— Но он же удерживает Гакона и Вольнота — так почему ему не задержать и тебя? — перебил Гарольд.
— Потому что он держит их в качестве заложников, а я явлюсь к нему как гость и посол… Нет, мне не угрожает никакая опасность, и я убедительно прошу тебя, Гарольд, послушаться разумного совета.
— О дорогой, возлюбленный сын, послушайся брата! — воскликнула Гита, обнимая Гарольда. — Не допусти, чтобы тень Годвина явилась ко мне, и я бы услышала его грозный голос: «Жена, где Гарольд?»
Здравый ум графа помог ему признать основательность этих слов; притом опасения короля тревожили его больше, чем он показывал. Но с другой стороны были причины, которые не позволили ему уступить уговорам брата и матери. Первыми и сильнейшими из них были его благородство и гордость, мешавшие согласиться на то, чтобы кто-то другой подвергался вместо него опасности. Кроме того, он не был уверен, будет ли успешной поездка Гурта в Нормандию, так как недоброжелательное отношение молодого тана к норманнам было хорошо известно в Руане. Кроме того, Гарольд хотел завязать дружеские отношения с Вильгельмом, который мог бы со временем быть ему очень полезен.
Он не предполагал, что герцог, не имея сторонников при дворе Исповедника, мог иметь виды на английскую корону, и рассчитывал, что Вильгельм поможет ему устранить соперников: сына Этелинга и норвежского короля Гардраду, — если задобрить его, а это можно было сделать только лично. Потом Гарольд не надеялся на Тостига, который, состоя в родстве с Вильгельмом, непременно стал бы восстанавливать последнего против брата, — новая причина постараться перетянуть Вильгельма на свою сторону.
В голове его промелькнуло еще одно соображение: герцог сумел поставить Нормандию наравне с Францией и Германией, так разве можно человеку, желающему возвысить Англию во всех отношениях, упустить удобный случай и не узнать, как герцог смог совершить такое чудо? Все это побудило графа решиться ехать самому: но тут его тайный голос заговорил, что не следует покидать Англию, и он не знал, что и делать, когда голос Гурта вывел его из задумчивости.
— Советую тебе, — серьезно сказал юный тан, — принять в соображение, что, хотя ты и можешь располагать собой, но ты не имеешь права навлекать беду на свое отечество, а это случится, если ты отправишься в Нормандию, вспомни слова короля!
Граф задрожал.
— Дорогая матушка и ты, благородный Гурт, вы почти убедили меня, — проговорил Гарольд, с чувством обнимая их. — Дайте мне только два дня на обдумывание, я же обещаю не поступать легкомысленно.
Это были последние слова Гарольда, и Гурт с удовольствием заметил, что он отправился к Юдифи, которая, по его мнению, непременно отговорит Гарольда, так как она должна иметь на него больше влияния, чем король, мать и брат вместе взятые.
Между тем Гарольд отправился в римскую виллу и чрезвычайно обрадовался, когда встретил в лесу Хильду, где она собирала какие-то травы.
Соскочив поспешно с коня, он подбежал к ней.
— Хильда, — начал он тихо, — ты часто говорила мне, будто мертвые могут дать совет живым, и я прошу тебя вызвать дух усопшего героя, похороненного возле друидского жертвенника… Я желаю убедиться в справедливости твоих слов.
— Так знай же, — ответила Хильда, — что мертвые показываются непосвященным только по доброй воле. Я смогу их вызвать, когда произнесу заклинания, но не ручаюсь, что и ты увидишь их. Я, впрочем, исполню твое желание, и ты будешь находиться возле меня, чтобы слышать и видеть все, что будет происходить в ту минуту, когда мертвый восстанет из гроба. Да будет тебе известно, что я, желая успокоить Юдифь, узнала уже, что твой горизонт омрачился мимолетной тучей.
Гарольд рассказал все, что волновало его.
Хильда выслушала и пришла к заключению, что опасения короля неосновательны и Гарольду необходимо сделать все от него зависящее, чтобы завоевать дружбу герцога Норманнского…
Таким образом, ее ответ не переменил его первоначального решения, но все же она попросила его исполнить свое намерение: выслушать совет мертвеца и поступить сообразно с ним.
Очень довольный тем, что ему придется удостовериться в существовании сверхъестественной силы, Гарольд простился с пророчицей и продолжал свой путь, ведя коня в поводу. Не успел он дойти до холма, как почувствовал прикосновение чьей-то руки; оглянувшись, он увидел перед собой Юдифь, лицо которой выражало самую нежную любовь и сильнейшую тревогу.
— Сердце мое, что случилось с тобой? Почему ты так печальна? — воскликнул он.
— С тобой не произошло никакого несчастья? — пролепетала Юдифь, пристально посмотрев ему в глаза.
— Несчастья? Нет, дорогая моя! — ответил уклончиво граф.
Юдифь, взяв его под руку, пошла вперед. Дойдя до места, откуда не было видно колонн друидского храма, вызывавшего в ней какой-то непонятный ужас, она вздохнула свободнее и остановилась.
— Что ты молчишь? — спросил Гарольд, наклонившись к ней. — Скажи мне хоть что-нибудь!
