И мне нужно было совладать со своей армией. Я видела, как фейри и люди готовились биться во время нашего прыжка в Фейвальд. Может, это было часы или недели назад — и это было плохо, в любом случае. Тот бой был уродливым — напряженным — и разрушительным. И где была моя армия? Я не видела их там.
На другой стороне комнаты на другой кровати спал отец. Он спал крепко, но метался в одеялах, часто громко храпел. Каждый раз он выдыхал имя матери, и я подавляла слезы. Я сидела на стуле у кровати Скувреля, с другой стороны от отца, ощущала себя на месте. Я была меж двух сторон — моя жизнь как смертной Охотницы и Равновесия и жены Скувреля. Что это означало для меня? Кому я была верна?
Я вытащила книгу, которую мне оставил Скуврель, полистала страницы. Оттуда выпала записка. Там читалось:
Мой Кошмарик, Охотница моих Снов, Мучительница темнейших часов,
Я мечтаю о жизни с тобой в другое время, когда ты смогла бы день за днем мучить меня, как пожелаешь. Я уверен, ты проявила бы изобретательность.
Если записка попала к тебе, я или мертв, или скоро буду. Молю, не горюй по мне, и я не прошу мстить за меня. Если ты вернешься в мой дом в Глазе Валета, где я оставил картину для тебя, ты найдешь две вещи, которые могут согреть твое сердце.
Первое, мое пропавшее ухо, высушенное и сохраненное для тебя. Я вернул его у тех, кто купил его у меня — и цена была меньше, так что они не подходили для сделки.
Второе — большое кольцо из оникса, и я надеюсь, что оно напомнит тебе о моих черных глазах, как мне напоминало о твоем черном сердце.
Цени это, знай, что моя любовь к тебе сильнее даже коварства, глубоко пустившего корни в моем сердце.
Твой муж,
Валет.
Это было в стиле Скувреля — смешать сладкие слова с оскорблениями и намеками на зло. Я взглянула на него, увидела, что его глаза были приоткрыты. Он зашипел, но смог хитро улыбнуться.
— Кошмарик, это еще сон, раз ты тут.
— Финмарк, — выдохнула я, мне нравилось, как он дрожал от своего имени. Я не могла сдержаться. Мне нравилось, как он от этого нервничал и радовался одновременно.
Он приподнялся на кровати, но я склонилась и попыталась уложить его.
— Не вставай. Ты себе навредишь.
Он посмотрел на моего отца, и я не знала, зачем, пока он не схватил меня за запястья и не притянул к себе с приятной силой.
— Я еще не мертв, жена, — прошептал он, его губы поймали мои, его зубы задели мою нижнюю губу, легонько прикусили, а потом он убрал ладони с моих рук к моему лицу, придерживая, пока он целовал меня. В поцелуе был пыл, словно он боролся с болью, целуя меня, прогонял смерть, чтобы обнять меня в последний раз. Я не боролась. Я целовала его в ответ с равной страстью. Если я скоро стану вдовой, я хотела хоть миг еще побыть женой.
Его вкус пьянил. Наполнял мои ощущения, и нежные ласки его губ покинули мои, я охнула, дрожа. Я запоминала ощущения. Его вкус вызывал желание попробовать больше.
Он выдохнул, отодвинувшись, и его дыхание — поразительно сладкое, хотя должно быть гадким после ночи с ранами — задело мою шею, это ощущалось интимно. Я оглянулась на спящего отца.
— Он мне не нравится, — прорычал Скуврель. — Думаю, он в долгу перед тобой.
— Он — мой отец, — сухо сказала я.
— Он — не твой хранитель, — он притянул меня, прижав ладони к щекам, чтобы поцеловать мое ухо — с той стороны, где у него не хватало уха. Что было с фейри и ушами?
— Как и ты.
— Хм, — его рычание звучало недовольно. — Ты сказала, твоя мама пожертвовала собой.
Его поцелуи спустились к моей шее.
— Так ты воспринимаешь это? — спросила я, пытаясь шептать, чтобы не разбудить отца, но и не давая шепоту стать полным желания. Было уже плохо, что мы были в домике с отцом! Я уже ощущала, как мои щеки пылали.
— Где твоя сестра?
— Не знаю. Она как-то освободилась, когда мама ушла в двери.
— Признаюсь… у меня была надежда. Она теперь погасла, — его пальцы приятно запутались в моих волосах, он подвинул мое лицо, чтобы видеть мои глаза. Глядя в его глаза, я всегда ощущала смешанные эмоции. В его газах была хитрость и обман, постоянные расчеты, а теперь и что-то, похожее на верность.
Мое сердце почему-то забилось быстрее.
— Что за надежда у тебя была? — слабым голосом спросила я.
— История о Замене заставила меня подумать, что такое можно было повторить, если мать достаточно любила ребенка… — он покачал головой, слова утихли.
Я покачала печально головой. Я не хотела этого. Мама не должна была умирать. Не для того, чтобы пощадить меня, и не для других причин.
— Мы в ответе за свои жизни, — сказала я. — Мы не можем позволить кому-то забрать это.
Его смех был насмешливым.
— Это говоришь ты, Маленькая охотница? Ты, которая думает, что она в ответе за всех смертных, и постоянно сражается за их судьбу? Ты, которая собрала для этого свою армию?
