"Вон он о чем!"- с облегчением подумал дед. Он никак не ожидал, что речь пойдет о последней вахте в мукомолке, необыкновенное и прекрасное слово "рекорд" показалось ему настолько несоответствующим делу, что Резник сразу решил: Бережной что-то путает.
- Да нет... Какой же рекорд... Ребята, конечно, старались, но рекорд... Какой же это рекорд?
- Шестнадцать центнеров? - быстро переспросил Бережной.
- Шестнадцать...
- А Сафонов?
- Двенадцать...
- Вы шестнадцать, а Сафонов двенадцать. Так?
- Так...
- И, по-вашему, шестнадцать не рекорд?
- Ну, какой же это рекорд?
- Понимаю! Не рекорд в том смысле, что можно и больше дать? - Николай Дмитриевич испытующе заглянул в глаза деда.
- Конечно, можно,- просто ответил дед.
- Отлично! А вот давайте о чем подумаем.- Бережной подвинулся еще ближе к Резнику.- Что, если нам организовать соревнование за звание лучшей бригады жиро-мучного цеха? А? - И, не дожидаясь ответа, продолжал:- Сколько там бригад работает? Три?
- Три, - подтвердил дед,- Сафонова, Путинцева и наша.
- Отлично! Три бригады. Ваша сейчас впереди. У вас рекорд. Две другие отстающие...
- Почему отстающие? - перебил дед. - Какой же Сафонов отстающий, когда он норму чуть не вдвое перекрыл? И Колька тоже...
- От вас отстающие, - улыбнулся Бережной.- Так как? Организуем соревнование, а?
- Дело стоящее, - подумав, ответил Резник. - И ребятам веселее, и польза... А то рыбы нет, и ребята тускнеть начинают...
- Вот именно! - обрадовался Бережной. - Очень хорошо вы сказали, действительно тускнеет народ. А тут мы всех подтянем, а? Решили, значит, - И Николай Дмитриевич припечатал ладонью стол. - Тогда так - выпускаем "Молнию": почин бригадира Резника...
- Какой почин? - не понял дед,
- Ну, как какой? - поморщился Николай Дмитриевич. Приходилось объяснять истины ясные и очевидные. - Почин в том, что вы с бригадой решили давать как можно больше муки. Так?
- Так, - ответил дед и подумал, что, в общем-то, ничего такого с бригадой они не решали.
- Ну? Так, значит, есть почин?
- Какой же это почин? - снова возразил дед. - Какой же это почин, если не мы это выдумали - давать больше муки...
- А кто же это выдумал, по-вашему? - раздраженно спросил Бережной.
- Да никто. Какая же тут выдумка? В чем тут она? Раз пришел работать, так давай за совесть чтобы, старайся... Ну и какой в этом почин? - Несмотря на строгость, заметно уже звучавшую в голосе первого помощника, дед совершенно не испытывал никакой робости. Дело было настолько простым, что он искренне удивлялся, как этого не понимает Бережной.
Николай Дмитриевич в раздражении перед полной бестолковостью старика хотел было перебить его и наставить, но вдруг забыл имя и отчество Резника. Выскочило. Он быстро оглянулся на перекидной календарь, где по старой привычке на такой случай заранее были заготовлены заметки, и сказал спокойно, с усталой ласковостью:
- Василий Харитонович, родной, ну что мы спорим по пустякам? И вы и я, все мы хотим, чтобы муки было больше. Так? Так. А раз так, мы все должны сделать для того, чтобы ее стало больше. Организуем соревнование, выпустим "Молнию"; поднимем людей! И пойдет дело у нас веселее. - Николай Дмитриевич улыбнулся и похлопал очень доверительно деда по коленке. - И еще одна к вам просьба: надо выступить по радио, рассказать народу. Я вот тут набросал... Завтра, с утра, а? - И он, протянул Резнику лист бумаги, убористо исписанный ровным, четким почерком.
- Вот это не мастер я, - искренне смутился дед, принимая бумагу. - Может, ребята скажут? Юрка Зыбин, он грамотный...
- Зыбин в вашей бригаде? - спросил Бережной.
- Ну, конечно! - быстро подтвердил дед, радуясь, что первый помощник заинтересовался предложенной заменой.
- И как он? - Грамотный парень, - закивал дед.
- А работает как?
- С душой. Плохого не скажу.
- А еще кто у вас?
- Голубь еще...
- Это шустрый такой? Все кричит? Знаю, знаю... Интересный у вас народ, - задумчиво протянул Бережной.
Помолчали.
- Так, может, по радио Зыбин скажет? - осторожно напомнил Резник.
- Нет, это не пойдет, - строго сказал Николай Дмитриевич. - Вам надо, Василий Харитонович. Вы бригадир. Так что давайте утром, во время завтрака, и проведем это... - он искал свежее слово, но не нашел, - это мероприятие. - И Николай Дмитриевич решительным жестом припечатал стол теперь уже двумя ладонями.
Дед сразу понял, что жест этот означает конец разговора, и встал. Бережной тоже поднялся, протянул руку:
- У меня - все. Что из дома радируют? Все в порядке? - В конце разговора так спрашивать было полезно.
