«Что они там еще предлагают? — Греков перевернул страницу. — Списать двадцать один станок. Ну и размахнулись! Молодцы, ничего не скажешь. Так просто ведь не спишешь. Станки надо заменить. А эти куда деть? В профтехучилище? Им новые токарные станки подавай, не дураки. Что еще дельного? Сократить управленческий аппарат. Это модно. Перепланировать сборочный цех — разместить верстаки вдоль помещения для лучшего естественного освещения. Выкрасить стены в салатные и бледно-голубые тона. Рабочие халаты должны быть разнообразных, но спокойных цветов…» Греков захлопнул папку. Все это жевано-пережевано не только в специальной, но и в научно-популярной литературе.
В кабинет вошла секретарша. Заметив собранные чашки, она улыбнулась и укоризненно покачала головой.
— А Гмыря еще болеет? — спросил Греков.
Секретарша утвердительно кивнула, вытряхивая в одну из чашек содержимое пепельницы.
— В какой он больнице?
— В первой. Восьмая палата. — Секретарша поправила стулья. — Вчера на подпись бумаги отвозила. Трудно ему. Дышит тяжело.
— Больше и подписать некому? — раздраженно спросил Греков. — Вызовите ко мне Глизарову.
Из приемной донеслись частые телефонные звонки. Междугородная. Греков повернулся к селектору и передвинул тумблер.
— Здорово, Греков! Ну, брат, помолись за меня. Выговора нам не будет, а на вид поставят. Замминистра злой, как черт. Мы им обедню подпортили! — доносился голос Смердова из далекой Москвы.
Греков понимал, директор рад, что все неприятности из-за срыва плана уже позади. Можно наконец вернуться после недельного отсутствия домой. А неприятностей было много. И еще они не кончились. Еще будет бюро горкома. Но это уже дома, можно покаяться, пообещать. Простят. Сколько лет работали без срывов.
— Встретил я тут директора ростовского завода, — дребезжала трубка. — Ох и выдал я ему под горячую руку! На железнодорожников валит. Ну пошли с ним в «Метрополь». Я с него слово взял, что впредь с датчиками будет в ажуре. Ты что там молчишь? Уснул?
— Нет, нет. Я слушаю, — ответил Греков.
— Ты узнай у Гмыри номер заказа. Я тому директору в карман положу.
— Гмыря болеет, — перебил Греков.
— Тьфу, черт! — выругался Смердов. — Без него никто ничего не найдет. Словом, завтра жду телеграмму с номером заказа.
Греков посмотрел на страницы перекидного календаря, словно хотел убедиться, что уже седьмое декабря. Опять будет штурмовщина, гонка, конец года. Невыполнение плана в декабре — удар по всему годовому заданию.
— Вы скажите этому сукину сыну, директору, — произнес Греков, — что поставки надо выполнить в срок. Мы подадим в арбитраж. Он не умеет работать, а вы его водите в «Метрополь».
— Я б ему шею намылил. — Смердов вздохнул. — Но так дела не делают. Я тут побывал на одном заводишке. Экскурсия. Слюнки текут. И главное, поставщики у нас одни и те же. Это мы с тобой, наверное, работать не можем, а, Греков? С больной головы на здоровую валим. Что молчишь?
— Что ж, давайте уволимся.
Смердов рассмеялся.
— Ну, ну! Обиделся. Воевать надо. Так я жду телеграмму. И еще… — Смердов уточнил несколько вопросов, требующих согласования в Москве.
Придерживая трубку плечом, Греков записал на календаре просьбы директора. А в кабинет уже входила Глизарова с кожаной папкой начальника отдела. Она замещала Всесвятского, пока не подберут подходящего человека. Кандидатура Глизаровой была наиболее удобной — дипломированный инженер с восьмилетним стажем работы. Правда, Татьяна Алехина имела побольше опыта, но она была всего лишь техник.
— Что нового? — Греков покосился на кожаную папку.
— Ничего. Текущие дела.
— И в текущих делах может быть новое. — Греков достал ручку и приготовился подписывать бумаги.
— А у меня ничего нового нет, — произнесла Глизарова непривычно резким голосом.
Она отошла в сторону, с преувеличенным вниманием рассматривая корешки книг за стеклом шкафа. Поведение ее было необычным. Но Греков продолжал подписывать бумаги.
— Скажите, как долго продлится мое временное начальствование? — спросила Аня, не оборачиваясь.
— Нет ничего более постоянного, чем временное, — Греков улыбнулся.
— Я не шучу.
— А я тем более. Признаться, я озадачен вашим тоном, Анна Борисовна. Вы со мной так разговариваете, по-моему, впервые. Или считаете — это прерогатива начальника отдела? А это что за бумага?
Глизарова обернулась, бросив мимолетный взгляд на стол. Грекову показалось, что в ее глазах блеснули слезы.
— Вчера отправили целый контейнер документации. Копию в министерство, копию в управление. Пишут и технологи, и конструкторы, и экономисты. Все пишут. Это новый циркуляр с требованием подробной справки о повышении производительности труда, о механизации и автоматизации. Когда же работать?
— Учитесь у Всесвятского.
— Поэтому он и уволился.
— Не только поэтому, — угрюмо заметил Греков. — Если мы не можем сократить собственную внутреннюю отчетность, тогда о чем говорить? — Он продолжал подписывать бумаги.
