— Папа?
Греков обрадованно кивнул и умолк, словно разговаривал не по телефону, а с глазу на глаз.
— Куда же ты подевался? — крикнула Оленька.
— Да, да! — спохватился Греков. — С Новым годом тебя!
Дочь поблагодарила. Но сдержанно и суховато. Греков спросил, где она встречает праздник. Оленька ответила, что с классом. А мамы сейчас нет дома. Она в парикмахерской.
Греков с облегчением потянулся к сигаретам и, прижимая трубку плечом, зажег спичку. Прикурив, спросил, где мама встречает Новый год. Оленька, помолчав, ответила, зачем же он спрашивает, если ему это все равно неинтересно.
— Как ты разговариваешь с отцом? — Греков поморщился, недовольный собой. Столько раз готовился поговорить с дочерью, а вот не получается.
Оленька демонстративно молчала.
Греков лихорадочно искал, как бы разрядить этот разговор.
— Что ты делаешь?
— Стою.
— А ела что?
— Борщ.
— Что ты наденешь на Новый год?
— Платье.
«Вся в меня, — с горечью подумал Греков. — Такая же упрямая».
— Все? — вдруг спросила Оленька.
— Если тебе нечего сказать отцу под Новый год…
Молчание.
— Что ты притихла?
Молчание.
— Что ж, желаю тебе в новом году хорошо учиться.
— Спасибо.
— А мне что ты желаешь?
Молчание.
— У нас родительское собрание. Третьего, — сказала дочь.
— Я приеду, если справлюсь с делами. У меня важное совещание. Ладно… Поздравь маму с Новым годом.
— До свидания, папа.
Греков еще несколько секунд смотрел на трубку. Думая, как торопливо и облегченно Оленька прервала разговор. Он успокаивал себя тем, что в общем-то, ничего страшного не произошло. Дети обычно становятся на сторону матерей, в этом, вероятно, и есть мудрость природы. Лишь когда вырастают, на смену инстинкту приходит личный опыт.
Греков переставил телефон на кровать, встал и прошелся по комнате. Он старался не размышлять о том странном своем положении, которое называлось семейной жизнью. Была ли любовь?
— Не знаю! А что тогда было, что? — вслух спросил он сам себя.
Сейчас ему казалось, что женщина, которая носила его фамилию, была безликим, аморфным существом. Столько лет фальши, притворства и жалости… Ох, эта проклятая жалость! Сколько раз Греков давал себе слово порвать совсем, уехать куда-нибудь: работа ему везде нашлась бы. Но не мог. Жалость. Но почему он должен расплачиваться всю жизнь за один-единственный опрометчивый шаг в молодости? А ведь Шурочка знает его отношение к себе.
И считает подобное справедливым. Он страдает. Она спокойна. А если наоборот?
— Нет! Нет! — вновь сказал он и повернул к себе телефон. Просовывая палец в отверстие диска, Греков прокрутил все восемнадцать цифр междугороднего набора, одновременно занося над рычагом ладонь, чтобы сразу прервать тысячекилометровую связь, если вновь подойдет не она. Пи-и-ип, пи-и-ип…
Греков резко надавил на рычаг. Опять он! Низкий уверенный мужской голос на этот раз звучал раздраженно.
А может быть, и Татьяна ушла из дома, как две недели назад ушел и Греков? Нет, Татьяна бы ему об этом сообщила. Но почему? Ведь он ей ничего не сказал… Они смогли бы встретить Новый год вместе. Теперь он будет встречать Новый год с Аней Глизаровой в малознакомой компании Олега Шатунова.
Греков взял со стола часы. Уже восемь. Договорились, что Аня зайдет к нему в гостиницу к одиннадцати. Удобней было бы встретиться на улице. Но он опять не подумал о бестактности своего предложения. И Аня торопливо согласилась.
Вообще день был сумасшедший. Четыре часа обсуждений и споров в кабинете у Шатунова. Участвовали три человека. Двоих Греков знал, третий — старший экономист министерства, долговязый субъект с трудной восточной фамилией. Он-то и нападал больше всех на проект, но самое странное — Грекову нравились его доводы, в них чувствовалась заинтересованность. Была возможность хоть в какой-то степени подготовить себя к разговору на коллегии. Часа два ушло на консультацию с Тищенко. Старик собирался в отпуск и не мог не присутствовать на коллегии.
Греков прошел в ванную комнату, щелкнул выключателем. Сиреневый свет молнией мазнул черный кафель, слегка пригас и через секунду сочно улегся на стенах и потолке, довольно жужжа в матовых длинных баллонах.
Греков оглядел свою усталую физиономию. Утром брился, а уже вновь пора. Он соображал, как лучше добраться до Шатунова. Такси? В новогоднюю ночь? Надо было заранее заказывать. Метро, конечно, неплохо, но две пересадки и еще автобусом минут пятнадцать. Теперь он думал о Шатунове, почему тот, по его словам, так «прикипел к грековским планам»? По долгу службы этого от него не требовалось. И еще. Перед уходом, в пустом министерском коридоре, Шатунов опять почему-то спросил о результатах проверки группы народного контроля. Греков ответил, что группа еще работает, а Шатунов лишь, странно пожал плечами.
