ги. Ну а ирландцы?»
Ирландцы ставили Сэла в тупик. Казалось, они никогда не работали. Только вечно ругались друг с другом и с другими мальчишками. Доказывали, что то-то и то-то правда или, наоборот, вранье. «Поэтому из них получаются хорошие политики», – решил Сэл.
Размышления об ирландцах напомнили ему о Рини – ирландке наполовину. Отец ее был сыном иммигрантов из Ирландии, а мать – американской немкой во втором поколении. В характере Рини – беспечном, безрассудном, рисковом – ощущалось больше ирландского, чем немецкого.
До нее Сэл встречался с другими девушками, которые, как и он сам, происходили из итальянских семей. Но влюбился он в Рини – сплошь американку, модную, эффектную. Только вот жениться на ней ему не очень-то хотелось. Она превосходно годилась для танцев и для «обжималок», но для роли жены…
В мечтах подруга жизни представлялась Сэлу красавицей, которая была бы страстной только с ним, а вообще являла бы собой образец чистоты сердца, ума и души. Однако он отдавал себе отчет в том, что это лишь туманный идеал: в действительности таких девушек не бывает. А Рини всем хороша. Кстати, она, может быть, тоже когда-то мечтала об идеальном муже – не о макароннике, который зарабатывает чисткой чужих ботинок.
Сам не зная почему, Сэл тянул с женитьбой. Вероятно, боялся, что этот шаг положит конец его молодости, что начнутся разочаровывающие серые будни. Он бы предпочел, чтобы все оставалось как раньше: влюбленность, свидания, украдкой выкроенные часы страсти, а в остальное время – полная свобода. Откладывая свадьбу, Сэл прикрывался родителями. Конечно, они воспитали его католиком и хотели, чтобы он женился на католичке. И грош цена была бы их религиозности, если бы они смогли через это легко переступить. Но как люди скромные, мать и отец позволили бы уговорить себя. Сэла они уважали и даже побаивались. Он был американец, совершеннолетний, независимый. Он мог жениться на ком пожелает и когда пожелает. Родители бы не стали препятствовать. Как он прекрасно знал, они были до смерти благодарны ему за то, что он от них не съезжает.
Четыре сестры Сальваторе родились еще в Италии. Три жили там до сих пор: они успели выйти замуж и нарожать детей до того, как родители уплыли в Америку (мать тогда была беременна Сэлом). Четвертая сестра вышла за американца итальянского происхождения и уехала с ним в Калифорнию. Сэл остался у стариков один. Как бы он ни поступил, они бы со всем согласились.
Ему нравилось, что родители смотрят на него, американца и бизнесмена, снизу вверх. «Вообще-то, – думал он, – они ни на кого так смотреть не должны. Ведь у них у самих есть какое-никакое собственное дело».
Родители Сэла поставляли владельцам новых домов готовые газоны. За несколько долларов в год Паскуале, отец, «арендовал» траву на пустующих участках Озон-парка. Они с женой выдергивали сорняки, подсеивали новые семена, стригли газон – в общем, ухаживали за ним, чтобы он стал ровным, густым и зеленым. Потом его резали на квадратики два на два фута, два дюйма глубиной. Паскуале выкладывал их встык, как ковер, на голой земле покупателя, поливал, выравнивал, и оп-ля! Получался новый газон – всего по двадцать центов за квадратный фут. В родительском окне тоже была табличка: «Де Муччьо, газоны на заказ».
Сэл предстал перед своими тремя мальчишками в свежевычищенной шляпе, свежевыглаженном костюме с белой гвоздикой в петлице, в сияющих туфлях. Ребята, выстроившись в ряд, воззрились на него с благоговением.
– Ну как я? Гожусь?
– Вы прямо как Валентино, – сказал чистильщик шляп. – Только у того рожа постная, а у вас нет.
Кто-то шумно подергал снаружи дверную ручку. Разгневанный клиент заглянул в лавку через оконце в двери.
– Это еще что за новости? – спросил Сэл. – Запираться среди бела дня? Вы что – объявили забастовку?
– Да, на пять минут, – ответил старший чистильщик обуви. – Чтобы пожелать вам счастливой женитьбы.
Они с чистильщиком шляп с двух сторон подтолкнули младшего мальчика, стоявшего в середине. Тот достал некий предмет, который прятал за спиной, и протянул его Сэлу.
– Вам и вашей невесте. От нас.
Сэл взял подарок – печатное изображение Везувия в рамке. Картинка стоила, наверное, не больше четверти доллара, но за вычурную рамку, крашенную под золото, мальчики отдали, наверное, доллара три. Сэлу пришлось пару раз кашлянуть, прежде чем он смог произнести:
– Ах вы дурачье! Вот, значит, как вы сорите деньгами, которые я вам плачу! На досуге подумаю, не урезать ли вам всем жалованье на двадцать процентов.
Мальчишки с улыбкой переглянулись: они поняли, что босс ужасно растроган их подарком. Сэл открыл дверь, впуская нетерпеливого клиента, а своим работникам сказал на прощанье:
– Ну, как говорят ирландцы, возлюби вас Бог!
Направляясь к зданию мэрии, он подумал: «Мне повезло. Она меня любит. Американская девушка любит меня, простого макаронника. Как она, наверное, испугалась, кода поняла, что у нее будет ребенок! Конечно же, он мой. Ведь я был у нее первый. Но даже если она и напугалась, то мне виду не показала. Она доверяет мне. Она знала, что я поступлю правильно. И я постараюсь все для нее делать так хорошо, как только сумею, чтобы она никогда не пожалела».
