Гарольд сильно стиснул руку Гурта, и вся его прежняя ненависть к этому человеку выразилась в тяжелой горькой усмешке. Лицо Гурта, напротив, выражало только печаль.
Когда воины вышли из шалашей, саксы увидели огромное неравенство их сил и сил норманнов. Гурт тяжело вздохнул и повернул коня прочь от вражеского лагеря.
Едва они проехали половину пути, как из неприятельского лагеря раздалось торжественное пение множества голосов. Наступила полночь, и, по поверью того века, добрые и злые духи носились над землей.
Величественно разносилась эта песня по темному лесу и провожала всадников, пока собственные сторожевые огни не осветили их путь. Быстро и безмолвно проскакали они равнину, миновали сторожевую цепь и стали подниматься на склон холма, где были расположены их главные силы. Какую резкую противоположность представлял лагерь саксов! Толпы ратников сидели около костров, и кубки с вином весело переходили из рук в руки под звуки старых песен.
— Полюбуйтесь, — сказал Леофвайн с сияющим лицом, — вот звуки и зрелище, от которых кровь бежит веселее после унылых песен и постных лиц норманнов. Кровь стыла в моих жилах, когда раздавалось их погребальное пение… Эй, Сексвольф, добрый молодец! Подай-ка нам вина, но знай меру, нам завтра будут нужны крепкие ноги и светлые головы.
Услышав приветствие молодого графа, Сексвольф быстро вскочил и, подав ему кубок, посмотрел с преданностью на лицо Леофвайна.
— Заруби себе на носу слова брата, Сексвольф, — строго сказал Гарольд. — Руки, которые завтра будут пускать в нас стрелы, не будут дрожать после ночного веселья.
— Не задрожат и наши, король, — смело ответил Сексвольф, — мы выдержим и вино, и удары. А в войске идет такая молва, — продолжал Сексвольф почти шепотом, — что нам несдобровать. Так что я не решился бы вести в бой наших воинов, хорошенько не нагрузив их на ночь!
Гарольд, не отвечая, отправился дальше. Когда он поравнялся с отважными кентскими саксами, самыми ревностными приверженцами дома Годвина, его встретило такое искреннее, радостное ликование, что ему стало легче и спокойнее на сердце. Он вошел в кружок ратников и с откровенностью, подобающей любимому вождю, сказал твердо, но ласково:
— Через час пир должен кончиться! Ложитесь, спите крепко, мои храбрые молодцы, и встаньте завтра бодрые и готовые к бою!
— Будет исполнено, наш дорогой король! — громко воскликнул Вебба от имени всех ратников. — Не тревожься, каждый из нас готов отдать за тебя жизнь!
— За тебя и за родину! — подхватила с восторгом вся кентская дружина.
У королевского шатра, под знаменем, было больше порядка, так как здесь находились телохранители короля, лондонские охотники, знавшие, что с норманнским оружием рискованно шутить.
Вернувшись в свой шатер, Гарольд бросился на постель и глубоко задумался; его братья и Гакон стояли, не сводя с него глаз. Наконец Гурт приблизился к королевскому ложу, стал тихо на колени и, взяв руку Гарольда, взглянул глазами, полными невыразимой грусти, на его изменившееся, печальное лицо.
— О Гарольд! — сказал он. — Ты еще не отказывал мне ни в одной моей просьбе! Не откажи же мне и на этот раз! Не думай, мой король, что я необдуманно коснусь еще не зажившей сердечной раны. Чем бы ни была вызвана твоя страшная клятва, но ты присягнул Вильгельму на рыцарском мече… Не выходи на битву! Эта мысль сильно тревожит и тебя; избегай этой битвы! Не ходи с оружием на того человека, с которым ты связал себя клятвенным обещанием!
— Гурт, Гурт! — воскликнул Гарольд, и бледное лицо его стало еще бледнее.
— Вот мы, — продолжал Гурт, — мы не давали клятвы; никто не обвинит нас: мы только защищаем наше отечество. Разреши только нам сражаться, а сам вернись в Лондон и собирай войска. Если мы победим, ты избегнешь опасности; если же мы падем, ты отомстишь за нас. Англия не погибнет, пока ты будешь жив.
— Гурт, Гурт! — снова воскликнул растроганный король с упреком.
— Совет Гурта благоразумен, — сказал Гакон отрывисто, — пусть родные короля ведут войско в сражение, а король спешит в Лондон, опустошая все на своем пути, чтобы Вильгельм, разбив нас, не нашел продовольствия; тогда и победа его ни к чему не приведет, потому что к тому времени у тебя, государь, будут свежие силы, не уступающие его силам.
— В самом деле, Гакон судит и говорит чрезвычайно здраво, недаром он провел столько лет в Руане, — заметил Леофвайн. — Послушай его, любезный мой Гарольд, и дай нам одним сразиться с норманнскими войсками.
— Вы наказываете меня, братья, за мысль, которая таилась в моем сердце! — мрачно сказал король.
— Ты думал отступить со всем войском к Лондону, — перебил его Гурт, и избегать сражения, пока наши силы не будут равны силам норманнов?
— Да, я думал об этом, — ответил Гарольд.
