— Пройти дайте! — крикнул Иван Кузьмич через грековское плечо двум молодым людям. — Расхаживают, как на бульваре.
Те обернулись.
— А, Юрочка? — улыбнулся Греков и протянул руку. — Как дела, студент? Сессия на носу? Бумагу страшную принесешь скоро Кузьмичу?
— Принесу, — серьезно ответил Юрий, пожимая мягкую сухую ладонь главного инженера.
— Сессия. В гробу я бы ее видел, — встрепенулся Иван Кузьмич.
— Что так? — шутливо не понимал Греков. — Или ты против науки, Кузьмич?
— У меня своя наука… Тридцать два человека под сессию попадают. На месяц. А работать кто будет? Грипп и то столько не уносит, — ворчал Иван Кузьмич.
— Вам и ночью план снится, — рассмеялся Юрий.
— А что? Верно! Клянусь, верно… Вторую ночь балансовая комиссия является, мать ее, — добродушно согласился Иван Кузьмич. Он изо всех сил «играл» на Грекова. — В полном составе является.
— Сон в руку, — все улыбался Греков. — На неделе и соберетесь.
— Нам что? Мы в ажуре, — жал свое Иван Кузьмич. Старая производственная лиса, он знал, что важны не только показатели, но и моральный фактор.
Греков с удовольствием смотрел на Юрия. Ему нравился этот парень — светловолосый, крепко сложенный. И механик он первоклассный…
Громкий дребезжащий звон расплескался по цеху. Конец смены.
— Ну, иди, иди. Не задерживаю. — Греков дружески тронул Юрия за плечо.
— А у Алехина станок загнали! — вдруг торжественно сообщил товарищ Юры. — Во время обеда и загнали.
— Вот еще! — вскрикнул Иван Кузьмич. — Ты что тут делаешь, Шишкин?
— Ничего. К Юре подошел. Дело у меня.
— Дело, дело… Знаем твои дела! Свистун. Марш на свой участок.
— Домой пора, Кузьмич, — растерялся парень.
— Ну и иди.
— Пошли, пошли, Шишкин. Что ты в самом деле? — Юра потянул парня за локоть.
Они отошли, стягивая на ходу халаты.
— Чего ты взорвался? — произнес Греков.
— Ничего, — ответил начальник цеха. Получилось грубо. Он и сам не ожидал, да сдержаться не мог. — Все норовят вам настучать. Будто нет ни мастера, ни начальника цеха. Никого!
— Будет, будет, Ваня. Что это с тобой?
— А то. Дисциплина должна быть. Порядок, — не успокаивался начальник цеха. — Я рядом, а он, стервец, к вам. — Кузьмич безнадежно махнул рукой.
Станочный участок — за стеклянной рифленой перегородкой. Существовал на заводе и механический цех — плоское каменное здание, а участок был «под рукой», для срочной работы. Не бегать же сборщикам за каждой ерундой в механический цех, через множество инстанций и резолюций. А тут — прошел за стеклянную ширму, и все в порядке…
К тому же у кого еще на заводе был такой фрезерный станок, как у Алехина? Скорость, точность, чистота. Кружева вытачивать можно. Умер старик-механик Павлов. Душа-человек. Так на этом станке алехинцы розы выточили, в ограду могильную наклепали. И узоры из стальной болванки. Когда на кладбище кто приходит, специально на павловскую могилу заглядывает, оградой полюбоваться.
— Не сберег, значит. — Греков положил руку на тусклую спину станка.
— А я при чем? Какой-то гад зашел в обед. — занял Иван Кузьмич оборону. — Ничего, переберут, наладят.
— Дисциплина, дисциплина, — передразнил Греков. — Вот она, твоя дисциплина.
— Что ж мне, с ружьем ходить? — отбивался Иван Кузьмич. — Целый день как заводной. И еще в охранники записываться.
— Посторонним сюда вход должен быть запрещен, — сухо выговаривал Греков.
— В том-то и дело. Мне кажется, тут свой шуровал.
— Что значит свой?
— Может, кто из другой бригады. Или сами алехинские… Разве признаются? — Иван Кузьмич поправил стоящий на станке узкий флажок.
— А где сам Алехин?
— Судный день. С обеда ушел.
Греков вспомнил, что сегодня заседает товарищеский суд. И секретарь напомнила, даже в календаре пометила. Теперь обязательно на партсобрании припомнят.
— Понедельник, понедельник… Как у тебя сегодня с этим делом?
— Да вроде ничего. — Иван Кузьмич понимал с полуслова, когда хотел. К тому же он был рад, что Греков направляется к выходу. — Двоих только нет. На бюллетне сидят… А прогульщиков нет.
— Учти. Буду увольнять беспощадно. — Греков сухо простился и отошел.
Иван Кузьмич еще немного постоял у станка.
«Увольнять легко. А план давай… Понедельник-опохмельник. Мало им двух выходных. Все люди как люди. В халатах белых — так вообще как доктора. Культурненько… И всего-то на цех человек пять — десять злокачественных. И уволить бы, черт с ними…»
Греков старался не смотреть на дальние верстаки, где работали «выручальники». Надо пройти и — «не увидеть». Иначе — десяток выговоров по заводу, цех лишается прогрессивки, завод не выполняет месячный план. Сводки, отосланные во все инстанции, — липовые. Неприятности, неприятности. Телефонные звонки, заседания, совещания. А если до конца, то — судебное дело.
