Марджи собиралась преподнести ему новость чуть более торжественно, но, заметив его нетерпение, просто отрезала:
– У нас будет ребенок.
Она прикрыла глаза, чтобы не видеть того выражения отвращения и ужаса, которое вдруг возникло на его лице. Прошло, как ей показалось, довольно много времени, прежде чем он спросил:
– Ты уверена?
– Уверена.
– А может, ты просто нервничаешь, или простудилась, или еще что-нибудь?
– Я не нервничаю, и простуды у меня нет.
– Наверное, что-то можно сделать – принять какие-то таблетки.
– Это еще зачем? К тому же я на третьем месяце.
– Почему ты мне месяц назад не сказала?
– Месяц назад я не была уверена.
Фрэнки встал и принялся расхаживать по комнате, очень бережно держа в руках чашку и блюдце, как будто надеялся, оберегая их, выиграть время.
– Но я не понимаю, – сказал он. – Я же был осторожен!
– Я думала, ты обрадуешься, – произнесла Марджи печально.
– Обрадуюсь? – переспросил он, словно не веря собственным ушам.
– Так или иначе, это случилось.
– Это все ты виновата! Вечно хватаешь меня… лезешь с поцелуями.
Марджи поднялась с кровати, встала перед Фрэнки в розовой вискозной рубашке за доллар девяносто восемь и произнесла самую язвительную речь в своей жизни:
– А в чем дело? Боишься, как бы твои друзья чего не сказали? Вдруг Сэнди усмехнется: «Не повезло тебе, парень!» – или Джин махнет на тебя платочком: «Как трогательно!»
– Что ты такое говоришь? – спросил Фрэнки, по-видимому, потрясенный. Потом к нему вернулась холодная логика. – Я не волнуюсь из-за того, что скажут или подумают мои друзья в конторе. С чего бы мне волноваться? Они ни о чем не узнают. Во-первых, я не намерен распространять эту новость, даже если ты считаешь ее чудесной. Во-вторых, это никого не касается, кроме меня и тебя. – Он сощурил глаза и спросил тихо, почти ласково: – И все-таки что ты имела в виду, Марджи?
– Ничего! Ничего! – внезапно она испугалась того, что до сих пор было размыто и чему она придала форму своими словами. – Не знаю, зачем я это ляпнула. Ты не обращай внимания. В моем положении женщины часто говорят глупости. – Она болезненно содрогнулась от нового рвотного позыва.
– Боже мой, Марджи, прости! Я идиот. Ничего не соображаю.
Нечто обретшее форму снова эту форму утратило. Марджи содрогнулась опять.
– Ляг, – сказал Фрэнки.
Когда тошнота прошла, они попытались все обсудить разумно.
– Подумай сама, – начал он. – Мы только начали налаживать нашу жизнь. Ребенок отбросит нас назад. Года через три-четыре это был бы другой разговор, но сейчас… Ох, Марджи! Что же нам делать? Как мы со всем этим справимся?
– У нас уже скоплено пятнадцать долларов. Будем откладывать те два, которые тебе прибавили. Тогда на врача и больницу наберется. Все просто.
– Но это только начало, а потом?
– И потом тоже больших расходов не потребуется. Месяцев шесть, а то и дольше, я смогу кормить. Это бесплатно. Ну а после – кварта молока в день, изредка баночка патоки.
– А если он заболеет?
– С чего вдруг? Ты здоров, я здорова, и ребенок у нас будет здоровый.
– Но…
Марджи опять встала – на этот раз не из-за тошноты.
– Ты опоздаешь на работу, – сказала она твердо.
Идти в булочную за свежей выпечкой было уже некогда. Марджи сварила для Фрэнки кофе и поджарила тосты.
Когда он ушел, она погрузилась в тревожные размышления. «По-своему, – подумала она, – он прав. Но я хочу этого ребенка и как-нибудь справлюсь. Нам понадобится больше места. Не всунем же мы колыбельку на кухню или в ванную! Но более дорогое жилье нам не по карману. Значит, придется переехать в квартал подешевле, чтобы за те же деньги комната была просторнее. На первые два года такой вариант сойдет. Но к тому времени, когда малышка дорастет до детского сада, мы должны будем встать на ноги и найти место поприличнее: пусть играет с детьми из хороших семей».
«Мне страшно, – призналась Марджи сама себе. – Я столько слышала о том, как больно рожать! Мама всегда говорила, что лучше яду выпьет, чем согласится еще раз это пережить. А у Рини все нормально прошло… Сейчас уже другое время: врачи стараются делать так, чтобы женщина чувствовала меньше боли. Когда я жила дома, мне надо было лучше стараться загладить свою вину, ведь это из-за меня мама так мучилась. С другой стороны, когда родится мой ребенок, я не буду считать его ни в чем виноватым. Он ведь не просит, чтобы я произвела его на свет, значит, и платить мне не обязан. Я не стану вести себя как мама или как миссис Мэлоун. Это я буду в ответе перед ребенком за то, что он родился».
Фрэнки наконец-то набрался мужества, чтобы сообщить новость родителям. Мистер Мэлоун принял известие спокойно: хрюкнул и перевернул страницу своего пособия для гробовщиков. Фрэнки почувствовал облегчение. Он боялся, что отец излишне развеселится и брякнет: «Ишь ты! А я и не знал, что это в тебе есть!»
Миссис Мэлоун признала неизбежность произошедшего, сказав, что не удивлена: ее сын попался в ловушку – этого следовало ожидать.
– В какую еще ловушку? Они ж почти год как поженились! – заметил Мэлоун.
