Молодые люди попытались уговорить мистера Шэннона тоже купить себе пару, но тщетно.
– У меня есть черные оксфордские полуботинки. Надену их, если уж прижмет. А жмут они будь здоров! – Он от души расхохотался.
На обратном пути компания приостановилась у заведения с зашторенными окнами, из которых, как из цыганской кибитки, сочился красноватый свет. Аккуратная табличка гласила: «Ничего крепче сидра не держим!» Истолковав эту надпись правильно, Мэлоун сказал:
– Пропустим по пивку!
Они вошли. Заведение было полно молодых оболтусов «кексоедов» и их эффектных эмансипированных подруг, которые пили сидр через соломинки, сидя за столами, накрытыми мятыми скатертями в красную клетку. Музыкальный автомат бренчал «Да, у нас нет бананов»[35]. За дверью в глубине зала располагался еще один зал – с салунными круглыми столиками и стульями. Бармен в белом фартуке и рубашке с коротким рукавом стоял перед полками, закрытыми замыленным стеклом. На этой витрине было написано: «В Бога мы верим[36], все остальные платят наличными». Ниже располагались два волосатых кокоса, связанные вместе и принадлежащие, согласно карточке, Бригэму Янгу[37].
Фрэнки поморщился, когда отец, изучая витрину, подошел поближе, чтобы прочесть надпись. Но Пэтси, вопреки опасениям молодого человека, не отпустил никакого скабрезного замечания, а только сказал:
– Парень, который содержит это заведение, тратит время зря. Из него получился бы превосходный рекламщик.
– Это точно! – подтвердил Хенни.
Они заказали четыре пива с добавлением виски по четверть доллара за кружку. Мэлоун выложил доллар. Несколько секунд подождав, но так и не дождавшись, чтобы отец дал чаевые, Фрэнки сам прибавил к банкноте десятицентовую монетку. Выпили за здоровье жениха и невесты. Следующий круг должен был, по представлениям Мэлоуна, оплатить Хенни. Тот заколебался: в кармане не осталось ничего, кроме денег на проезд и ланч, выданных ему на всю следующую неделю. «Была не была! – решил он. – Как-нибудь выкручусь» – и оплатил еще четыре кружки, дав бармену четверть доллара сверху. На следующий круг раскошелился Фрэнки. Затем пришла очередь Марти, но он все потратил на свадебное обмундирование и поэтому, постучав по столу, сказал:
– Я пас.
Мэлоуну это показалось очень смешным. Восприняв стук как зов, к столику подошел бармен. Пэтси спросил его, нет ли чего-нибудь покрепче пива с виски. Видя сомнения бармена, Мэлоун кивнул на сына:
– Этот парень завтра сует голову в петлю. Надо его подбодрить.
Хенни задумался над этим замечанием. Он понимал, что ему следовало бы оскорбиться, но, чувствуя от выпитого пива приятное тепло внутри, решил проявить широту и промолчал.
Тем временем бармен принес пинту темной жидкости «только с корабля». Этот напиток был выпит с пивом «вдогонку». Мысленно вернувшись к сравнению женитьбы с веревкой на шее, Хенни пришел к выводу, что уязвимая сторона в этом деле – Марджи, а Мэлоуны – неизбежное зло. Это она, раз уж на то пошло, засовывала голову в петлю.
Пэтси, немного опьянев, принялся рассказывать фривольные предсвадебные анекдоты. Недовольство Хенни усилилось. Как многим отцам, любимая дочь казалась ему невинной девочкой, и мысль о ее близости с мужчиной вызывала у него отвращение.
Остроты старшего Мэлоуна были неприятны и Фрэнки, но по другой причине: с тех пор как мальчишки на улице объяснили ему, какому процессу он обязан жизнью, его тошнило всякий раз, когда отец или мать упоминали о физической стороне отношений полов.
Над шутками мистера Мэлоуна смеялся только Марти. Одну из них он даже попытался дополнить, исходя из собственного небогатого опыта. Пэтси громко рассмеялся, однако про себя отметил: для того чтобы встречаться с его дочерью, невинной Кэтлин, этот молодой человек слишком распущен.
Наконец четверка вышла из заведения, согласившись с Фрэнки в том, что им всем не помешала бы энергичная прогулка по морозному воздуху. Но, пройдя квартал, рассеянный Марти вспомнил, что забыл свои покупки. Ему пришлось вернуться, а его спутники замедлили шаг, чтобы он мог их догнать. Продолжая размышлять о неуместности висельной аналогии, Хенни теперь злился еще сильнее. Его возмущали пошлые анекдоты, которые будущий свойственник рассказывал, имея в виду Марджи. Когда троица, дожидаясь Марти, остановилась на перекрестке, Хенни, дойдя до кипения, без предисловий заявил:
– Мэлоун, у тебя большой рот.
– Что ты сказал? – переспросил Пэтси вежливо, но тут же сам пояснил подошедшему Марти, как будто бы заботясь о том, чтобы молодой человек ничего не пропустил: – Он говорит, у меня большой рот.
– Большой и грязный, – уточнил Хенни.
– Ну, Шэннон, ты сам напросился, – сказал Мэлоун и махнул кулаком, однако, не попав в цель, сам себя ударил по плечу.