— Ах, Гарольд, — ответила она, — ты давно знаешь, что я живу только тобой и для тебя… Я верю бабушке, которая говорит, что я — твоя часть, верю потому, что могу предчувствовать: ожидает ли тебя радость или горе. Как часто во время твоего отсутствия ко мне приходила радость, и я знала тогда, что ты благополучно избежал грозившей тебе опасности или одержал победу… Ты спросил меня, почему я так взволнована сейчас, но я и сама не знаю этого — и могу сказать только, что эта печаль, которую я не в силах преодолеть, вызвана предчувствием, что тебе предстоит что-то ужасное…
Видя горе своей невесты, Гарольд не осмелился сообщить о предстоявшей поездке; он прижал ее к себе и попросил не беспокоиться напрасно. Но его уговоры не подействовали; казалось, что на душе у нее было не простое предчувствие, но ей не хотелось рассказать все до конца. Когда же Гарольд настойчиво попросил сообщить ему, на чем основывается ее опасение, она, скрепя сердцем, произнесла:
— Не смейся надо мной, Гарольд, ты не можешь представить себе, какую пытку перенесла я в течение этого дня. Как я обрадовалась, когда увидела Гурта!.. Я просила его ехать к тебе — видел ты его?
— Видел… но продолжай.
— Когда Гурт оставил меня, я машинально пошла на холм, где мы так часто проводили время с тобой. Когда я села у могилы, мной начал овладевать сон, против которого я боролась всеми силами. Но он одолел меня, и я уснула и увидела, как из могилы встал бледный, мерцающий образ… я видела его совершенно ясно… О, я как будто и теперь вижу его перед собой… этот восковой лоб… эти ужасные глаза с неподвижным, мутным взором!..
— Образ рыцаря? — спросил граф в сильном смущении.
— Да, рыцаря, вооруженного по-старинному, очень похожего на того, которого вышивают для тебя девушки Хильды. Я видела совершенно ясно, как он в одной руке держал длинный дротик, а в другой корону.
— Корону?!.. Дальше, дальше!
— Тут я окончательно заснула и, после многих неясных, перепутавшихся образов, я точно помню следующее видение. На высокой скале стоял ты, окруженный небесным сиянием и походивший скорее на духа, чем на человека. Между скалой и долиной протекала бурная река, волны которой начали вздыматься все выше и выше, так что скоро достигли духа, который в это время распускал крылья, желая улететь. Но вот из расщелин скалы стали выползать страшные гады, другие упали с облаков, и все вместе вцепились в крылья, чтобы помешать полету… Тут раздался чей-то голос, говоривший: «Разве ты не видишь, что на скале душа гордого Гарольда, и что волны поглотят его, если он не успеет улететь? Встань, правда, и помоги душе храброго!»… Я хотела бежать к тебе, но была не в состоянии двинуться с места… Тут мне показалось, что я опять словно в тумане вижу развалины друидского храма, возле которого я уснула, и будто Хильда сидит у саксонского кургана и держит в руках человеческое сердце, вливая в него черные капли из хрустального сосуда; мало-помалу из сердца вырос ребенок, который вскоре превратился в печального, мрачного юношу. Он подошел к тебе и начал что-то шептать, и из его рта клубами валил кровавый дым, от которого твои крылья совершенно высохли. И вот снова послышался прежний голос: «Хильда, ты уничтожила доброго ангела и вызвала искусителя из отравленного сердца!» Я громко вскрикнула, но было уже поздно: волны сомкнулись над тобой, и вынесли только железный шлем, украшенный той короной, которую я видела в руках привидения…
— Этот сон, однако, недурен! — заметил Гарольд весело.
— Тут я проснулась, — продолжала Юдифь. — Солнце стояло высоко, и воздух был совершенно тих… Тут я увидела наяву ужасную фигуру, напомнившую мне рассказы наших девушек о колдунье, которая иногда показывается в лесу. Она походила не то на мужчину, не то на женщину… Скользя между колоннами, она обернулась ко мне, и я увидела на ее отвратительном лице выражение злорадства и торжества…
— Ты не спрашивала у Хильды значение этого сна?
— Спрашивала — но она пробормотала только: «Саксонская корона!»… Мне кажется, что он предвещает гибель твоей душе… Слова, услышанные мной, должны означать, что твоя храбрость — это твои крылья… а добрый дух, которого ты лишился, была… О, нет, это было бы слишком ужасно!
— Ты хочешь сказать, что этот сон означает, будто я потеряю истину, а вместе с ней и тебя?.. Помни, что это был только сон, моя бесценная!.. Все что угодно может быть покинуто мной, но правда никогда, так же, как и любовь к тебе, сойдет со мной в могилу — и этого достаточно, чтобы поддержать меня в борьбе со злом!
Юдифь долго смотрела на своего жениха с чувством благоговения и потом крепко-крепко прижалась к его груди.
Глава V
Мы уже видели, что Хильда, расспрашивая оракулов о судьбе Гарольда, была поражена двусмысленностью их ответов, но вследствие своей любви к Юдифи и Гарольду, которые в ее глазах составляли одно целое, она все темные намеки истолковывала в хорошую сторону.
Как ни была она извращена мистическим учением, которому отдалась душой и телом, Хильда все же не была лишена некоторого душевного благор