— Что вы ищете?
— Будущее. — Хок Сен подбадривает Маи улыбкой, но тут же соображает, что под маской ничего не видно, потом достает из кладовки перчатки с фартуком, протягивает их девочке и, показывая на мешок с порошком, говорит: — Помоги-ка, — и прибавляет: — Теперь мы работаем сами на себя. Никаких больше заморских хозяев, понимаешь?
Маи хочет открыть упаковку, но старик ее останавливает.
— Смотри, чтобы на кожу не попало. И потом не капни случайно.
Они идут обратно в контору.
— А что это?
— Скоро увидишь.
— Да, но…
— Это — волшебство. А теперь принеси воды из клонга.
Когда она возвращается, Хок Сен осторожно взрезает мешок.
— Давай воду.
Маи пододвигает ведро, окунает туда нож, перемешивает порошок, который начинает шипеть и пениться, а когда вынимает обратно, половины лезвия уже нет, оно просто растаяло.
Девочка, широко раскрыв глаза, смотрит, как с рукояти стекает вязкая жидкость.
— Что это такое?
— Специальная бактерия. Изобретение фарангов.
— Но ведь это не кислота.
— Нет. В некотором смысле живой организм.
Хок Сен водит ножом по дверце сейфа, его орудие быстро тает, и он, недовольно морщась, говорит:
— Надо бы что-нибудь длинное, чем размазывать.
— А вы облейте сейф, а потом посыпьте.
— Вот так да! Какой сообразительный ребенок!
Вскоре железный шкаф блестит от воды, а старик, свернув из бумаги раструб, обдает его тонкой струйкой порошка, который, едва коснувшись металла, начинает шипеть. Хок Сен чуть отходит назад, испугавшись невероятной скорости реакции, и сдерживает порыв отряхнуть руки.
— Не дай попасть на кожу, — бормочет он, глядя на перчатки — если на них есть хотя бы несколько пылинок, и туда попадет вода… Страшно представить.
Маи сразу отошла подальше и теперь стоит у дальней стены, с ужасом глядя на происходящее.
С сейфа облезает металл, отходит толстыми слоями, опадает яркими прошлогодними листьями, падает, потрескивая, скручивается, тает, рассыпается, оставляя на деревянном полу выжженный узор.
— Все проедает и проедает… — ошеломленно говорит девочка.
Старик начинает беспокоиться, не рухнет ли сейф сквозь пол на первый этаж, на конвейер.
— Бактерии живые — скоро у них наступит предел насыщения.
— Вон как фаранги умеют… — с благоговейным страхом говорит Маи.
— Не только они, тайцы тоже. И не думай, что все фаранги такие мастера.
Сейф тает и тает.
Надо было старику раньше проявить смелость и начать действовать еще до того, как в городе разразилась война. Он жалеет, что не может отмотать время назад, встретить прошлого себя — того напуганного параноика, который только и думал, как бы его не выслали из страны, как бы не разозлить заморских демонов, как бы сохранить свое доброе имя, — встретить и шепнуть ему, что нет никакой надежды, что надо брать и бежать, что хуже от этого не станет.
Его размышления прерывает чей-то голос:
— Ну-ну, Тань Хок Сен. Как же я рад нашей встрече. — В дверях стоят Собакотрах, Костлявый, а за ними еще шестеро. У каждого в руке по пружинному пистолету. Закопченные, все в ссадинах, но довольные и самоуверенные. — Выходит, мыслим мы одинаково.
Взрыв освещает контору оранжевым заревом, пол дрожит. Трудно сказать, где именно громыхнуло — стреляют, похоже, куда попало, а если кто-то и руководит атакой, то его замысел не понять. Снова взрыв, теперь ближе — скорее всего белые кители защищают дамбы. Хок Сен сдерживает острое желание сбежать. Продолжает потрескивать разъедаемая бактериями сталь, металл большими чешуйками опадает на пол.
— И я рад, — осторожно начинает старик. — Идемте, помогите мне.
— Пожалуй, не станем помогать, — с ухмылкой отвечает Костлявый.
Оттеснив Хок Сена, на чье присутствие, а также на присутствие Маи им наплевать, бандиты подходят к сейфу.
— Но это мое! — едва устояв на ногах, протестует старик. — Это я вам сказал, где все лежит! Вы не можете их забрать!
Никто не обращает на него внимания.
Он достает пистолет, но тут же чувствует прижатый к голове ствол и видит ухмылку Костлявого.
— Не стоит меня испытывать. Одной смертью больше, одной меньше — на мое перерождение это уже никак не повлияет, — с интересом разглядывая старика, говорит Собакотрах.
Хок Сен едва сдерживает ярость. Часть его очень хочет нажать на курок и стереть с этого лица довольную усмешку.
Металл все еще шипит, пузырится, опадает слоями, постепенно открывая последнюю надежду старика.
Нак ленги совершенно спокойно, с ухмылкой, с любопытством, даже не доставая свое оружие, смотрят на Костлявого и на Хок Сена, направившего на них пистолет.
— Уходи-ка, желтобилетник, подобру-поздорову, пока я не передумал, — советует Собакотрах.
Маи тянет старика за рукав:
— Пойдемте, разве это стоит вашей жизни?
— Она права, — говорит Костлявый. — Тебе нас не одолеть.
Хок Сен опускает пистолет и дает себя увести. Люди Навозного царя, ухмыляясь, смотрят, как эти двое выходят из конторы, шагают вниз по лестнице в цех и дальше за ворота, на заваленную обломками улицу.
