Врачебный кабинет, родильная комната, палата для пациенток и диетическая кухня, а также жилые комнаты для самого доктора, его жены, двух дочерей и тетки жены – все располагалось под одной крышей. В отличие от большинства докторш миссис Паольски в любое время дня или ночи знала, где находится ее муж.
Маленький холл, служивший приемной, всегда казался более запруженным пациентками, чем был на самом деле: пять или шесть беременных женщин, некоторые на поздних сроках, могут занимать много места. Столовую переделали в консультационный кабинет, совмещенный с канцелярией и смотровой. В кухне, убрав газовую плиту и холодильник, устроили родовую.
В длинной узкой гостиной с двумя высокими окнами стояло почти вплотную друг к другу шесть кроватей. Поскольку тумбочки между ними не помещались, в ногах каждой была приделана полочка для личных вещей пациентки. На всех этих полочках лежало приблизительно одно и то же: журнал или пара журналов с «исповедальными» женскими историями, растение в горшочке (непременно увядающее), срезанные цветы в вазе (непременно слишком тесной), наполовину опустошенная коробка конфет и кучка фантиков с шуточными или сентиментальными поздравительными стишками по случаю рождения ребенка. Из этих бумажек вырастала, как застывший экспрессионистский цветок, зубная щетка с яркой ручкой в стакане из матового стекла. Сумочки с пудреницами, помадами, расческами и небольшим количеством денег хранились под подушкой.
К столовой примыкала небольшая застекленная терраса, где содержались новорожденные. Желающие умиленно поглядеть на маленькие свертки должны были подойти к стеклу снаружи, с гаражной дорожки, отделяющей половину дома, принадлежащую Паольски, от соседских владений.
В углу подвального этажа располагалась кухня, где готовили детское питание (для тех младенцев, которых не кормили грудью) и еду для матерей. В другом углу была прачечная со стиральной машиной, корытами и гладильной доской. И готовкой, и стиркой занималась тетя Тесси, старая дева. Считалось, что это придумано очень удачно. Не имея ни собственного мужа, ни собственного дома, она должна была благодарить судьбу за родственников, которые о ней заботились. Для сна ей отвели койку возле стиральной машины. Однажды ее сестра, приходившаяся миссис Паольски матерью, спросила:
– А хорошо ли, что Тесси спит в подвале?
Докторша с негодованием ответила:
– Никакой это не подвал, это жилая комната в цокольном этаже, совершенно идеальная: зимой здесь тепло от котла отопления, а летом прохладно, оттого что нет окон. Или ты хочешь, чтобы она жила с тобой и с папой?
Мама согласилась: цокольный этаж очень хороший, не сырой, как некоторые.
Маленький картонный шкафчик вмещал в себя весь гардероб тети Тесси, состоявший из того, с чем нехотя расстались родственницы. Поскольку и жильем, и едой, и одеждой ее обеспечивали, а выходить она никуда не выходила, то и деньги ей были ни к чему. Совершенно ни к чему. Тем не менее добрый доктор изредка (на день рождения и на Рождество) подбрасывал ей пять долларов. Сара всегда говорила, что такое большое сердце доведет его до богадельни. Но этих подарков тетя Тесси не тратила, а все ее скудные сбережения по завещанию отходили детям Паольски – вот почему Сара довольно легко мирилась с мужниной щедростью.
Порой тетю Тесси посещала вероломная мысль: ей казалось, что получать ее труд в обмен на еду, кров, старую одежду и десять долларов в год, вносимые ею в фонд приданого девочек, – это довольно удобно для Сары и доктора. Но вслух эта мысль никогда не высказывалась, потому что идти тете Тесси все равно было некуда.
Сами Паольски жили на втором этаже. Под лестницей располагалась уборная, которой пользовались и члены семьи, и медицинские сестры, сюда же сливалось содержимое уток родильниц. (У тети Тесси внизу был собственный туалет.) В каморке наверху устроили кухоньку, в одной из двух комнат – гостиную, в другой – спальню дочерей. Доктор и его жена спали на чердаке с «отделкой» и одним окном. Зимой он не отапливался, но супруги считали, что спать в холоде полезно для здоровья. Летом в нем часто бывало жарко, как в парнике, но доктор объяснял, что потеть очень полезно: так организм освобождается от ненужных веществ.
Иногда доктор решал провести ночь внизу на том основании, что так ему будет спокойнее: у миссис такой-то может начаться кровотечение. В таких случаях он растягивался на черном кожаном диване в кабинете, а миссис Паольски, которая не любила спать одна, потому что боялась мышей, ложилась на оттоманку в гостиной. Конечно, такое бывало нечасто: только если в августе ночь выдавалась особенно душной или в январе – особенно холодной.
В доме, служившем одновременно семейным гнездом и больницей, было предусмотрено все, кроме коридора, который мужья могли бы мерить шагами в паническом предчувствии скорого отцовства. Шагать им приходилось по улице перед окнами. Соседи привыкли к тому, что по тротуару вечно кто-нибудь расхаживает взад-вперед. И им это даже нравилось, потому что квартал был, можно сказать, под круглосуточной охраной, и жители могли не опасаться краж. Иногда прибавления в семействе ожидали сразу двое мужчин, которые либо сводили знакомство и начинали прохаживаться бок о бок, либо пересекались через каждые полминуты в определенной точке. Казалось, они бастуют против несправедливости жизни.