Греков перекрыл душ. Капли хитрыми зигзагами сползали по стене. Хорошо. Что нужно ему сейчас для полного спокойствия? Многое, конечно. А главное…
Он вернулся в комнату и снова набрал длинный междугородный номер. То же самое! Трубку снял Павел. Его «алло!» прозвучало непривычно глухо. Греков сдерживал себя, чтобы не разъединиться, и вдруг подумал, что Павел может передать трубку Татьяне. Но Павел заговорил: «Ведь слышу, как дышишь. Почему ты молчишь? — робко произнес он. — Я жду тебя. Сижу дома и жду. И никуда не пойду. Хватит дурачиться. Ведь я тоже человек». Греков осторожно положил трубку. Ему сделалось не по себе. Он все понял. Только где она? Куда ушла? К матери? К подругам? Нет, тогда бы Павел не так просил, не так… И впервые за все время Греков подумал о Павле. Ведь тот ничего не знает об их отношениях с Татьяной. Эта мысль словно буравила мозг, и он искал утешения в самых невероятных и наивных доводах. «В конце концов, — думал Греков, — здесь простая арифметика: нас двое, а он один. — Свою жену Греков и в счет не принимал. — Но ведь я люблю ее всю жизнь. Поэтому я имею на нее такое же право, — как и он. Пусть она выбирает сама».
Он положил голову на матрас и накрылся подушкой. Мягкая, жаркая тишина обволакивала мозг. Раздались глухие, точно по воде, удары. «Ведь это кто-то стучит в дверь», — подумал Греков и сбросил подушку. За дверью раздался голос Ани.
— Да, да! — крикнул Греков. — Минуточку! — Он торопливо начал одеваться. Было только десять часов.
— Новый год проспите, соня! — сказала Аня, входя в номер. В руках у нее был коричневый баул.
Греков приподнял с тумбочки часы.
— Вы слишком торопитесь жить.
Аня сняла пальто и оказалась в костюмчике, пригнанном по талии.
Правда, не макси, но ничего, сойдет. — Аня повернулась на каблуках. — Ну как? У сестры одолжила.
— Превосходно, Анечка.
Греков был рад ее приходу. Кончилось это изнурительное одиночество.
Аня поставила баул на тумбочку. В нем тренькнули бутылки. Греков повязывал галстук и улыбался, глядя на ее отражение в зеркале.
— Тетя заявила, что у вас голова маленькая. Смешно. Вы же не слон, правда? Дело не в величине. Я ей так и сказала.
— Конечно, конечно. Я же не слон, — поддержал Греков. — Мне идет этот галстук?
Аня взглянула в зеркало. Отошла в сторону и взглянула еще раз.
— Вам идет этот галстук. Сегодня все женщины должны влюбиться в вас.
— Ас кем встречает Новый год Мария Кондратовна?
— Ой, не говорите. Столько родственников.
Греков взял пиджак, достал щетку и направился в прихожую.
— Кстати, что у вас в бауле?
— Ничего особенного. Домашние грибы. Три бутылки вина. Маринованные миноги… — Аня рассмеялась, всплескивая руками. — Знаете, я ведь неспроста явилась к вам так рано. Мне хотелось посидеть с вами вдвоем. И выпить немного шампанского.
— С удовольствием, Анечка, — весело согласился Греков.
Не переставая болтать о какой-то ерунде, Аня сдвинула в сторону сваленные на столе бумаги, извлекла из баула бутылку, кулек слив, яблоки, коробку конфет.
— Вы можете открыть шампанское, чтобы бабахнуло в потолок? Я это очень люблю. — Она придвинула к Грекову бутылку, заткнула пальцами уши и зажмурилась.
Греков раскрутил проволоку и, сдерживая большим пальцем пробку, опустил ее до половины. Секунда — и пробка радостно выстрелила в потолок. Аня подставила стакан.
— За Новый год, Геннадий Захарович, за Новый год…
В дверь постучали.
Греков поставил бутылку и в недоумении взглянул на Аню.
— Войдите! — крикнул он, но, вспомнив, что дверь закрыта на защелку, встал и вышел в прихожую.
— Ты? Неужели это ты? — Греков сделал шаг назад.
Боковой свет из коридора бледным глянцем покрывал левую половину лица Татьяны.
— Ты не один? — спросила она.
Греков скорее догадался, чем расслышал ее слова.
— Один, конечно, один! — Лишь в следующее мгновение он подумал, что слишком уж громко это произнес.
Татьяна шагнула в прихожую.
— Не ожидал, Греков?
— Ожидал.
— Так поцелуй меня! Ведь ради этого я сюда добиралась!
Дед-мороз стоял на макушке в своей мохнатой шапке. И снегурочка летела вниз головой. Перевернутое новогоднее поздравление напоминало замысловатый восточный орнамент.
— Анна Борисовна, как вы держите газету? — Греков шутливо щелкнул пальцем по странице.
Страница сморщилась, переломилась и бессильно упала с тихим шорохом. Лицо Ани было бледным.
— Анька, лапонька! — Татьяна уже справилась с замешательством и улыбнулась. — Надо же, сидит и молчит.
Аня не улыбалась. И даже не пыталась улыбнуться. Она сидела серьезная, как на экзамене. Она, конечно, слышала все, что происходило в прихожей, и Греков клял себя за то, что не прикрыл дверь. Но ведь и он растерялся. Да и сейчас не совсем еще в себе. Он суетился, болтал о какой-то чепухе.
— Не надо, Геннадий Захарович, — вдруг прервала его Аня. — Мне все понятно. И никто тут ни в чем не виноват. Правильно, Татьяна Григорьевна?
— Анечка… — выдохнула Татьяна.