— Так я и полагал, — печально сказал Гурт, — но теперь слишком поздно. Теперь такая мера равносильна побегу и не даст нам никаких преимуществ. Молва разнесет приговор французского двора; народ упадет духом, появятся новые притязания на английский престол, и государство распадется на враждебные партии… Нет, все это немыслимо!
— Да, — проговорил Гарольд. — И если наше войско уже не может отступить, то кому стоять тверже, как не его вождю и его королю? Мне, Гурт, послать других сражаться с неприятелем, самому бежать от него? Мне исполнить ту клятву, от которой освободили меня и совесть, и закон? Бросить дело защиты моего государства, предоставив другим насильственную смерть или славу победы? Гурт, ты жесток ко мне! Мне ли опустошать мою родную землю, уничтожать ее поля, которые я не могу защитить от врага? О Гакон! Так поступают одни предатели! Преступна моя клятва, но я не допускаю, чтобы небо за ошибку одного человека карало весь народ! Нам нечего бояться грозного норманнского войска и наветов молвы! Будем держаться в своих укреплениях; станем железной преградой, и волна разобьется о нас, как о скалу… Не успеет зайти завтра солнце, как мы это увидим! Итак, до завтра, братья! Обнимите меня! Идите и усните! Вы проснетесь от звука труб, зовущих нас на бой за дорогую родину!
Графы медленно удалились. Когда все уже вышли, Гарольд окинул быстрым и беспокойным взглядом походную палатку и преклонил колени. Он тяжело дышал, его душила такая страшная, глубокая тоска! Он воздел к небу дрожащие руки и произнес со стоном и горячей мольбой:
— Правосудное небо! Если я не подлежу прощению, да обратится весь гнев твой на одного меня. Не карай мой народ! Спаси мое отечество!
Глава VII
Четырнадцатого октября 1066 года войско Вильгельма построилось в боевом порядке. Одо принял от воинов обет никогда в течение всей оставшейся каждому жизни не есть мясной пищи в годовщину этого дня. Затем он оседлал своего белоснежного скакуна и стал во главе собственной конницы, ожидая своего брата-герцога.
Войско было разделено на три большие рати.
Первую из них возглавляли Рожер де Монтгомери и барон фиц Осборн. Она включала в себя все силы Пикардии, Булони и буйных франков; в ней находились также Готфрид Мартель и немецкий вождь Гуго Алон Железная Перчатка. Герцог Бретонский и барон Буарский, Эмери, командовали второй ратью, состоявшей из союзных войск Бретани, Мена и Пуату. К той и другой рати присоединилось также много норманнов под предводительством их собственных вождей.
В третьей рати был собран цвет настоящего рыцарства, знаменитейшие имена норманнского племени. Одни из этих рыцарей носили французские титулы, заменившие их прежние скандинавские прозвища; то были, например, сиры де Бофу, д’Аркур, д’Абвиль, де Молен, Монфише, Гранмениль, де Лаци, д’Энкур, д’Эньер. Другие же еще сохранили старинные имена, под которыми их предки наводили ужас на жителей берегов Балтийского моря. Таковы были Осборн, Тонстен, Малье, Бульвер, Брюс и Бранд.
Эта рать находилась под непосредственным руководством самого Вильгельма. В ее состав входили, кроме того, основная часть его прекрасной конницы, а также запасной полк. Любопытно, что тактика Вильгельма имела сходство с тактикой последнего великого полководца[44]; как та, так и другая основывались, во-первых, на силе и быстроте и, во-вторых, на огромной запасной силе, которая в критический момент обрушивалась на слабейшие места в неприятельской армии.
Все всадники были с головы до ног покрыты кольчугами[45] и вооружены дротиками и продолговатыми щитами с изображениями меча или дракона. Стрелки же, на которых герцог рассчитывал более всего и потому разместил в значительном числе во всех ратях, были вооружены легче.
Прежде чем разъехаться по местам, вожди собрались вокруг Вильгельма, вышедшего из палатки по совету фиц Осборна, чтобы показать им висевшие у него на шее знаки. Поднявшись на холм, Вильгельм приказал принести доспехи и стал облачаться в них перед лицом своих сподвижников.
Вдруг, когда он одевался, оруженосцы впопыхах подали ему вместо нагрудника спинку.
При виде этой ошибки норманны вздрогнули, и лица их покрылись страшной бледностью: оплошность оруженосца считалась у них плохим предзнаменованием. Но герцог своей обычной находчивостью сумел изгладить дурное впечатление.
— Не на приметы надеюсь я, а на помощь Божью, — проговорил Вильгельм со спокойной улыбкой. — А примета! Она означает, что последний будет первым, что герцогство превратится в королевство, а герцог — в короля! Эй, Ролло де Терни! Как наш знаменосец, займи принадлежащее тебе место и крепко держи хоругвь.
— Благодарю, герцог! — проговорил в ответ де Терни. — Однако сегодня я не хотел бы держать знамени. Сегодня мне нужно иметь руки свободными, чтобы без помех управляться с мечом и с лошадью.
— Ты прав: мы же потеряем, лишив себя такого славного рубаки… В таком случае, тебя заменит Готье де Лонгвиль.
— Благодарю за честь, государь, но позволь мне уклониться от нее, — отозвался Готье. — Я стар, и рука моя слаба. Потому-то я и хотел бы отдать последние силы на истребление неприятеля.