— Кто-то должен, — возразила я. — Я уже должна вести их, чтобы покончить с этим. Я не должна была бросать их.
— Но бросила, — прошептал он. — Потому что знала, — он поцеловал мой лоб, жест был удивительно нежным. — Потому что знала, что дело было в большем, чем ты. Чем я. Чем смертные жизни, которые лишь вспышка света, а потом бесконечная тьма.
— Ты не серьезно, — выдохнула я. — Не после такого поцелуя.
Он притянул мое лицо к своему, поцеловал меня снова, еще отчаяннее, его губы прижимались к моим. Я думала, что ощущала кровь, когда его зубы задели мою губу. Это ощущалось странно правильным — так переплестись, так близко, что я ощущала, как он вздрагивал и охал от боли в ранах. Но он не отодвинулся, это только разжигало его пыл.
— Твой вкус лучше облика, Кошмарик. Как хорошее вино в бутылке с изъяном.
— Вот так лесть, — но я невольно ощущала трепет в желудке от его слов. Я склонилась, чтобы поцеловать его снова, и трепет усилился.
— Ты говорила правду старому смертному? — спросил он.
— Моему отцу? — я едва подавила смех от его хмурого вида.
— Ты сказала ему, что любишь меня.
— Я… — начала я, но не успела заговорить, он снова голодно поцеловал меня. От этого голова была в тумане, я не могла ухватиться за мысли. Я хватала ртом воздух, но почти не хотела дышать, если это означало, что так я получу больше поцелуев.
— Я еще тут, — голос отца прервал наши отчаянные поцелуи, и я в ужасе отпрянула.
Скуврель хитро хихикал.
— О, мы это знали, смертный.
Я думала, мое лицо взорвется. Я сжала губы, прикусила их внутри.
Скуврель рассмеялся сильнее, но смех тут же сменился стоном, и его ладони прижались к животу. Я охнула, поняв, что кровь пропитала его бинты, и красное было вокруг него на кровати.
— Правда или ложь, Скуврель, — сказала я дрожащим голосом. — Ты умираешь.
— Правда, Кошмарик, — он горько улыбнулся. Его веки трепетали, словно он боролся за сознание. — Жаль, что я не украл тот хлыст у Убийцы родни. Я бы с ним повеселился. Но я сохраню память о твоем прощании, пока моя жизнь ускользает. Этот миг был лучше всего. Ты будешь преследовать меня вечно.
Его веки закрылись, и губы приоткрылись. Он потерял сознание.
Глава двенадцатая
— Скуврель? Скуврель? — звала я, но знала, что тратила время. Кровать пропитывала кровь, вытекая из него. Я не понимала, что ему становилось хуже. Не понимала…
— Ты хочешь, чтобы этот… фейри… был спасен? — спросил мой отец. Он сидел на корточках возле углей, который был огнем, играл с камешком на краю. Другие камни, казалось, были приклеены цементом, столько пепла и грязи закрепили щели вокруг них, и они стали прочным кругом, кроме одного места, где камень по традиции убирали и ставили у порога. Отец держал камень от порога.
— Да, — твердо сказала я. — Даже если вы оба ненавидите друг друга, вы…
— Что? — отец напрягся, словно вот-вот мог порваться. Я разозлю его, когда закончу предложение. Я осмеливалась делать это, когда только вернула его? Но я должна была сказать это. Хотя бы для себя.
— Вы оба для меня семья.
Он стиснул зубы, мышца проступила на щеке, словно он скрипел зубами, но через миг он кивнул и опустил камень от порога в круг, завершая его.
Я охнула, вид огня пропал, и круг наполнился покачивающейся травой и частью колокольчика из скелетов фейри. Холодный ветер подул в домик, белый свет Фейвальда озарил его.
— Невозможно.
— Нет, — с горечью сказал отец. — Мы не просто так не делаем круги камней. В прошлом они так делали время от времени. Логично, что это происходит сейчас. Время круга.
— Время круга? — спросила я.
— Время, когда границы тонкие, и Фейвальд и наш мир очень близко. Я не хочу туда, Элли. Мое время там… как кошмар, который я не хочу вспоминать. Я взрослый. Я не должен бояться места, но я боюсь.
— Тогда ты не должен возвращаться, — я встала со стула, прошла к нему и обняла. Он нежно похлопал меня по спине, но почти сразу же отодвинулся.
— Тот фейри говорил об армии.
— Да, — сказала я. — Я привела сюда армию. Чтобы прогнать фейри в Фейвальд и убрать армии людей из Скандтона.
Он кивнул и вздохнул.
— Тогда тебе нужно идти за своей армией и сделать это, Элли. Наши предки строили эту землю не для того, чтобы увидеть ее из загробной жизни и горевать, что ее захватили враги.
— Я думала, ты хотел сбежать. В горы.
— Я думал, что мог спасти тебя, дочь, — он мрачно рассмеялся. — В тебе слишком много от твоей матери и меня. Ты переживаешь за проблемы мира, как за свои. И ты уже выросла так, что я не могу тебя остановить. Ищи свою армию и покончи с этим.
Я посмотрела на бледного Скувреля на койке, его кровь капала на пол. Я не могла его бросить. Он еще дышал. Может, потом уже не будет.
Глаза снова обжигало. Предатели.
Отец кашлянул.