— Что ты натянула на себя эту хламиду? — Павел говорил ласково. Ему надоели эти нелепые отношения.
— Какая разница? Халат как халат.
— Раньше он валялся на антресолях. У тебя есть вата?
Татьяна достала вату с полки шкафа и, не оборачиваясь, протянула ее через плечо. Павел взял вату. Его руки скользнули по распущенным волосам жены.
— Оставь! — Татьяна шагнула в сторону.
Павел на секунду замер с растопыренными руками.
— Хватит дуться, — примирительно сказал он.
— С чего ты взял, Паша? Я не дуюсь.
Павел прислушался. Нет, не придраться, но что-то непривычное резануло ухо. Чужая, незнакомая нотка, которой никогда не было.
— Что произошло, Таня?
— Кое-что произошло. — Татьяна обернулась и посмотрела в лицо мужа.
Тонкие морщинки, которые собирались в уголках глаз, когда Павел улыбался, теперь уже протянулись к самым вискам.
Павел рывком сжал ее плечи.
— Не придумывай. И так забот полон рот, а ты еще что-то придумываешь.
— Мне больно. Отпусти. — Татьяна и не пыталась освободиться. Она ждала, когда Павел ее отпустит сам.
— Чертовщина! Мы не разговариваем столько дней. Если я в чем-нибудь виноват — извини. К перестань спать в гостиной, прошу тебя. Я не могу устраивать тебе скандалы по этому поводу. Мне стыдно перед Кириллом. Я все жду, когда ты образумишься, но с каждым разом мне трудней ждать. Я могу сорваться и наделать глупостей. — Павел шагнул в коридор. В отражении дверных стекол он видел, как Татьяна присела на ручку старого кресла, которое он так ненавидел.
Полочки будущего книжного шкафа рядком стояли на полу, белея свежеоструганной поверхностью. Павел аккуратно постелил на столе клеенку, подставил две чурки для опоры, выбрал дощечку и, приспособившись поудобней, обмакнул ватный тампон в баночку. Отстранился и широким движением нанес первый слой воска на поверхность доски. Отложил в сторону. Принялся за вторую полочку. Работа его успокаивала. Правда, он уже и не помнил, когда Татьяне в голову приходила какая-нибудь блажь. Дни тянулись ровной, привычной чередой. Казалось, они оба заранее знали, что будет с ними через неделю, через год. «Нет, все же надо ей завести собаку, — подумал Павел. — Она давно хотела завести пса. У Сопреева есть знакомый собачник, можно договориться». Опять Сопреев! Куда ни ткнешься, везде Сопреев. Словно обложил со всех сторон. Кирилл стал совсем взрослым. Вечерами он почти не бывает дома. Вот Татьяна и скучает. А вообще, когда-то Павел дал маху. Через три года после рождения Кирилла Татьяна забеременела, хотела оставить ребенка. Павел уперся. Ни в какую. Намечалась поездка на два года в Индию, на работу. И поездка сорвалась, и все пошло прахом. После этого Татьяна с Кириллом ушла к матери и не возвращалась целых два месяца. А потом была еще возможность, и не одна. Только Татьяна и слышать не хотела о ребенке. Что-то пролегло между ними после того случая.
Павлу не хотелось признаваться, что вся эта затея с собакой — ерунда. Сейчас он закончит лакировать полочки и объявит Татьяне о своем решении купить собаку. Правда, не скажет, что обратится к Сопрееву. Татьяна его терпеть не может.
У Павла даже поднялось настроение. Он взял шерстяную тряпку, обтер просохшие вощеные доски, достал бутылку с лаком, пропитал новый тампон и приступил к лакированию. Но полностью отключиться от тревожных предчувствий ему не удалось. Он услышал шаги Татьяны, когда она уже входила в комнату, и неожиданно им овладела мысль, что Татьяна сейчас непременно скажет нечто такое, что может оглушить его, разрушит столь заботливо созданный им домашний мирок, превратив все это в кучу ненужного хлама. Он не знал точно, что она скажет, но чувствовал, что после ее слов уже ничего нельзя будет изменить, и поторопился предотвратить неизбежное.
— Знаешь, — чуть ли не выкрикнул он, — мне предложили купить собаку. Ты ведь, кажется, хотела иметь собаку хорошей породы. — Павел заставил себя улыбнуться и отбросил со лба волосы — когда-то Татьяне нравился этот жест.
И в это мгновение зазвонил телефон. Руки Павла были заняты, и трубку подняла Татьяна. Несколько секунд она вслушивалась, очевидно не совсем понимая, о чем идет речь.
— По-моему тебя, — сказала она, передавая трубку мужу.
Павел обтер ладони влажной тряпкой. По мере того как он слушал, лицо его тяжелело, становилось бурым. Он подтянул ногой табурет и сел. Татьяна не отводила тревожного взгляда от его лица. Наконец Павел опустил трубку.
— Что случилось, Паша?
— Что случилось, спрашиваешь? То-то его сегодня не видно было в цехе. Я решил, что опять его Синьков в институт послал.
— Кирилла, что ли? — упавшим голосом спросила Татьяна.
— Ах, негодяй! Ну приди только, я ему устрою! Следователь звонил из милиции.
— Как из милиции?
— Так. Из милиции. Жулик наш сыночек, жулик! На ипподроме дела обделывал. В аферах участвует, стервец.
С костяным стуком Павел собрал расставленные вдоль стены доски.
— Что произошло?! Ты можешь наконец сказать?!
— Связался с проходимцами. С каким-то жуликом-стариком. Деньги за него в кассе получал, гаденыш. Услуживал… Ах, негодяй, негодяй!