– А вот в какую: она знает, что Фрэнки слишком хорош для нее, и боится, как бы он сам это не понял, когда протрезвеет. Рано или поздно он проснулся бы и ушел от нее. Так вот она все хитрила, хитрила и добилась своего: теперь привяжет его к себе этим ребенком.
– Хитрость-то тут невелика, – бросил Мэлоун поверх учебника.
– Тебя кто просил совать сюда свои два пенса? Читай про то, как жмуров в гроб ложить, да знай помалкивай.
– Я и читаю. – Пэтси задумчиво поглядел на жену. – Умение ложить жмуров в гроб может мне когда-нибудь пригодиться.
– Щас! Не дождешься! Это я вас всех похороню!
Мэлоун захлопнул книжку и протянул ей:
– На! Сначала научись!
Миссис Мэлоун швырнула учебник в дальний угол, ее супруг громоподобно расхохотался. Покончив с этой маленькой комической интермедией, мать повернулась к Фрэнки, который уже чувствовал себя совершенно несчастным.
– Сынок, при всем уважении к твоей жене…
– Ну разумеется! – Он дернул головой в насмешливом поклоне.
– …она проделала с тобой подлый трюк.
В глубине души Фрэнки и сам так думал, но в устах матери эти слова были ему отвратительны.
– Мама, ты не любишь Марджи. Не потому, что она это она, а потому, что я на ней женился. Ты бы ненавидела мою жену, кем бы она ни была.
– Это еще что за разговоры! Я всем своим детям желаю найти пару. Только я надеялась, что ты выберешь девушку получше, из приличной семьи.
– С ее семьей все в порядке, и, раз уж на то пошло, это она для меня слишком хороша.
– Бьюсь об заклад: она сама тебе это сказала.
– Нет. Но дело не в этом. Я не прошу тебя ее любить. Я прошу только, чтобы ты вела себя с ней по-человечески.
– А когда я с кем не по-человечески себя вела? Просто я не умею притворяться и всегда обращаюсь с людьми так, как они заслуживают. Заслуживают хорошего, так и я с ними по-хорошему, а не заслуживают, так я не лицемерка какая-нибудь, чтобы любезничать с ними, даже если они вышли замуж за моего единственного сына. Фрэнки, я ведь только одного хочу, – сказала миссис Мэлоун, причем вполне искренне, – видеть своих детей счастливыми. О себе я не забочусь. Я уже прожила жизнь. Мне, в конце концов, ничего уже не нужно – хотя в свое время я была симпатичной девушкой и надеялась удачно выйти замуж… Не то чтобы я жаловалась на твоего отца, который всегда много работал, старался как мог… В общем, против Марджи, бедняжки, я ничего не имею. Но любая мать чувствует… Ты не поймешь, сынок. Короче говоря, ты мог бы найти себе жену получше.
Фрэнки посмотрел на отца. Лицо Пэтси искривила какая-то эмоция: то ли недовольство жениной критикой, то ли насмешка, то ли отвращение к сентиментальной болтовне. В уме Фрэнки промелькнуло что-то, что помогло ему на мгновение понять мать. Но все равно ему было неловко, как бывало всегда, когда речь заходила о чувствах. Отвернувшись, он сказал:
– В любом случае, мама, будь с ней поприветливее хотя бы до рождения ребенка. А потом, – его озарила новая вспышка понимания, – ей, наверное, уже ничего ни от кого не будет нужно.
– Я никогда не позволяла своим детям указывать мне, что я должна делать, – заявила миссис Мэлоун. – И впредь не позволю.
Фрэнки постарался проявить ту же искренность, которую, как он думал, проявляла мать:
– Марджи ведь еще очень молода, мама. Думаю, она боится. Ей придется много страдать, чтобы родить ребенка. Она может даже умереть. В таком случае ты потом себе не простишь, что была недобра к ней.
– Кто тебе наговорил этой чепухи? – воскликнула миссис Мэлоун. – С чего ты взял, что женщины боятся, и страдают, и могут умереть только из-за того, что у них ребенок?
– Все это наговорила мне ты, мама, – тихо сказал Фрэнки и ушел.
Мэлоун утратил интерес к своему погребальному руководству. Сосредоточиться никак не удавалось. Ему было жаль мать Фрэнки, самого Фрэнки и даже Марджи. Подняв глаза на перекошенное лицо жены, он бесшумно закрыл книгу.
– Парень прав, Нора. Ему было шестнадцать лет, когда он начал оборачиваться на девочек на улице. А ты тогда носила Дорин и все твердила, как тебе страшно: ты, мол, будешь страдать и можешь даже помереть. Я говорил тебе: «Не пугай мальчика». А ты мне: «Рано или поздно ему придется об этом узнать». Потом ты еще сказала Фрэнки, чтобы он не делал ничего, что причинит тебе горе. Каждый раз, когда он смотрел на девушку, он причинял тебе горе, и ты ему об этом говорила. Ох, Нора, ты хорошо промыла ему мозги. Ты думала, будто делаешь это для себя, и не поняла, что стараешься и для какой-то другой женщины.
Миссис Мэлоун попыталась объяснить:
– Просто Фрэнки – лучший из моих детей…
– Да, он у нас лучший. Он рожден симпатичной девушкой и честным мужчиной, которые любили друг друга когда-то давно. Его ждали, и он пришел в этот мир… желанным. – Пэтси вздохнул. – Другие желанными не были: они появились по ошибке, по неосторожности, потому что мы ничего не могли с этим поделать. А его мы хотели.