Взвыла сирена дрезины. Греков остановился. Черт, еще бы немного… И шлагбаум был приспущен, не заметил, обошел. Дрезинщик вежливо приподнял фуражку.
— Директор просил вас к себе. — Надя-секретарша вскинула крашеные ресницы навстречу Грекову.
— Узнайте, кто еще вызван. — Греков вошел в кабинет.
Поламывало в висках — душно все же сегодня. Вскоре в кабинет вошла секретарша.
— Пригласили Всесвятского и начальника производства, — объявила она.
Если директор пригласил главного экономиста и начальника производства, то наверняка будут обсуждать возможную корректировку плана. Надо быть готовым — неизвестно, как себя поведут поставщики в этом месяце…
Нет занятия более нудного, чем корректировка — каждую лазейку обнюхиваешь. Ведь крупные поправки в Москве не пропустят…
«Их и достаточно. Пусть заседают». Греков вышел из кабинета и решительно свернул к проходной.
Он и забыл, когда уходил с работы раньше семи вечера. И как удивятся дома. А почему обязательно идти домой? Почему бы не пойти в кино? Когда он в последний раз был в кинотеатре? В прошлом году. Конечно, в прошлом году.
На стоянке такси скучало несколько машин.
Греков сел на заднее сиденье.
Шофер сложил газету и включил счетчик.
— Вот что… Вы меня в кинотеатр свезите. В ближайший. Не знаете, что там идет? Впрочем, все равно.
Греков с удовольствием смотрел в окно. Народу как на демонстрации. Конечно, такой прекрасный день… Люди сплошной стеной шли по тротуару. Наиболее нетерпеливые выпадали из общей массы, короткими пробежками спешили по мостовой и вновь смешивались с толпой.
— Вот объедем ипподром, и ваш кинотеатр будет, — сказал шофер.
— Вы вот что… У ипподрома остановите. — Эта идея понравилась Грекову.
— Пожалуйста. Сегодня самая погода. Правда, кто играет, тому не до погоды… Вон сколько их. И приткнуться негде.
— Частные? — Греков с любопытством оглядывал вереницу машин перед ипподромом.
— Разные.
И вдруг Грекову показалось, что он видит знакомое лицо. Он пристально вгляделся…
Молодой человек пересекал автомобильную стоянку.
Так ведь это — Кирилл Алехин… Как он похож на Татьяну, удивительно похож.
Греков вылез из такси и зашагал вверх по лестнице, к ипподрому.
Куда же он девался, этот Кирилл?
Кирилл Алехин шел вдоль шеренги автомашин. Слепые фары с равнодушной терпеливостью уставились в здание ипподрома.
У главной лестницы Кирилл увидел Адьку Зотова своего бывшего одноклассника. Адька закончил мореходку и служил в торговом флоте.
— Полчаса загораю, а он только ползет. Совесть есть?
Кирилл не стал оправдываться. Объяснять Адьке, что с ним произошло на заводе, не было настроения, да и вряд ли бы тот понял.
Адька нетерпеливо двинулся к северному входу.
— Как бега? — спросил вдогонку Кирилл.
— Сэр Джон здесь ошивается, его «Москвич» у киоска притулился. — Адька достал из кармана программку состязаний.
Это означало, что ничего, должно быть, бега, раз старик приехал. Контролерша надорвала билеты и дружески кивнула молодым людям, как старым знакомым.
— Розалия Федоровна, вы не видели Ивана Николаевича? — спросил Адька громоздкую женщину в лиловом платье, стоящую у стены. В одной руке она держала пирожок, оттопырив пухлый мизинец, в другой бутылку черного пива «Консул».
— Этого хромого старикашку? Передайте ему — мое терпение скоро лопнет. Он знает, что я имею в виду. — Розалия Федоровна запрокинула бутылку.
Ребята прошли в кассовый зал. Адька протянул Кириллу программку и отошел в сторону. Интересно, на какую лошадь он ставит? Кирилл раскрыл программку. Жирный крестик стоял против Этикета.
Это имя Кириллу не нравилось. А может, рискнуть? Поставить на этого Этикета?
— Платите! — крикнула кассирша.
— Одинар на Этикета, номер три. И одинар на… на Гладкую Дорогу, — выпалил Кирилл.
— Номер?
— Пять!
Кассирша взяла деньги и бросила на тарелочку два тотализаторных билета…
И зачем он переменил лошадь? Дурацкая неуверенность… Настроение испортилось еще больше. Мало ему неприятностей на заводе. А все безвольный характер.
Шесть лошадей, высоко вскидывая ноги, неторопливо дефилировали мимо трибун. Шесть наездников в цветных камзолах расслабленно покачивались в седлах, равнодушно глядя перед собой.
Кириллу нравилась проходка. Лошади в это время держались спокойно и гордо — их бока не сжимали железной хваткой ноги наездников, и они чувствовали себя свободно. Ровный гул толпы успокаивал лошадей, они ощущали на себе взгляды тысяч глаз, и это пьянило. Нервничать они начнут позже, когда трибуны замолкнут перед сигналом колокола. Сейчас их выбирали. И лошади это понимали, кивая мордами или, наоборот, презрительно отвернувшись от трибун в сторону такой милой сердцу зеленой поляны, где они пасутся, когда по этим бесконечным трибунам гуляет лишь ветер, кружа надорванные билеты, листки программок, раздавленные картонные стаканчики…
— На кого ставит рабочий класс и советские моряки? — услышал Кирилл знакомый голос.