Павел заметался по кухне широкими шагами, неуклюже задевая углы стола, стульев.
— Его что… задержали?
— Нет. Пока нет. Пока. Так следователь и сказал… Я ему все ноги переломаю, стервецу. Никогда не бил, вот и получил.
Павел прижался спиной к стене, точно хотел загнать обратно в себя выплеснувшуюся злость.
— Успокойся. Надо еще разобраться, — Татьяна пыталась говорить ровно. — Может, ничего особенного и не случилось. Иначе б тебе не звонили, без тебя справились бы.
— Вот, вот… Когда он напился на заводе, Синьков тоже так сказал. А что случилось? Подумаешь?! — передразнил по-бабьи Павел. — А теперь парня на ипподроме застукали.
— А может, к нему давно приглядывались? Еще с тех пор, как твои орлы-молодцы, всякие там сопреевы, парню житья не давали. А ты, отец, в кустах отсиживался. Свои маленькие интересы берег. Чтобы кто о тебе дурно не подумал, что сына по блату опекаешь, да?
Голос Татьяны набирал высоту. И звенел. Теперь она, казалось, шла напролом, не разбирая дороги. Узкие, покатые плечи приподнялись. И фигура стала плоской, неуклюжей. Предательские морщинки выступили у губ, у глаз. Даже волосы, которых казалось не трогало время, лохматились и свисали бесцветными буклями. Сейчас она выглядела значительно старше своих лет…
Кирилл сразу понял — что-то произошло. Свет горел во всех комнатах. Он взглянул на часы: ровно одиннадцать. Обычно в это время мать и отец давно спят.
Он снял пальто, прошел в ванную и долго мыл руки, стараясь угадать, что кроется за этой подозрительной тишиной. Но мысли его вновь и вновь возвращались к Ларисе. Ему не хотелось уходить от нее. Да и зачем, собственно? Он решил остаться у нее насовсем. Но Лариса была против. Она боялась, что, увидев его, бабка догадается обо всем.
Кирилл вышел из ванной и погасил свет.
Отец сидел за кухонным столом. Мать была в комнате, слышались ее шаги.
— Мама, есть хочу! — крикнул Кирилл.
Отец повернул голову.
— А тебя там не кормили?
— Где, папа? — Кирилл насторожился, но не подал вида.
— Там, где ты был.
— Почему же? Кормили, — Кирилл усмехнулся, — но мало.
Мать торопливо вошла в кухню. Оглядела сына. Кириллу ее взгляд показался настороженным. Она достала из холодильника кастрюлю, вынула два голубца, положила на сковородку, полила соусом и поставила разогревать.
— Может, все-таки расскажешь нам, где ты был? — Отец не спускал с Кирилла глаз.
— Где я был? — Кирилл опять не смог сдержать улыбки. — Нет, пожалуй, не расскажу… Впрочем, я был у одного близкого мне человека. Вот и все, что я могу вам сказать.
— И на ипподром не захаживал?
Кирилл вздрогнул. Вот оно что! Что же им еще известно? Во всяком случае, пока еще рано волноваться.
— Может, расскажешь нам о бегах? — Отец старался говорить спокойно, но это у него не получалось.
— Паша, сейчас не время. Поздно уже, — произнесла Татьяна. — Пусть ест и идет спать.
Кирилл облегченно вздохнул. То, чего он боялся больше всего, что могло в любую минуту произойти между матерью и отцом, по-видимому, не случилось. Иначе мать не стала бы обращаться к отцу таким будничным тоном. Ну а остальное — черт с ним!
— Так мы с мамой ждем. Говори.
— Вы с мамой ждете? Что ж, я скажу, попробую. Бега, ну это — бега. Это черт знает что. Это взрыв! Это радость. Это камень в бочку с дождевой водой… Допустим, я спешу на бега, да? А навстречу прохожие. И мне кажется, что они улыбаются мне, подмигивают. Когда я вспоминаю лошадей, мне кажется, что со всех сторон этих шкафов, полочек выглядывают длинные лошадиные морды с печальными глазами.
Татьяна засмеялась.
— Браво, Кирилл. А ты — поэт…
Кирилл подмигнул матери. У него было прекрасное сегодня настроение. К тому же ему самому нравилось то, что он говорил.
— И я иду на бега, как на свидание. Я не игрок, нет. Пороха не хватает, да и с деньгами не очень. Но мне интересно наблюдать за этими людьми. Есть среди них и жулики. Ну их! Не о них речь… Ведь вы спрашиваете о бегах! Я говорю о тех людях, кто рискует ставить, потому что не может не рисковать, такие у них натуры, Павел Егорович. — Кирилл уже совсем повеселел. Он шутливо развел руками и поклонился. — Я кончил свое странное объяснение. Теперь могу есть?
Татьяна отставила сковородку. Кажется, голубцы успели немного подгореть. Достала тарелку.
— Ты будешь есть, Паша?
Павел молчал. И Кирилл взглянул на отца — чего это он?
— Ну… а следствие что показало?
— Какое следствие? — Кирилл напрягся. Так вот он что? Ах, Топорков, Топорков, верный страж закона. Вот почему ты интересовался номером домашнего телефона. Решил проявить гражданскую заботу, чтобы никто не упрекал тебя в казенщине. Возможно, ты и прав по-своему, Топорков. Только ты плохо разбираешься в людях, следователь. Ведь сам отметил, что Кирилл вот уже столько недель не показывался на ипподроме. Отошел от этого. Нет, все-таки догнал и плюнул. Эх, Топорков, Топорков… Честно говоря, Кирилл подозревал, что телефон взят именно с этой целью, но как-то не хотелось верить…