Сэл, Рини и Марджи шли по одному из коридоров мэрии. Был день получки, до конца работы оставалось уже недолго. Клерки расхаживали по зданию со своими конвертами, раздавая сослуживцам взятые в долг четвертушки и десятицентовики. Какая-то девушка стояла у конторки нотариуса: заверяла бумагу. Сама она в мэрии не работала, а только пришла подавать заявление о приеме на гражданскую службу. Человек за стойкой, держа наготове штемпель, изучал документ. Его рука как будто бы случайно легла на девушкину руку, вцепившуюся в край конторки. Прикосновение было ему приятно, и поэтому он нарочно читал очень медленно, время от времени отрываясь, чтобы, глядя девушке прямо в лицо, задать какой-нибудь вопрос. Она отвечала робко, опустив глаза. Ей не нравилось, что чужая рука касается ее руки, но она не высвобождалась. Боясь, как бы чиновник к чему-нибудь не придрался.
По коридору торопливо прошагал другой служащий.
– Эй! – окликнул его Сэл. – Пять минут найдется?
– Смотря для чего, – ответил клерк уклончиво.
– Будешь моим свидетелем на росписи?
– Ну…
– Плачу доллар, – сказал Сэл.
– Рад помочь, – согласился клерк.
– По рукам!
– И спасибо вам, – прибавила Рини.
Они пошли по коридору маленькой процессией: впереди жених и невеста, рука об руку, сзади, тоже рука об руку, Марджи и клерк. Трое мужчин, шедших навстречу, заметили живот Рини. Пройдя мимо, они остановились, один что-то прошептал двум другим, те заулыбались. Рини, уязвленная и рассерженная, бросила им через плечо:
– В чем дело? Никогда раньше куклу не видели?
– Перестань, Джек, – сказал свидетель остряку.
Он и двое его товарищей смутились, опустили глаза и зашагали прочь, спрятав руки в карманы.
Гражданская церемония прошла быстро и буднично. После того как все обменялись рукопожатиями, Сэл протянул свидетелю обещанный доллар, но тот сунул ему банкноту обратно:
– Забудь. Все, что мне нужно, – поцелуй невесты.
Рини покорно подставила щеку, клерк слегка дотронулся до нее губами, а потом привлек обоих молодоженов к себе и обнял.
– Послушайте, – сказал он. – Вы всего этого всерьез не воспринимайте. Я сам человек семейный, мы с женой тоже в последний момент расписались. Вы, главное, запомните: это никого не касается. Не берите в голову! Счастливо! – И он ушел.
– Какой милый человек! – сказала Марджи.
– Дать бы ему в рожу! Никто не просил его совать нос в наше дело, – буркнул Сэл, глубоко тронутый сочувствием и пониманием, которое проявил по отношению к ним с Рини их свидетель.
Девушка у стойки наконец-то получила свою печать и теперь вносила плату – двадцать пять центов. «Хорошо бы, чтобы она устроилась, куда хочет», – подумала Марджи, хотя это было не ее дело.
Выйдя из здания, Рини принялась оглядываться.
– Мама не пришла, – прошептала она подруге. – Жаль. Для меня это было бы важно.
– Она скоро смягчится, – тихонько ответила Марджи. – К тому же родителей Сэла тоже нету.
– Они не знают, а моя знает. Встреча с ними мне еще предстоит, – сказала Рини и содрогнулась.
Молодожены попрощались с Марджи на крыльце. Фрэнки уже ждал ее. Он быстро спрятался за колонну, чтобы Сэл и Рини его не увидели.
– Я желаю тебе всего самого доброго, и ты это знаешь, – сказала Марджи, обнимая и целуя Рини.
Та прижалась к ней, прошептав:
– Спасибо, что была такой хорошей подругой.
– Ну хватит уже! – вмешался Сэл. – Не на похоронах.
– Тебе тоже удачи, Сэл. – Марджи протянула ему руку.
– Вообще-то жениху полагается поцелуй от подружки невесты, – возразил он.
Она по-светски чмокнула его в щеку, но его это не удовлетворило.
– Нет, так не годится. Давай как полагается, – сказал он и, схватив ее за обе руки, медленно и с силой поцеловал в губы.
«Ничего себе! – подумала Марджи. – Наверное, это чудесно, когда между мужчиной и женщиной страсть».
Сэл привез невесту в свой дом в Озон-парке. Они вошли в кухню, и он быстро объявил родителям по-итальянски, что женился. Отец и мать молча переглянулись. Американские привычки красавца сына до сих пор ставили их в тупик, но возразить они не решились, хотя предпочли бы получить в качестве невестки темноглазую итальянку, которая знала бы их обычаи.
Мать, сухощавая, горестного вида женщина, кивнув, сказала Сэлу на итальянском, что обед готов, и достала из духовки большой помидорный пирог, на поверхности которого пузырилось горячее оливковое масло. По кухне распространился чудесный запах расплавленного сыра, острого перца, томатов, специй и свежевыпеченного хлеба. Мать переложила пирог на деревянную доску и поставила на стол, тоже деревянный, без скатерти. Старик откупорил бутылку молодого домашнего вина и наполнил четыре бокала.