Доктор Паольски оказывал честные услуги беременным женщинам, которые не могли себе позволить лечь в настоящую частную клинику, но были слишком горды, чтобы рожать в благотворительной больнице, и слишком грамотны, чтобы ограничиться вызовом повитухи на дом. Цены были разумные: двадцать пять долларов за сами роды и сопутствующие медицинские услуги (плюс еще пять долларов, если рождался мальчик, которому полагалось сделать обрезание). Три доллара в день за еду, постель, услуги сиделки и уход за новорожденным плюс еще три доллара – обезболивающее, если женщина нуждалась в нем или хотела его получить.
В общем, доктор Паольски оказывал нужные услуги за небольшие деньги, и нельзя было упрекать его в том, что он «срезает углы».
Глава 33
Марджи подсчитала предстоящие расходы. Роды, обезболивание (она была недостаточно храбра, чтобы рожать без анестезии), госпитализация – семьдесят долларов. Такси туда и обратно – еще два. По доллару чаевых для ночной и дневной сиделок. Семьдесят четыре. Округленно семьдесят пять: Марджи хотелось иметь доллар в запасе, на случай если захочется, чтобы ей доставили газету или еще что-нибудь. Да, семидесяти пяти долларов должно было хватить. Но Марджи это казалось очень много. За две недели до родов она провела с Фрэнки совещание по финансам.
– Нам нужно семьдесят пять долларов, – сказала она. – Ну или хотя бы семьдесят четыре. Я экономила на всем, на чем могла, но скопила только пятьдесят шесть.
– Ты ведь говорила, что справишься, – сказал Фрэнки.
– Я сама на это надеялась и очень старалась. Откладывала те два доллара, которые тебе прибавили, старалась ужиматься. Но счета за еду выросли: я теперь все время как будто бы голодная.
– Ладно, Марджи, не переживай. Хватит с тебя боли и страха, связанных с родами. О денежной стороне тебе беспокоиться незачем.
– Беспокоиться о денежной стороне – это для меня совсем не плохо. Так я отвлекаюсь и меньше боюсь.
– Я все улажу. Могу отказаться от курения.
– Но Фрэнки! Ты и так куришь мало, а это твоя единственная радость!
– Ну тогда я брошу не насовсем, а только на две недели, пока ты будешь в больнице. Это нетрудно. Когда мне захочется покурить, я подумаю о том, как ты там лежишь. В сравнении с этим две недели без курения – ерунда.
– Раз меня почти полмесяца не будет дома, мы сэкономим на газе, электричестве и льде для холодильника, – предположила Марджи с надеждой.
– И на продуктах, – добавил Фрэнки. – Я поживу у матери. Завтракать и ужинать буду там. Это хорошая экономия.
Мысль о том, чтобы питаться на материнской кухне, не радовала его: стоит ему там проявить аппетит, он непременно услышит: «Правильно, сынок, кушай побольше! В твоем доме тебе разве кто-нибудь так приготовит?!»
– Надо бы оформить больничную страховку, – сказал Фрэнки. – Я читал рекламные проспекты. «Никогда не знаешь, когда болезнь тебя поразит», – мрачно процитировал он.
– Нет, – твердо возразила Марджи. – Я никогда не болела, ты тоже. Мы не можем позволить себе из года в год просто так платить страховые взносы. Наши жизни застрахованы. Этого достаточно.
– И все же как знать, – упорствовал Фрэнки. – Не зря же говорят, что болезнь наносит удар неожиданно.
– Таким людям, как мы, болеть нельзя. Мы должны держаться. Если мы потеряем здоровье, – Марджи постучала по дереву, он тоже, – мы пропали.
– Может, сейчас все и нормально. Но что будет, когда мы состаримся? – спросил Фрэнки, ощущая на себе всю тяжесть прожитых двадцати двух лет.
– До старости у нас еще целая вечность. К тому времени мы станем на ноги, у нас будет собственный дом, у тебя – собственное дело, наши дети успеют окончить колледж.
– Дети? – простонал Фрэнки. – Господи, Марджи! Мы не можем себе позволить иметь еще детей. Правда, не можем! Если парень завел детей, значит, он отдал заложников судьбе[46] – это я где-то прочел, когда учился в школе.
– То есть как – заложников?
– Я имею в виду, что если у человека есть дети, он связан на всю оставшуюся жизнь.
– Но где один, там и двое или трое. Второго ребенка можно родить следом за первым, а третьего – когда старшим будет лет десять-двенадцать. Тогда, после того как они от нас уедут, в доме все равно останется ребенок.
– Нет, Марджи, хватит с нас одного. Я лично за этим прослежу, – сказал Фрэнки ровным голосом. – Больше у нас детей не будет.
– Но какой смысл нормальной женщине жить без детей? – вскричала Марджи. – У меня должны быть дети, Фрэнки!
– Да зачем? Почему? Назови мне хоть одну вескую причину. – Ему вспомнились слова матери: – Кроме того, что так ты меня к себе привяжешь.