Было и еще одно изменение: Рамон потерял интерес к близости. Флора обмывала Ану, сообщала ему, что жена готова, но он не приходил. Сквозь сон Ана слышала, как Рамон уходит из дому, а потом просыпалась среди ночи от скрипа веревок, на которых в соседней комнате был подвешен гамак. Если она звала мужа, он не отвечал.
Однажды ночью Ана услышала крик и бросилась в соседнюю спальню:
— Тебе приснился кошмар?
— Поди прочь! — Рамон отвернулся, пряча лицо.
Эти слова вонзились ей в сердце, словно нож. Ана вышла.
Следующим утром на рассвете он уехал.
Рамон вернулся спустя несколько часов после того, как колокол пробил в последний раз. Ана слышала, как он раздевается за стеной. Через несколько минут муж на цыпочках вошел в ее спальню со свечой в руке:
— Ты спишь?
Она приподняла москитную сетку, чтобы он мог забраться в постель. Рамон потушил свечу и наконец рассказал ей правду:
— Иносенте, наверное, не вернется. Он планирует обосноваться на ферме возле Кагуаса.
— А мне он сказал совсем другое.
Рамон притянул жену к себе:
— Он не хотел тебя расстраивать.
Она вырвалась из его объятий.
— Но пообещать вернуться и обмануть — намного хуже.
— Ана, ты понимаешь, мы не можем продолжать жить… как раньше.
Рамон не решился назвать вещи своими именами. Ей хотелось заставить его сказать, что он имеет в виду. Но она промолчала.
Он тоже молчал, хотя Ана чувствовала, как он взволнован.
— Рамон, пожалуйста, поговори со мной.
Он снова повернулся к ней:
— Иносенте сказал, что в день рождения Мигеля, когда Дамита позвала меня, он впервые позавидовал мне. И впервые меня возненавидел. — Голос Рамона задрожал. — А когда я назвал мальчика «сынок», Иносенте вдруг подумал, что ребенок с одинаковой вероятностью может быть как моим сыном, так и его.
Ана угадала, что его мучит вопрос: кто отец Мигеля? Ей пришло в голову, что любой ребенок принадлежит лишь матери, даже если та знает, от кого он рожден.
— Нам не следовало делать… того, что мы делали… — Рамон, не договорив, заплакал. — Иносенте сказал, он должен уехать, поскольку боится того, что может натворить из ревности и чувства вины. Он никогда не был так разгневан, Ана. Бог мой, что мы наделали! Почему ты нас не остановила?
— Я?! — Ана приподняла голову и попыталась заглянуть мужу в глаза, но разглядела лишь темный силуэт. — Так все дело во мне?
— Мы думали, тебе это нравится.
— Ты никогда не интересовался моим мнением, Рамон. Вы с Иносенте воспользовались моей… неопытностью.
— Ты всегда умела нас различать.
— Вы разыграли меня, Рамон, жестоко и преднамеренно. Когда я поняла, было уже поздно.
— Но ты никогда…
— Я думала, это единственный способ совместного существования. Для тебя, меня и Иносенте. Вы же были взрослые мужчины, а я — девчонка! Мне не приходило на ум, что может случиться такая беда.
— Прости, любовь моя, — сказал он и попытался поцеловать жену.
Она отодвинулась:
— Не прикасайся ко мне!
— Я же сказал, прости.
— Не дотрагивайся до меня, — повторила Ана.
Было темно, и она не могла видеть Рамона, однако чувствовала, что он пытается найти верные слова. Ане хотелось сделать мужу больно, унизить его, заставить страдать, но она не знала, как этого добиться. На какое-то мгновение ей захотелось соврать, что Мигель — сын Иносенте. До конца жизни Рамон был бы уверен в отцовстве брата, ни на секунду не забывая, что они сотворили с Аной.
Но она не успела ничего сказать: Рамон сел и приподнял москитную сетку.
— Ты слишком расстроена, — произнес он и выбрался наружу. — Пожалуйста, не забывай, мы с Иносенте искренне сожалеем…
Ана накрыла голову подушкой:
— Избавь меня от своих извинений!
— Но Ана…
Она зажмурилась, чтобы не расплакаться:
— Уходи.
Злоба на Рамона и Иносенте, которые использовали ее, и на себя саму, потому что она позволила им это сделать, душила ее, ей не хватало воздуха.
— Какой же я была дурой! — сказала она, распахивая ставни в ночь. — Меня так манили перспективы, которые открывались передо мной, что я позволила братьям наслаждаться жизнью, а сама работала в поте лица и забывала о себе.
Тучи за окном скрыли луну.
— На этом все, — прошептала Ана во тьму за окном. — Довольно.
Август оказался дождливым и жарким. Почти каждую ночь Ана просыпалась от раскатов грома и вспышек молнии, стона деревьев, шума тростниковых зарослей, напоминавшего несмолкаемые аплодисменты тысячной толпы. А наутро воздух был неподвижным и тяжелым. Солнце вставало, и от сырой земли поднимались испарения, как будто земля кипела. Люди непрерывно сновали во всех направлениях во дворе завода, двигаясь словно во сне; все вокруг пропитывалось влагой.