Вдали ревет мегадонт. Порыв ветра приносит с собой пепел, политические листовки и запах горящей везеролловской древесины. Хок Сен чувствует себя старым, слишком старым для борьбы с судьбой, которая совершенно очевидно хочет его уничтожить. Мимо пролетает газетный листок, на котором крупным шрифтом что-то написано о пружинщице и убийстве. Удивительно, какой переполох устроила подружка господина Лэйка и как дружно люди ринулись ее искать. Он едва заметно улыбается: этому жалкому созданию сейчас куда хуже, чем ему, желтобилетнику. Стоило бы даже испытывать признательность: если бы не она и не новости об аресте господина Лэйка, старик давно бы умер, сгорел в трущобах вместе со своими бриллиантами, камнями и деньгами.
«Надо радоваться».
Но вместо радости он ощущает тяжесть, чувствует, как его осуждают предки: построенное в Малайе еще отцом и дедом при нем обратилось в прах. Гнет поражения давит невыносимо.
На фабричной стене шелестит листовка: снова пишут про пружинщицу, обвиняют генерала Прачу. Господин Лэйк с ума по ней сходил: трахал не переставая, тащил к себе в постель при первой возможности.
Хок Сен срывает бумажку и задумывается.
— Что случилось? — спрашивает Маи.
«Стар я для всего этого», — думает он, но чувствует, как сердце забилось живее.
— Есть одна идея. Возможно, это шанс.
Пусть надежда безумна, но отказаться от нее нет сил. Даже оставшись ни с чем, он должен рискнуть.
43
От взрыва танкового снаряда ее обдает землей и щепками. Отряд ушел из комплекса — отступил с позиций, как говорит Канья, но на самом деле сломя голову сбежал от танков и мегадонтов.
Они живы лишь потому, что главная задача военных, похоже, — занять территорию министерства, и основные силы сосредоточены там. Несмотря на это, по дороге к южным стенам ее команда наткнулась на три отряда и потеряла половину людей, а прямо у запасного выхода, проломив стену, им навстречу выкатил еще один танк и перекрыл путь к отступлению.
Канья скомандовала отходить в рощу у храма Пхра Себа. Там разруха: бережно возделываемый сад вытоптан боевыми мегадонтами, колоннада сгорела от удара зажигательной бомбы, которая с ревом и свистом, будто яростный демон, пронеслась сквозь лес высохших деревьев. Поэтому теперь они сидят в укрытии на склоне холма среди обугленных пней и пепла.
Неподалеку падает еще один снаряд. В пролом за танком течет поток солдат, которые, разбившись на группы, бегут в глубь министерской территории — похоже, к биолабораториям. Канья думает, не там ли сейчас Ратана и знает ли она вообще о боях тут, наверху. Танк дает еще один залп, и совсем рядом падает дерево.
— Они нас не видят, но знают, что мы тут, — говорит Паи. Словно доказывая его правоту, над их головами, взвизгнув, пролетает очередь дисков. Серебристо поблескивая, лезвия замирают в черных выгоревших стволах. Канья дает сигнал отходить. Кители — формы старательно вымазаны сажей — спешат в глубь дымящейся рощи.
Чуть ниже по склону взрывается снаряд. В воздух летят горящие щепки.
— Слишком близко. — Канья вскакивает и бежит вперед, Паи — следом. Их стремительно обгоняет Хироко, падает за лежащий на земле обугленный ствол и ждет, когда остальные ее догонят.
— Вот как такую одолеешь? — пораженно выдыхает Паи.
Канья только качает головой.
Пружинщица спасала их уже дважды: сначала заметила крадущийся к ним в темноте спецназ, потом успела оттолкнуть Канью за секунду до того, как место, где находилась ее голова, прорезала очередь лезвий. Зрение у девушки острее, чем у людей, а движения молниеносны. Но она уже вся пылает, кожа сухая и горячая на ощупь. Хироко не создана для войны в тропиках, и хотя ее поливают водой и стараются не перегревать, она теряет силы. Когда Канья подходит ближе, пружинщица смотрит на нее воспаленными глазами.
— Мне бы чего-нибудь выпить. Лучше ледяного.
— Нет у нас льда.
— Тогда надо к реке, к любой воде. Я должна вернуться к Ясимото-саме.
— Вдоль всей реки идут бои. — Канья слыхала, что генерал Прача сейчас у плотин, отбивает высадку десанта, ведет сражение со своим старым приятелем адмиралом Нои.
Хироко касается ее раскаленной рукой.
— Я долго не протяну.
Канья смотрит по сторонам, думает, как быть. Кругом сплошь тела, месиво страшнее, чем во время эпидемий: мужчины, женщины — все в клочья, везде оторванные конечности, чью-то ногу забросило на дерево. Трупы лежат кучами и тлеют. Шипит напалм, скрежещут гусеницы, пахнет сжигаемым углем.
— Дайте рацию.
— В последний раз была у Пичаи, — отвечают ей.
Но Пичаи убили, и неизвестно, где рация теперь.
«К такому нас не готовили. Учили останавливать пузырчатую ржу, грипп, но никак не мегадонтов с танками».
Наконец Канья находит приемник в чьей-то мертвой руке, заводит пружину, пробует частоты, которыми пользовались во время эпидемий — эпидемий, а не войн. Везде тишина. Тогда она говорит на открытой волне: