А уже в кабинете НОДа Фролову показали зиму. Оказалось, что со всеми своими встречами и новыми активностями, он слегка потерялся. Потерялся и оторвался от оперативной обстановки на вверенной ему станции. Что есть, то есть — не знал, как прошла сегодняшняя ночная смена, сколько вагонов сейчас на станции, какая средняя длина поезда на текущий момент нарастающим итогом. Короче, распустился, потерял берега, перестал соответствовать занимаемой должности, в конец обнаглел…
И тут взрослого мужчину торкнуло, потом напрягло и сразу отпустило. Фролов понял, что его достали, достали окончательно и бесповоротно. Потом он понял, что не думает это всё, не чувствует внутри, а транслирует своим собеседникам. Как-будто со стороны Пётр наблюдал, как он орет на первых двух лиц Отделения Дороги, как сгребает со стола какие-то бумаги и запускает в полет, как не сдерживает эмоций, слез, соплей и ругательств. Все шесть лет борьбы и сжатых кулаков вылились в истерику, достойную столичной сцены. Очень странное ощущение было при этом, с одной стороны Пётр понимал, что может прекратить орать в любой момент, а с другой — пусть, так даже лучше, и смотрится забавно. Хлопая дверью в кабинет НОДа, Фролов думал только об одном — как бы сейчас не заржать! Было бы совсем неуместно смеяться на глазах у секретаря и прочих работников после такого выхода из кабинета. Пусть начальникам докладывают, что съехавший с катушек Фролов убежал прочь, теряя достоинство, ленты и булавки. За рулем автомобиля сидел уже совсем другой человек спокойный и собранный перед началом нового этапа в своей жизни.
В Новоузловске Петра встретила та же осень и та же демократия. Стоящий по соседству парк рановато для этой поры лишился листьев, а стадион — забора. Удивительное дело, думал Фролов, двадцать лет назад этот стадион строили после основной работы в трудовом задоре те, кто сейчас его ломает, вывозя на тачках, вынося на плечах всё, что может пригодиться в хозяйстве. Люди изменились или правила игры? Неужели так всегда и везде — одни и те же люди всегда способны на подвиг и предательство, самоотдачу и воровство. Надо просто внятно им разъяснить: вот это можно, а то нельзя. Сегодня грабим и воруем, а завтра спасаем и защищаем. Блин, да люди ли мы после этого? Люди. И других не было никогда. И не будет? Получается, пропаганда не зло, а необходимость? Выходит, надо ежедневно дуть в уши, чтоб народ точно знал, что хорошо, а что плохо. «Остановите Землю, я схожу» — в очередной раз в голове раздалась издевательская фраза. Хотя, куда деваться с подводной лодки, совершенно непонятно.
— Какой-то ты сегодня другой. Что-то случилось?
— Лена дорогая, предлагаю сначала добить ужин, а потом обсуждать серьезные вопросы. Как пацаны?
Почему-то Пётр не был готов совмещать вечернюю трапезу с обсуждением смены места работы. Вот потом да, после ужина, наигравшись с сыновьями, сильными и упрямыми лосями-четырёхлетками, полными сил и энергии. Когда дети улягутся спать, когда вся посуда будет перемыта, когда… А потом уже оттягивать было некуда.
— Я написал заявление о приёме на работу в Чермет на должность начальника службы эксплуатации железнодорожного цеха. И заявление об уходе с работы на Сортировке.
— Опаньки. Не скажу, что неожиданно, но резковато, не находишь? А со мной посоветоваться никак?
— Есть вопросы, по которым я с тобой обязательно посоветуюсь. А есть такие, на которые ищу ответы самостоятельно. По-моему, мы уже обсудили этот момент давно. Не начинай даже.
— Да-да, ты у нас экстрасенс с даром предсказывать как всё будет плохо, а я несерьёзная личность с беспочвенными надеждами на будущее. Я помню.
— А что, не так? Вспомни, как ты голосила по поводу ссуды, какой я идиот, как мы будем голодать, отдавая с себя последние трусы, чтоб его погасить.
— Мы его погасили?
— А нам это надо?
— Ты что, думаешь, инфляция продолжится? Ведь уже как всё подорожало, куда еще-то? Давай загасим ссуду. И дом давай уже достроим.
— Дом давай. А ссуду загашу, когда на это одной зарплаты хватит. Чтоб так пошел от кассы с пачкой денег — и сразу весь долг нафиг!
— Это ты что, собрался по двести тысяч зарабатывать?
— Погоди чуток, скоро зарплаты по миллиону у всех будут. Мы ж строим общество процветания, каждый сможет стать миллионщиком. Как после революции в семнадцатом году.
— Что, опять? Военный коммунизм, НЭП, продразверстка, коллективизация?
— Не, у нас же антиреволюция — земля помещикам, фабрики капиталистам. Никакой коллективизации. Но вот махновщину и бандитизм обещаю.
— Ну да, ты же сам к бандитам идешь работать. Слышал небось, кто сейчас там рулит.
— Знаешь, я даже не знаю, что хуже. Когда откровенные бандиты приходят и начинают вкладываться в производство или когда руководители государственных предприятий начинают их растаскивать или откровенно воровать с использованием своего положения.
— А отойти в сторону, чтоб ни с теми, ни с другими не пересекаться?
— В смысле в тайгу податься? Так там старатели, те же бандюки, но с традициями. Они, когда закопают, обязательно перекрестятся. А вся промышленность и прочий бизнес уже захвачен.
— А милиция? Она что-то может сейчас?
— Может, но только тогда, когда сама превращается в криминальную группировку. Тогда она много чего может. Но тебе такое не понравится, поверь на слово.
— А КГБ?
— Не знаю. Я думал, их опять разгонят, но нет, держатся пока. Железные люди.
— Что значит «опять»? Ты снова про свои теории параллельных миров? В которых бывала твоя душа?
— Что тебе не нравится, Лен? Ты же сама увлекалась недавно всякими мистическими делами.
— То я, а то муж-кормилец. Моя кукушка как улетит, так и вернется. А ежели ты с глузду съедешь, мы все того. От голода вымрем. И станет тремя Фроловыми меньше. С тобой — четырьмя.
— Вот и не нуди под руку, чтоб не голодать. У тебя муж золото, сам знает, чего и когда мутить. Маскируется под нормального, чтоб не переплавили на червонцы.
— И чего, всё? Будешь теперь по ночам дома спать и домой приходить в шесть вечера как нормальный? Под которого маскируешься.
— Вот это точно сразу нет. Работа у меня будет такая же, но контингент порезче. По численности еще не знаю, но вряд ли меньше станет подчиненных. А больше народа — больше бардака.
Две обязательные недели отработки прошли в режиме «курорт». Петр строго брал отгул за дежурство в выходной день, заканчивал трудовой подвиг в восемнадцать часов, с учетом того, что обеденный перерыв у руководителей два часа. А еще не парился относительно проверок, личных нормативов и выполнения показателей. Явный пофигизм в работе слышался и на селекторных совещаниях, пробиваясь в интонациях. Пожалуй, руководство уже пожалело, что заставили Фролова трудиться эти две недели. Без дураков — это были самые приятные дни за всё время работы на Сортировке. Наверное, это к лучшему хотя бы просто потому, что в памяти останутся позитивные моменты. По поводу увольнения Фролова опять все всё знали. Кроме нового места работы. Народу было слегка непривычно, что кто-то из числа руководителей соскакивает из системы МПС, тут так пока не принято. Впрочем, не соглашаться на понижение в должности тоже до Петра не было принято, если верить рассказам коллег, некоторые товарищи взяли этот момент на вооружение и уже опробовали, и даже сработало.
Всё когда-то заканчивается, даже две недели на отработку. Вот и стал Фролов не один из больших людей города, а самым что ни на есть рядовым. Даже на какой-то период безработным. Но это не страшно, сейчас он заведет свою лошадку, приедет на завод и тут же вольётся в коллектив славных металлургов. «Так думал молодой повеса…» — очень к месту оказались строчки. Приехать Петя приехал, а вот трудоустроиться одним днем не получилось.
— Ты это, погоди чуток. Сдавай в кадры все документы, проходи службу безопасности, медосмотр… Если не сидел, быстро согласуют — огорошил его Лузгин.
— А что, если сидел, то не согласуют? У нас же демократическое общество, и вообще.
— Насчет «и вообще» поаккуратнее. Мы создаём имидж солидной команды, строим этот, как его — менежмент. Междумент. Тьфу, сплоченную команду управленцев западного типа. С судимостью можно, но не везде. А кроме того, я пробил твою ставку именно как привлечение перспективного грамотного руководителя с большим опытом. И тут заявится весь такой опытный с двумя ходками и в партаках, прикинь неудобняк!
— Всё-всё, не шуршу — у Петра с начальником цеха сложились вполне неформальные отношения, что называется на «ты». Ему тридцатник от силы, практически ровесники, но подсознательно Лузгин чувствовал более старшего товарища. Ага, будущего подчиненного.
— Ну ладно, документы сдаю и на созвоне. Как оформят меня, звони. Не буду отнимать время.
— Погоди, ты что уматывать собрался? А кто работать будет? Ты мне уже позавчера нужен!
— И как ты это представляешь, Александр? Меня еще не приняли на работу.
— Но работать-то ты можешь. Пропуск мы тебе выпишем сразу, в службе безопасности подвязки есть. Коллективу я тебя представлю. А как оформишься, то зарплата капать начнет. Кстати, цени — в приказе испытательного периода для тебя не назначат. Считай, что твой испытательный период идет сейчас. Так что прямо завтра с утра жду на планерку.
— Погоди-погоди! Давай хоть с понедельника. Всё равно завтра четверг уже.
— А чего так?
— А того. Начинать надо со знакомства с цехом. Я примерно представляю дресс-код, приличный для завода.
— Чего?
— Во что одеваться, прикидываю. Мне же пока спецодежда не положена?
— Нет конечно, приказа еще не было.
— Ну вот. А у меня кроме костюмов и джинсов другой рабочей одежды нет. Не в туфлях же по путям лазить.
— Это да, это ты молодец, продуманный. Давай тогда до понедельника. Сразу и пропуск готов будет.
Здорово, подумал Фролов, приходи в пятницу, только пропуска у тебя не будет. Про трудовой подвиг за спасибо понятно, в бизнес-сообщество надо как-то пробиваться, даже если мыла нет. А вот добираться до Чермета неудобно, час на машине. Так еще и на бензин сколько уходить будет. Полста км туда, полста обратно, итого минус тринадцать литров бензина за день. Так себе экономика. Надо срочно доделывать дом и переезжать. А квартиру… квартиру продавать рано, хорошо, что успел её приватизировать, пока работал на станции. Вот перееду, тогда можно будет и скидывать. Не на стройке же Лене с детишками жить.