Ага, письмо из «Экспортприбора». Греков пригладил ладонью белую мелованную бумагу с грифом, заполнившим половину листа. Грамота, а не фирменный деловой бланк. Надо выделить кандидатуру для командировки в Польшу… Ну вот, кажется, все. Конец бумагам.
Греков захлопнул папку и с любопытством посмотрел на Глизарову: долго она будет разглядывать книжный шкаф? Он видел нежную белую шею, проглядывающую сквозь каштановые волосы, спадающие на спину. Пора бы и обернуться, не в гости пришла.
— У меня к вам предложение, Анна Борисовна. Это касается непосредственно вас как инженера по труду. Если мы переведем нормировщиков в цехе на сдельщину? Слишком они спокойно сейчас живут. А если их заинтересовать рублем — глядишь, и зашевелятся. Изыщут такие резервы, какие нам и не снились, а?
— Это идея не ваша, а Всесвятского, — проговорила Аня, помедлив, словно справляясь с какими-то мыслями, имеющими к данной теме весьма отдаленное отношение. — Ему тогда не разрешили в облсовпрофе.
— Положим, идея не только Всесвятского. — Греков побарабанил пальцами по бумагам, оставленным «вельветовыми пижонами». — По новой реформе мы имеем право…
— Я не думаю, — нетерпеливо перебила Глизарова. Она водила пальцем по стеклу, рисуя какие-то фигурки.
Греков поднялся и подошел к шкафу.
— Что с вами? Вы чем-то расстроены?
Аня испуганно взглянула на дверь — наверняка в приемной все слышно.
— Пожалуйста, потише. — Она прислонилась плечом к шкафу. — Конечно, я расскажу. Мне позвонили по телефону… Какой-то мужской голос… Он сказал, что я вам вешаюсь на шею. Что вы специально Шарика уволили, чтобы со мной видеться чаще…
— Кого уволил? — не сразу сообразил Греков.
— Шарика. Всесвятского, — уточнила Аня. — Что у вас семья, а я эту семью разбиваю. Что вы аморальный тип. Что вам плевать на завод ради личных интересов. Окружили себя подхалимами… И много всякой гадости еще наговорил о вас, обо мне…
Аня смолкла, опустив руки и склонив голову.
— И вы не положили трубку? — наконец произнес Греков.
— Я так растерялась…
— Эх вы! Испугались какого-то сплетника. Ведь все это ложь. Так чего же пугаться? Главный инженер — аморальный тип? Ему личное дороже общественного? А вам-то какое до этого дело?
— Да, да, — вяло согласилась Глизарова и улыбнулась печальной улыбкой.
Она вернулась к столу и принялась медленно завязывать папку. Ей, наверное, хотелось еще что-то сказать. Греков ждал, понимая, что это ни к чему и может лишь усложнить их отношения, направить по неверному пути.
— Я ничего не боюсь, — решительно произнесла Аня, вскидывая на Грекова темные глаза.
И Греков спасовал. Он улыбнулся ей как можно приветливее. Аня приняла этот ход, ибо улыбка Грекова оставляла в ней надежду на то, что когда-нибудь, возможно, что-то изменится. Она взяла со стола папку и вышла.
От грязной снежной хляби асфальт казался мягким. Дворники скрежетали широкими деревянными лопатами. Снегоочиститель железными лапами торопливо захватывал развалистую массу и выплевывал ее нескончаемым потоком в понуро бредущий следом замызганный грузовик.
Греков перешел на другую сторону улицы. Больница сверкала ранними вечерними огнями за спутанными прутьями обнаженных деревьев. Снег в больничном сквере был чист и даже слегка похрустывал, словно новенькая крахмальная скатерть.
Греков хорошо знал расположение больничных отделений — отчасти потому, что когда-то отлеживался со своей печенью, а отчасти оттого, что в женском терапевтическом отделении работала ординатором Шурочка и ему доводилось заезжать к ней по разным поводам. В больнице его знали и халат выдали без промедления.
Гмырю он увидел сразу, как только вошел в палату. Тот лежал на кровати, запрокинув голову. Кроме него, в палате было еще двое больных, увлеченных игрой в шахматы. Греков подошел поближе — не спит ли? Гмыря повернул голову, вгляделся и возбужденно приподнялся на локте.
— Господи, Геннадий Захарович? Вот так гость! — Гмыря засуетился. Рубашка сползла с плеча, открыв бледную, покрытую редкими седыми волосами кожу.
Греков присел на табурет, жестом успокаивая разволновавшегося старика.
— Ну как, Василий Сергеевич? Скоро на улицу выпустят?
— Куда уж мне! На погост пора.
— Ну, ну. Что за настроение? — Греков обвел палату взглядом. Белые чистые занавески. Светлые свежевыкрашенные стены. У каждой кровати подсветка.
— Хорошая палата, — произнес он.
— И кормят неплохо, — выдохнул Гмыря.
Греков спохватился и полез в карман, извлекая апельсин и плитку шоколада.
Гмыря протестующе всплеснул руками.
— Мне всего носят, палату на содержание взял!
Греков положил апельсин на тумбочку, отодвинул какие-то таблетки и микстуры.
— Не дают вам поболеть спокойно? И тут достают. — Греков кивнул на разграфленный лист бумаги.
— А я сам просил. Это мой оперативный график по экспорту. Ну как там дела?