corregidores осуществляли – путано, под вывеской repartimiento – торговую монополию произведенных товаров определенных видов. Изначально это repartimiento подразумевалось как средство, призванное сделать европейские инструменты и другие полезные предметы более доступными для индейских крестьян. В руках беспринципного corregidor оно становилось средством навязывания индейцам разнообразных бесполезных и дорогостоящих вещей для личной выгоды corregidor.
Будучи в большой степени лишенным должного контроля, колониальное правление в XVII веке имело две знакомые черты бюрократической деградации – неуклонный рост числа чиновников и упрощение процедуры их отбора, а отсюда – хотя это и невозможно твердо установить – и ухудшение их личностных качеств. Обе эти характеристики были связаны с растущей практикой продажи должностей. Да, вице-короли не покупали себе высокие посты; oidores покупали свои должности очень редко – упомянут только один такой случай в сохранившихся документах, датируемых концом века. В целом вице-короли в XVII веке были довольно респектабельными, если не особенно выдающимися чиновниками. Среди oidores в XVII веке были несколько человек, обладавших яркой индивидуальностью, высокообразованных и неподкупных, – выдающимся примером был Солорсано, который позднее стал членом Совета по делам Индий, а также историк Антонио де Морга. Некоторые oidores были коррумпированными и нерадивыми, и среди чиновников, находившихся еще ниже в этой иерархии, было много ленивых и хитрых проходимцев, которые рассматривали свои должности главным образом как капиталовложение. Закон, регулирующий аукционную продажу должностей представителями короны, был изложен в коротких указах от 1581 и 1591 годов, которые ограничивали практику назначения на должности, обладатели которых получали вознаграждения, а не жалованье, – главным образом, на нотариальные должности, некоторые из них были важными и очень доходными, и муниципальные. Согласно позднее принятому в 1606 году указу от всех этих должностей можно было отказаться, что на практике означало, что их владельцы могли продать или сдать их в аренду по частному соглашению на условиях выплаты комиссионных короне. Это также означало, что королевский контроль за отбором таких чиновников, который Филипп II с трудом установил, теперь превратился в право вето, которым очень редко пользовались. При Филиппе IV и Карле II без какой-либо официальной законодательной санкции стали продаваться многие высокопоставленные должности с жалованьем. Служащие казначейства зачастую покупали свои должности, и провинциальные губернаторы это делали довольно часто; на продажу выставлялись и возвраты должностей. Опасности такого положения дел, открывающего возможности для злоупотреблений, были очевидны, и Совету по делам Индий оно не нравилось по административным и финансовым причинам; иногда он выражал свой протест королю, но безрезультатно. При Карле II иногда продавались и места в самом Совете. В то же время подробные данные о пригодности и компетенции покупателей, которые требовал закон и на которых всегда настаивал Филипп II, становились все более и более поверхностными.
Продажа должностей была простой сделкой между короной и ее слугами; это был сам по себе хорошо организованный бизнес. Должности можно было не только купить; как и другие формы собственности, их можно было завещать, заложить или отобрать за долги. Зачастую их покупка была спекуляцией, вложением капитала; иногда должности отдавались придворным фаворитам, которые сдавали их в аренду или продавали частным порядком тому, кто предложит лучшую цену. Ростовщик и продавец должностей играли значительную роль в этом бизнесе. Многие служащие короны в Индиях были постоянно должны таким людям и стремились к получению вознаграждений, чаевых или менее законных средств для уплаты процентов. Неудивительно, что уровень честности, инициативы и трудолюбия среди колониальных чиновников в XVII веке снижался, а всю колониальную администрацию постепенно охватывал паралич.
Для состоятельных колонистов-аристократов, живших под властью администрации метрополии, апатия и продажность низших чиновников были зачастую скорее удобны, чем неудобны. В XVII веке креолы приняли такую ситуацию как нормальную и давали в случае необходимости взятки. Испанцы в метрополии, которым была известна такая система, были менее покладистыми. Многих щепетильных испанцев в XVII веке угнетало ощущение упадка, появившееся от бедности, неудач и недовольства. Популярность, которой пользовалась жесткая и пессимистичная сатира Кеведо[87], является тому свидетельством. Инстинктивной реакцией на это ощущение упадка был уход в демонстративное уединение, упорное цепляние за старые обычаи и отказ принимать или признавать заграничные идеи. Главный поток европейской мысли в XVII веке с его огромными шагами вперед в философии, математике и естественных науках обошел Испанию стороной. И Испания, и Испанская Америка были интеллектуально, экономически и политически отсталыми по меркам того времени. Мыслящие испанцы ощущали эту отсталость как горькое унижение, а писатели вроде Мартинеса де Мата точно проанализировали его причины в произведениях, которые косное правительство упорно игнорировало.