Неожиданная забота тронула деда.
- Да, спасибо, - сказал он, улыбнувшись тихо и светло, - внучка вот болела маленько...
- Внучке мой приказ выздоравливать. До завтра. Отдыхайте, - пожал руку крепко и еще раз улыбнулся, как надо улыбаться напоследок, чтобы воодушевить.
Дед вышел на кормовую палубу. После светлого тепла каюты здесь было зябко и неуютно. Бриз налетал внезапно и коротко, словно прятался где-то тут же, за лебедкой, и вдруг выскакивал, пугал. Дед повернулся, чтобы идти к себе в каюту, но в этот момент ветер выхватил из его пальцев бумагу с будущей речью. Дед рванулся за ней, но она вертко, как птица, скользнула мимо рук и понеслась низко над палубой, ярким белым пятном в густой синеве сумерек. Дед почему-то очень испугался, словно в бумаге этой было что-то никому еще не известное и необыкновенно важное, от чего зависела судьба близких ему людей. Сердце его колотилось. Скользя по мокрому дереву и чудом не падая, он ловил маленький листок, протянув вперед руки, как слепой. Уже готовый упорхнуть за борт листок этот, к счастью, налетел на бухту стального троса и прилип к густому, забрызганному водой маслу.
В каюте дед обтер речь чистой тряпицей, но кое-где остались все-таки на ней желтые прозрачные пятна, а в одном месте буквы так разлохматились от воды, что трудно было читать.
Быстро, как бывает только в тропиках, наступила ночь. Весь ослепительный свет дня собрала она, сжала в яркие точки звезд, засыпала ими небо. Линия горизонта исчезла, и границу океана можно было лишь угадать там, где звезды вдруг гасли все сразу. Теплая, мягкая тьма казалась почти осязаемой, и Сашка, шагнув из светлого коридора, остановился и протянул руку вперед, как бы пытаясь нащупать кромку ночи. Двинулся осторожно, вспоминая, что где-то рядом кнехт[6], о который он ударился несколько дней назад коленкой. Сделал еще шаг и зажмурился, чтобы глаза скорее привыкли к темноте.
Не открывая глаз, Сашка почувствовал вдруг, что он не один здесь, что где-то поблизости человек, который смотрит на него. Он огляделся. Скудный свет далеких огней - топовых на мачтах, красного справа и зеленого слева - позволил ему скорее угадать, чем увидеть два чугунных пенька кнехтов, несколько звеньев якорной цепи, бегущих в клюз[7], и рядом маленькую фигурку сидящего человека. Черный, почти неразличимый силуэт был приметен только своей живой плавностью, такой непривычной среди сухих и строгих контуров надстроек и механизмов. Фигурка была неподвижна, и Сашке показалось, что человек этот сжался и притаился специально, чтобы следить за ним.
- Это кто тут? - хрипло спросил он.
- Это я.
Сашка сразу узнал голос Анюты.
- Ты чего тут сидишь? - спросил он почему-то шепотом.
- А я всегда тут сижу, - с простой доверчивостью тихо сказала Анюта. - Как поужинают все, перемою посуду и сюда... Тут хорошо, красиво.
- Красиво? - с глупым смешком переспросил Сашка.
- Конечно. Вон на небе что делается... - Она подняла лицо, и Сашка увидел точки звезд в ее глазах.
- Звезды считаешь, значит? - снова хмыкнул Сашка и почувствовал, что он не в силах изменить этот ненавистный ему голос, наглый голос самоуверенного дурака.
- И звезды считаю, - отозвалась Анюта, словно и не заметив усмешки в его вопросе. - Я люблю на звезды смотреть. И на огонь в печке люблю смотреть...
- Это у нас от дикарей, от доисторических людей, - сказал Сашка важно и подумал: "Что же это делается? Что же это я плету, идиот несчастный..."
- И пусть. А что в этом плохого? Вот все говорят: "Дикари, дикари", - а ведь среди них обязательно должны были быть умные, добрые люди. Иначе как же? Откуда же нам взяться?
Помолчали. Но молчание тяготило их обоих, молчать было очень неловко, и для того, чтобы сказать что-нибудь, Анюта спросила:
- А ты что стоишь? Садись. - Она чуть подвинулась, приглашая его сесть рядом.
- Да я вышел поглядеть, как море светится, - быстро ответил он, переминаясь с ноги на ногу, - позавчера чуть-чуть светилось, а вчера уже больше...
- А я не видела,- сказала Анюта.
- Так отсюда и не увидишь. Пошли, покажу.
Она встала и шагнула за ним. Они медленно пробирались на самый нос, спотыкаясь о невидимые в темноте тросы, какие-то чурки, ящики, как акробаты на проволоке, тянули вперед ногу, балансируя на каждом шагу, шаря руками вокруг и натыкаясь на железо, мокрое и липкое от морской соли. Один раз Анюта поскользнулась и, наверное, упала бы, если бы Сашка не поддержал ее. Он тут же поспешно отпустил ее руку и заторопился вперед, испугавшись, что она опять поскользнется и ему опять придется дотрагиваться до нее.