, это депрессия, с которой рано или поздно придется иметь дело.
Но при всем этом ребенок очень искренне любит своих родителей и, предложи ему поменять папу и маму на любых других, даже самых лучших, – едва бы согласился. Оттого, сколько бы ущерба трагедия взрослых уже ни принесла детям, перестать закрывать глаза и остановить ее – самое ценное, что может дать родитель своему ребенку. Раны оплакиваются, доверие восстанавливается, и прошлое однажды, хоть и очень, очень не скоро, но становится прошлым.
Глава 28. Роды
Реабилитация приближалась к завершению. От одной мысли выхода обратно, в мир, во взрослую жизнь, становилось страшно. За четыре недели она будто оттаяла. Именно в этих трех неказистых кирпичных корпусах посреди обычной заснеженной деревни она оказалась увидена и услышана – возможно, впервые в жизни. На четвертом десятке лет она, как ребенок, открыла для себя удивительный мир, где никто не относился к ней с пренебрежением, так же как и не возвеличивал. Оказалось, что за видимым (успехами, статусами, ошибками, решениями, масками) в жизни есть еще такое количество невидимого (чувств, судеб, глубины, света и темноты), что абсолютно непонятно, как все это вынести в холодную и колючую жизнь и тут же не пораниться о нее, не рассыпаться на кусочки. Ребцентр стал для нее своего рода теплой и оберегающей утробой, и идея рождаться наружу поднимала едва удерживаемую панику.
Сидя в зале для занятий и пробуя конспектировать очередную главу синей книги Анонимных Алкоголиков для вечернего занятия, не в силах сосредоточиться на тексте, она мысленно пролистывала день за днем пребывание в ребцентре и последние, самые темные месяцы собственной жизни, ее сюда приведшие. «Меня нет», – вспомнилась ей обращенная к психологу Диме фраза.
Так кто же я? Совсем маленькая внутри, крайне неуверенная в себе и стеснительная, очень-очень старающаяся быть «хорошей» и категорически с этим не справляющаяся. Как следствие – не умеющая признавать ошибок, рушащаяся от любой неудачи, эгоцентричная, как любой ребенок, и очень нуждающаяся в одобрении и помощи. Девочка Танюша. Как же я не люблю это уменьшительно-ласкательное! Но похоже, что так.
Но это не вся я… Есть я бунтующая, есть я, добивающаяся успехов в бизнесе, растящая двоих детей и одновременно работающая, полностью себя обеспечивающая я, прошедшая многое и ставшая словно воин, проходящий там, где другой завязнет, сдастся, расплачется в бессилии. Это скорее я-воин Татьяна…
Почему это словно две отдельные части меня? Почему они словно даже не знакомы друг с другом? Да потому что сильная раньше не знала о слабой! Ее решения никогда не учитывали Танюшу! А слабая, в свою очередь, украдкой брала хоть что-то для себя, в том числе убегая из невыносимой нагрузки, которую выбрала сильная часть, в употребление. Если сильная начнет слушать, учитывать, а главное – защищать слабую, то все встанет на свои места! Она не беззащитна! Сильная часть позаботится о слабой.
«Я с тобой!» – прошептали губы, и защипало в глазах. Я с тобой, я с тобой, я с тобой…
Вечером в столовой, на импровизированной отвальной, остальные реабилитанты желали ей сил и никогда не возвращаться в ребцентр. Утром, после произнесения благодарности всем ребятам, консультантам, докторам, психологу и директору центра, она собрала свои вещи и вышла с сумкой на улицу. На заснеженной парковке стоял джип мужа. Задняя дверь распахнулась, и из машины выскочили дети, тут же побежавшие с криками «мамочка!» ей навстречу… Они были такими маленькими, такими живыми и такими, несмотря ни на что, щедрыми в своей любви…
Одним из важнейших условий выздоровления алкоголика является взятие ответственности за организацию собственной безопасности от вещества. Как если бы вы сгорали на ярком солнце, вашей прямой ответственностью было бы выстраивать свою жизнь так, чтобы как можно реже чувствительная кожа соприкасалась с прямыми солнечными лучами.
Границы безопасности – это осознанный выбор поведения, маршрутов и контактов так, чтобы как можно реже провоцировать появление тяги к веществу. По сути, первый год выздоровления – это отодвинуть в сторону всё (не строить амбициозных планов по работе, не вступать в отношения, не подвергать себя еще какому-либо серьезному стрессу), а заниматься исключительно собой и своей трезвостью.
Будет стабильная трезвость – появится и все остальное. Не будет трезвости – не будет ничего.
И если в теории этот выбор звучит довольно просто, то на практике набраться терпения и сфокусироваться исключительно на себе – не на том, что хочется, а на том, что в этот период важно и полезно, – не так-то и легко.
В самом простом виде границы безопасности – это не встречаться с употребляющими людьми, не пробовать пока решать отношения, которые могут поднять слишком много чувств, не перегружать себя работой и амбициями, не посещать алкогольные отделы магазинов, не держать дома бокалы, рюмки и фужеры, даже не слушать музыку и не смотреть фильмы, которые могут поднять тягу. Максимально следить за тем, чтобы мозг не выкинул горсточку эндорфинов (предвкушающих употребление), с которой будет, возможно, сложно справиться.
Но, как вы понимаете, суть не столько в конкретных правилах, сколько в целом в развороте всего внутреннего мира на 180 градусов. Я забывал себя – теперь мне нужно постоянно помнить, я привык к одному образу жизни – теперь я выбираю совсем другой, я никогда не находил сил останавливать собственные страсти – теперь мне нужен постоянный ресурс ежедневно структурировать жизнь так, чтобы они не появились.