Мальчики подхватили его, иначе он бы упал. Хенни, поставив коробку с костюмом на тротуар, снял пальто, аккуратно свернул, положил шляпу сверху и занял бойцовскую стойку. Марти схватил его, а Фрэнки – отца, чему тот был даже рад.
– Мистер Шэннон, – сказал друг жениха миротворчески, – вы ведь не ударите пожилого человека!
– Нет, я его не ударю, – мягко ответил Хенни. – Я выбью из него дурь ко всем чертям.
– Бить старика с больными почками? – спросил Мэлоун недоверчиво.
Хенни возразил:
– Если бы у тебя болели почки, ты бы не служил в полиции.
– В следующем году я выхожу в отставку, – торопливо ответил Пэтси.
Хенни решил проявить благородство.
– Которая почка у тебя больная? Я накостыляю тебе по другой стороне.
– Будет тебе, Шэннон, – сказал Пэтси спокойно, – извини, если я сморозил что-то не то.
– Если?! – ухмыльнулся Хенни. – Если! Ты прекрасно знаешь, черт подери, что наговорил кучу всего не того!
Мэлоун перефразировал формулировку своего извинения:
– Мне жаль, если я сказал что-то, что ты мог понять в дурном смысле.
– И понимать тут нечего! Моя дочь – приличная девушка, и никто, пока я рядом, не посмеет отпускать про нее грязные шуточки!
– Я сукин сын, – признал Мэлоун великодушно. – И даже не обижаюсь, что ты хотел меня поколотить. Я на твоем месте так же поступил бы, ведь моя Кэтлин, позволь тебе доложить, самая чистая девушка… – Он замолчал, вспомнив историю, рассказанную Марти: наверняка парень именно ее, Кэтлин, имел в виду, когда говорил эту гадость. – Ты свинья! – сказал Мэлоун, набрасываясь на молодого человека.
Тот спрятался за Хенни и испуганно спросил будущего тестя:
– Какая муха вас укусила?
Фрэнки, еще крепче схватив отцовскую руку, с горечью произнес:
– Спасибо! Спасибо, что устроили мне шикарный мальчишник накануне свадьбы!
Мэлоун пришел в чувство.
– Извини, сынок. Меня малость занесло. Но я ничего плохого не хотел.
Хенни тоже мгновенно устыдился. Фрэнки по-своему нравился ему, и он рассудил, что мальчик не должен страдать за слова и поступки своего отца.
– Я тоже погорячился, – сказал он и скрепя сердце протянул руку, которую Мэлоун тепло пожал.
Домой Хенни пришел трезвый как стеклышко. Зайдя в комнату спящей дочери и глядя на нее при слабом свете уличного фонаря, он пожалел о том, что они никогда не разговаривали по душам. Будь он красноречивее, он передал бы ей все, что думает, и она увидела бы в его словах чистую правду. Если бы были между ними доверительные отношения, он разбудил бы ее и уговорил не выходить завтра замуж. Он пообещал бы, что их дом чудесным образом изменится, и тогда ей уже не захочется покидать его так рано. Посулил бы появление другого мужчины – более зрелого, мудрого, нежного, более достойного ее.
Нет, все-таки Хенни, даже если бы мог, не стал бы говорить Марджи всех этих вещей, потому что в глубине души знал: они не сбудутся.
Белое свадебное платье, блестя в слабом свете, висело на проволочной вешалке, прицепленной к люстре. Фата, аккуратно сложенная, лежала на стуле, а белые атласные туфельки нетерпеливо высовывали носы из-под кровати. Хенни перевел взгляд на предметы, аккуратно разложенные на комоде: белый молитвенник (он вспомнил, как купил его Марджи по случаю первого причастия), белые детские четки, голубую сборчатую подвязку с ленточками, платочек с кружевной окантовкой.
Старое что-нибудь, что-то чужое,
Что-нибудь новое и голубое…
Эта старинная формула обещала невесте счастье в замужней жизни. Приготовив старый молитвенник, новое платье, взятый взаймы платок и небесно-голубую подвязку, Марджи принесла жертву тому неведомому языческому божеству, которое, по-видимому, до сих пор носилось по ночному небу. (Только сама она называла это просто суеверием.)
Невеста спала спокойно. Волосы, вымытые, завитые и уложенные ровными волнами, защищала голубая сетка. («Она всегда любила этот цвет», – подумал Хенни в прошедшем времени.) Для мягкости и гладкости кожи Марджи нанесла на руки кольдкрем и надела старые лайковые перчатки. Отец пристально посмотрел на нее, но увидел только маленькую девочку, склонившую блестящую головку над бельевыми прищепками, заменяющими ей игрушки.
Выйдя из комнаты дочери, Хенни вошел на темную кухню и сел. Через некоторое время к нему присоединилась Фло. Она сидела тихо, ничего не говоря. Боясь встретить отпор, Хенни неловко взял ее руку в свою.
Фло не высвободилась.
Глава 24
Убрав в шкаф подушки и одеяло, Марджи расправила простыню на складной кровати, чтобы разложить одежду Фрэнки. Достала белую рубашку и поглядела на нее с тоской: после долгой упорной работы утюгом она все равно не выглядела безукоризненно.
– Надо бы мне на какое-то время устроиться работать в прачечную, – сказала Марджи.
– Что? – спросил Фрэнки, который в этот момент брился.
– Ненадолго: только чтобы выведать секрет, как правильно гладить рубашки.