Приторная сентиментальность этой маленькой речи заставила Марджи поморщиться.
Уже готовая к отъезду, она проболталась в больнице до двух часов дня, чтобы еще раз помочь при кормлении. Потом попрощалась с шестью матерями (та, которая лежала на диване, теперь заняла ее кровать), записала их адреса и пообещала зайти. Но все знали, что она знает, что не сдержит слова, потому что растущие малыши будут напоминать ей, каким был бы ее ребенок, если бы выжил.
Вручив дневной сестре доллар чаевых, Марджи оставила еще один доллар миссис Браун, чтобы та передала ночной сиделке. Пожимая Марджи руку, доктор Паольски сказал, что ему жаль, чертовски жаль. Она попросила его не переживать: такое случается – ничего не поделаешь. Он выразил надежду на новую встречу через год.
Потом Марджи спустилась в подвал, чтобы попрощаться с тетей Тесси. Та сидела на своей койке, читая позавчерашний номер «Нью-Йорк Грэфик», и, как только послышались шаги, судорожно сунула газету под подушку. Увидев, что это всего лишь Марджи, она сразу успокоилась. Свет стоваттной лампочки, без которой в этом темном углу нельзя было обходиться ни днем, ни ночью, подчеркивал морщины на увядшем лице. Тетя Тесси встала, и они с Марджи, пожав друг другу руки, пробормотали обычные для подобных ситуаций прощальные фразы. Когда Марджи уже повернулась, чтобы уйти, тетя Тесси произнесла:
– Погодите секунду, я хочу вам кое-что сказать. Я представляю себе, как вам сейчас тяжело. Но лучше чего-то лишиться, чем всю жизнь не иметь ничего такого, что можно было бы потерять.
– Не знаю, – сказала Марджи, – не знаю.
Глава 37
Марджи голодными глазами смотрела в окно трамвая. Знакомые места выглядели непривычно – как пейзажи чужой страны, про которую она читала, но в которой раньше никогда не была. Детали выделялись резче, краски стали ярче, звуки улицы приобрели свежий смысл.
Дома Марджи, к своему разочарованию, не ощутила той же новизны. Квартирка запылилась, казалась маленькой и обветшалой, как будто ее давно забросили. Дефект на гобелене, которого Марджи раньше почти не замечала, теперь бросался в глаза, напоминая плохо зарубцевавшийся шрам. Лепестки искусственных красных роз в черной вазе превратились в кармашки для пыли. Массивные книгодержатели, подпирающие немногочисленные книжки, тоненькие и потрепанные, выглядели глупо. И кругом было слишком много голубого цвета, а он, как оказалось, больше не нравился Марджи. Она подошла к сундуку с приданым, в котором хранила детские вещички, и собралась с силами, чтобы преодолеть острую боль. К ее облегчению, крошечной одежки там уже не оказалось: наверное, мама забрала.
Марджи сняла со стены голубой гобелен, стряхнула с него пыль и вместе с подпорками для книг убрала его в сундук, а розы сунула в мусорное ведро.
Из холодильника пахло плесенью: это испортились немногочисленные остававшиеся там продукты. Марджи выбросила все, кроме бутылки кетчупа и двух яиц, которым, как можно было надеяться, ничего не сделалось. После этого она открыла окна: морозный воздух ворвался в квартирку и наполнил складки штор, сделав их похожими на развевающиеся знамена. Марджи стало полегче. Она везде вытерла пыль, подмела и помыла пол, вернув своему маленькому дому чистоту и свежесть.
В ванне валялась гора грязного белья Фрэнки. Марджи вдруг почувствовала сильную усталость. Ей захотелось прилечь, но самой опускать прислоненную к стене кровать пока, пожалуй, не стоило. Почувствовав холод, Марджи заметила, что дрожит. «Я перетрудилась», – подумала она и, закрыв окна, достала из шкафа одеяло, чтобы набросить его себе на плечи. Потом открыла духовку и зажгла газ.
Когда тепло расслабило ее тело, она опять ощутила мучительную пустоту – то, что доктор назвал послеродовыми болями. Ей захотелось заплакать, но она почувствовала себя как тогда, когда потерялась, а потом нашлась и мать принялась ее бить. Сдаваться было нельзя. Слезы обжигали веки изнутри, на лице прорисовались уродливые горестные линии, однако Марджи поборола желание выплакать себе глаза.
Глядя в теплую черную пещеру печки, Марджи подумала: «Многие женщины сидели вот так же перед духовкой, а потом включали газ, но не подносили к горелке спичку. Интересно, что они при этом думали».
Марджи наклонилась и увидела маленькие язычки пламени, вырывающиеся из круглых отверстий на дне печки. Вдруг они исчезли. Марджи, запаниковав, вскочила, выключила газ и испуганно оглядела кухню, как будто могла обнаружить некое злобное существо, желавшее подстроить ее смерть.
Нет, умирать она не хотела! Ни в коем случае! Она хотела жить – держаться за жизнь при любых обстоятельствах.
Заметив, что кухонное окно закрыто неплотно, Марджи почувствовала облегчение: значит, это ветер задул пламя, а не какой-нибудь невидимый дух.
Через некоторое время она накрасилась, причесалась и собралась за покупками. Возвращаясь в квартиру из больницы, она заметила, что почтовый ящик полный, но тогда у нее не было при себе ключа. Сейчас она взяла его на положенном месте – под будильником.