Как-то хмурым утром лай собак возвестил о прибытии чужаков, и во двор въехали трое военных. За девятнадцать месяцев посторонние здесь почти не появлялись, кроме новых рабов, Луиса с Фаустиной да изредка падре Хавьера. С веранды касоны Ана увидела, что с противоположного конца плантации к дому скачут Рамон и Северо. Вместе с гостями они направились в тень хлебного дерева. Ана не смогла разобрать чинов, но один из военных показался ей командиром. Он снял шляпу с плюмажем и заговорил с Рамоном. Закрыв лицо руками, тот произнес всего одно слово: «Нет!»
Стоя на пороге гостиной, Ана осенила себя крестом и, прижав руку к груди, стала молча читать молитву. «Дай сил, Господи!» Военные отводили глаза от Рамона, который держался на ногах только благодаря Северо: тот закинул руку хозяина себе на плечи, поддерживая его в вертикальном положении. Управляющий взглянул на Ану и повел Рамона через батей, а затем по лестнице в дом.
Ана помогла усадить мужа на скамью в гостиной, вопросительно взглянула на Северо, но тот отвел глаза. Обхватив голову Рамона, Ана попыталась повернуть его лицо к себе, но почувствовала сопротивление.
— В чем дело? Что случилось?
Рамон молчал. Он походил на лунатика: его глаза были открыты, но ничего не видели, словно были обращены внутрь.
Тео и Флора стояли у стены в ожидании приказаний. В глубине дома заплакал Мигель, и Инес, ласково приговаривая, стала успокаивать его. Северо кивнул Тео и Флоре, они подошли, подняли Рамона и повели в спальню. Он не сопротивлялся и, шатаясь, передвигал ноги, как ребенок, который учится ходить.
Сердце Аны бешено колотилось. Она уже догадывалась, какое имя сорвется с губ Северо, и страшилась этого момента. Лишь смерть близкого могла повергнуть Рамона в такое горе. «Господи, пожалуйста, только не Иносенте! — молилась Ана, выходя вслед за управляющим на веранду. — Господи, пожалуйста!» Лицо Северо было мрачным, а глаза превратились в узкие щелочки под нахмуренными бровями.
— Прошу прощения, сеньора, — начал он, — за то, что вынужден огорчить вас этим известием.
— Говорите.
— Дон Иносенте и Пепе попали в засаду. Мне очень жаль, сеньора.
— Он мертв, Северо?
Управляющий кивнул:
— Оба мертвы.
Ей никак не удавалось вдохнуть.
— Не может быть, — сказала Ана, рухнув на скамью. — Не может быть! — яростно, требовательно повторила она, как будто Северо был способен, был обязан исправить непоправимое.
Он встал перед ней на колени, словно любовник, собиравшийся сделать признание.
— Иносенте в Сан-Хуане, — сказала она. — Чтобы жениться. Это ошибка.
— Нет никакой ошибки, сеньора, — отозвался Северо так тихо, что у нее мурашки побежали по коже.
Он встал, шагнул к перилам веранды и оглядел двор сахарного завода, где, из сочувствия к страшному горю, работники прекратили свои занятия и уселись на корточках под деревьями и у стен строений. Ана проследила за взглядом управляющего и увидела, как один за другим невольники, да и надсмотрщики тоже, опустив голову, вернулись к своим обязанностям, как будто страшась поднять глаза на Северо.
Внутри снова заплакал Мигель. «Инес больше не станет ему петь, — подумала Ана. — И Флора тоже. Теперь в доме траур». Из спальни донесся стон Рамона. После отъезда брата глаза у него постоянно были на мокром месте. Но Ана не знала, что сказать мужу, как утешить его, даже когда жила надежда на возвращение Иносенте. А чем она могла помочь теперь? И кто утешит ее? Неожиданно ее охватила ярость.
— Кто это сделал? — спросила она. Горло перехватило, слова давались с трудом.
Северо повернулся к хозяйке, словно впервые ее увидел. Он всегда держался учтиво и почтительно. Иногда Ане казалось, что управляющий, очутившись рядом, словно становился ниже ростом, стараясь не смущать ее и не нависать над ней, подобно Рамону и Иносенте. Но сейчас Северо стоял выпрямившись, сильный и мускулистый. Ничто не могло поколебать его.
— Алехо и Курро исчезли. Лейтенант говорит, они виновны.
— Что еще сказал лейтенант? — продолжала настаивать Ана, и по лицу Северо пробежала тень. — Говорите! — потребовала она.
Его глаза стали пустыми.
— Их зарезали и подвесили за ногу к ветке хлопкового дерева, — ровным голосом произнес Северо.
Ана пошатнулась, и он протянул руки, словно пытаясь ее подхватить, но она устояла на ногах.
— Что еще?
Северо молчал.
— Я хочу знать все, — настаивала Ана. — Все.
Северо стал рассказывать все в деталях, дожидаясь ее реакции и только потом переходя к новым подробностям. Ана слушала, держась рукой за сердце. Оно колотилось, и она изо всех сил старалась удержать его в груди.
— Дальше! — приказывала она, как только дыхание восстанавливалось, и не сводила глаз с непроницаемого лица Северо.
Погибших обнаружили недавно, поскольку их оттащили довольно далеко от главной дороги. Тела уже разложились, и их опознали только тогда, когда нашли неподалеку сумку Иносенте, в которой все еще лежали письма к Элене и ее родителям в Испанию. Солдата с известием и сумкой послали в Сан-Хуан, к дону Эухенио.
— Лейтенант собирает людей и собак, чтобы организовать погоню.
— Найдите их.