Потрясение от Войны за испанское наследство с ее разрушительными последствиями на испанской земле и унизительные уступки, особенно в колониальной сфере, вырванные у Испании в Утрехте, – все это углубляло ощущение пессимизма. Разительный контраст между богатством и потенциальной силой Индий и слабостью испанской администрации все чаще отмечался в начале XVIII века и связывался некоторыми авторами с чувством вины за то, каким образом были получены Индии. Маканас в своем остром произведении «Завещание Испании» заставляет умирающую Испанию завещать своим преемникам «…некоторые ценные владения, которые для меня добыл генуэзец, сбросив с тронов императоров и лишив свободы народы, на которые я имела не больше прав, чем они – на меня… Сейчас я заявляю, что я обладаю такими обширными владениями благодаря узурпации и мошенничеству…». И далее: «Правда то, что я на самом деле имею малую власть над Индиями, за исключением минимальной – на побережье; и очень небольшая ее доля – у Франции и Англии; но трудолюбие этих держав позволило им развить свои колонии изнутри благодаря своей деятельности и моей нерадивости». Еще более жесткими и точными были слова, которыми Хорхе Хуан и Антонио де Ульоа начали предисловие к своей книге «Noticias secretas de America» в 1749 году: «Страны Индий, плодородные, богатые и процветающие… далекие от своего властелина и его главных министров, управляемые людьми, которые часто не соблюдают ничьих интересов, кроме своих, в настоящее время доведены до такого состояния… что у юстиции нет власти, а у здравого смысла – силы, чтобы как-то противостоять беспорядку и пороку». Последующий рассказ является одним из самых откровенных и подробных разоблачений мелкой тирании и коррупции органов власти, который когда-либо был написан; более того, это был тайный отчет, написанный для короны двумя военно-морскими офицерами, посланными в Южную Америку с научной экспедицией, у которых не было мотива очернять правительство.
Функция испанских Бурбонов состояла в том, чтобы вернуть Испанию на какое-то время в основной поток европейского развития и реорганизовать управление империей на современный – в то время это означало «на французский» – лад. Однако сначала движение в сторону административной и экономической реформ очень мало затрагивало Индии. Теоретики, которые учили правительство тому, как следует реанимировать загнивающую экономику Испании, и министры, которые боролись с проблемами, применяя их теории, – все, безусловно, полагали, что в этом процессе Индиям отведена определенная роль. Они справедливо считали, что ситуация в экономиках Индий, несмотря на убогие условия, в которых жили многие их обитатели, более устойчивая и оптимистичная, чем в Испании. Они видели, что экспорт кож с севера Новой Испании и из района Ла-Платы[88], какао, хлопка, индиго и сахара из Карибского бассейна растет. Производство серебра – самая удобная мера экономической активности тоже снова увеличивается; в Новой Испании ежегодное его производство в 1690-х годах вернулось на уровень 1580-х годов, и этот рост ускорился в новом веке. Но слишком маленькое его количество достигало Испании; большая часть серебра тратилась в Индиях, много уходило на торговлю с иностранцами. Для Испании проблема состояла в том, как вернуть себе если не монополию, то по крайней мере большую долю в этой сравнительно процветающей торговле. Меры, призванные сделать испанскую промышленность и морскую торговлю эффективными в достаточной мере, чтобы открыто конкурировать с иностранцами, – многие из них обсуждались, – были в лучшем случае долгосрочными, как признавали испанские экономисты в момент откровенности. С другой стороны, некоторые утечки можно было перекрыть почти сразу же, предотвратить часть ненужных трат, прикрыть часть незаконной торговли путем улучшения механизма сбора доходов с Индий и их сосредоточения в руках испанской короны или ее подданных. Поэтому внимание правительства было направлено не столько на стимуляцию экономик Индий или реформу административных процедур в вице-королевствах, сколько на то, чтобы заново утвердить – по образцу меркантилистской политики Кольбера во Франции – политическую, военную и экономическую власть Испании.
При первых Бурбонах успех, достигнутый в этом направлении, был сравнительно мизерным. В начале XVIII века Испания была с экономической и политической точек зрения банкротом. К хронической безработице, большим невспаханным площадям, хаосу в средствах денежного обращения и отсутствию промышленности свое бремя прибавила война. Несмотря на здравые советы заезжих французских экономистов и офранцузившихся испанцев, таких как Устарис, испанский консерватизм навязал