Три письма были из мебельного магазина, из газовой компании и из страховой. Конечно, Фрэнки не оказалось дома, когда коллекторы приходили за деньгами. Марджи засунула эти конверты в свою сумочку нераспечатанными. Из двух оставшихся писем одно было от Рини, а другое – из фирмы Томсона-Джонсона.
Марджи принялась читать их на ходу. Рини писала, что у нее нет слов. Ей очень-очень жаль. В больницу она не приехала, чтобы не распереживаться там слишком сильно, но обязательно навестит Марджи дома, как только сможет. К письму прилагалась открытка с напечатанным именем отца Беллини и надписью: «Не теряйте веры, дитя мое». К этой карточке была прикреплена другая, поменьше, и медалька с изображением Сердца Иисуса.
Другое письмо было от мистера Прентисса. Он слышал о горе Марджи. Никакие слова, которые он мог бы сказать… Но он знает, что так или иначе она выдержит это испытание… Он верит в ее силы. В жизни каждого человека может пойти дождь, но у каждого облака есть серебристая каемка…
Это крылатое выражение заставило Марджи вспомнить популярную песенку: «Ищи серебро в каждом облачке…» «„Солнышко“ …Мюзикл с участием Мэрилин Миллер… Я собиралась купить моей девочке балетные туфельки, – подумала Марджи. – Я собиралась назвать ее Мэрилин».
Три ступеньки вели в полуподвальный магазинчик. Дверь с меловой надписью «Тони. Лед» оказалась запертой. Здесь всегда бывало заперто, но Марджи почему-то рассчитывала, что сейчас будет открыто. Почему, она сама не знала. Просто весь мир казался ей очень изменившимся, вот и здесь она ожидала перемен. Взяв с крюка замызганный блокнот, к которому прилагался огрызок карандаша на шнурке, Марджи оставила заявку на доставку льда. Зимой лед не был нужен тем, кто мог хранить продукты на наружном подоконнике. Но владелец дома, где снимали квартиру Марджи и Фрэнки, этого не любил. «Потом я все равно выставлю ящик за окно. Так я смогу экономить шестьдесят центов в неделю. А хозяин, если хочет, пусть ищет новых жильцов. Я устала вечно считаться с чужим мнением и всего бояться», – решила Марджи.
В пекарне ей как будто бы обрадовались. Булочник знал, что она родила, но младенец умер. Все торговцы уже спросили у Фрэнки, можно ли его поздравить, и он им сказал. Соболезнований пекарь не выразил. Просто вдобавок к круглой плетенке положил сахарное печенье, как иногда делал, когда обслуживал застенчивых маленьких покупателей.
Продавщица гастронома проявила меньше такта.
– Я слыхала, вы потеряли малыша, – заявила она.
– Да, – ответила Марджи.
– Горе-то какое!
– Да.
– А отчего ребенок умер?
Марджи не хотелось об этом разговаривать:
– Я немного тороплюсь. Мне маленькую пачку масла и пинту молока.
– Вижу, вы не изменились, – фыркнула продавщица, обиженная такой резкой сменой темы. – Опять забыли пустую бутылку.
Марджи попыталась привычно отшутиться:
– Да я бы и голову забыла, если бы она не…
– С вас залог.
– Хорошо. А завтра я принесу две бутылки.
– Смотрите, чтобы были из этого магазина.
– Послушайте, – сказала Марджи, – у всех свои недостатки. Я вот забываю приносить пустую тару. Но это не значит, что я мошенница и попытаюсь подсунуть вам чужую бутылку. Да вы ее и не возьмете. Очень надо связываться с вами – из-за двух центов.
– Что вы говорите?! Вообще-то вы были бы не первая, если бы попытались меня обмануть.
– Я ваша клиентка уже год и никогда вас не обманывала. Но ваш магазин здесь не единственный. Не нужно мне от вас ни масла, ни молока.
– Не надо так себя вести только из-за того, что я прошу возвращать мне мои собственные бутылки.
– Я сама решу, как мне себя вести.
Марджи вышла на улицу, трясясь. Впервые на своей памяти она поругалась с кем-то из-за пустяка.
Купив масло и молоко в другом магазине, она вернулась домой и почистила картошку к ужину. А потом вспомнила: Фрэнки не знает, что она выписалась. Значит, пойдет ужинать к матери.
Он пришел в девять. После работы неторопливо поел у родителей, потом отправился в больницу. Когда на месте Марджи он увидел чужую женщину, его кольнул страх. Однако сестра быстро все объяснила. В тот вечер была очередь Фрэнки угощать всех мороженым; от неожиданности он забыл оставить ведерко в больнице и принес домой. Сверху сладкая розовая масса уже растаяла, а в середине была еще твердая. Они с Марджи все съели.
Потом они разложили на кухонном столе счета: газ, электричество… Из мебельного магазина прислали вежливое, но слегка угрожающее письмо: дескать, фирма надеется, что Мэлоуны непреднамеренно пропустили два недельных платежа и впредь такого не повторится. Коллектор от страховой компании оставил корректную печатную записку: он никого не застал дома, но в следующий раз рассчитывает получить от жителей квартиры положенные взносы, ибо прекращение страховки – дело весьма серьезное. «Искренне ваш», и так далее.
В заключение Фрэнки показал Марджи счет из погребального бюро. Она прочла: «Предмет оплаты: Мэлоун (младенец), погребение». Чуть ниже стояла продолговатая печать со словом «оплачено», чьими-то инициалами и датой, вписанной чернилами. Сверху Фрэнки положил две залоговые квитанции.