— Дежурный!.. На помощь!..
Никто не прибежал на его крик, потому что в эту минуту заводские ворота распахнулись и во двор ворвались с красными знаменами судостроители и солдаты Кексгольмского полка.
— Ура авроровцам! — закричали они.
— Урррааа! — раздалось в ответ по всем палубам и отсекам крейсера.
Кондукторы с унтерами немедля развернули пулеметы, решив стрелять по рабочим, но матросы накинулись на них со всех сторон, смяли и посбрасывали с надстроек.
Несколько матросов схватили Ограновича. Старший офицер яростно отбивался. Ему скрутили руки за спину и пинками погнали к трапу, спущенному на берег.
Остальные офицеры, застигнутые врасплох, не сопротивлялись. Они отдавали оружие и послушно шли за матросами на ют. Только командира крейсера никто не успел схватить. Он выскочил из кормового тамбура с браунингом. В ярости Никольский, наверное, убил бы несколько человек, если бы кто-то из машинистов ногой не вышиб из его руки пистолет.
С обезоруженного капитана первого ранга содрали погоны и потащили на берег в угольную яму. Туда же приволокли цеплявшегося за ноги Ограновича.
Суд над ними был короткий: матросы вскинули винтовки и дали два залпа.
Офицеры, стоявшие на юте, видели все это. Их лица побелели.
— Так и с вами будет, — сказал один из матросов, — если пойдете против народа.
ГОРЯЧИЕ ДНИ
Две грузовые автомашины с путиловцами выкатили на Петергофское шоссе и помчались к центру города.
У Александровского рынка шла стрельба. Рабочие вместе с солдатами осаждали полицейский участок.
Первая машина остановилась. На мостовую спрыгнули Дема Рыкунов и еще несколько человек. Кокорев видел, как они побежали по мосту через Фонтанку. Он хотел остановить свою машину, но послышалась команда:
— Не будем задерживаться! Здесь сами справятся. И машины покатили дальше.
Рыкунов подбежал к угловому дому, где толпилось человек двадцать.
— Не высовывайся, парень! — предупредил его солдат в лохматой папахе. — Мигом подобьют! Надо в обход.
Рыкунов и еще несколько человек двинулись в обход за солдатом. Они прошли в какой-то тупичок, помогая один другому, вскарабкались на деревянный сарай и поднялись по железной лестнице на крышу четырехэтажного дома.
Дома здесь стояли вплотную. По крышам нетрудно было пробраться к полицейскому участку. Но снег, лежавший на кровлях, оказался рыхлым. Ноги то увязали, то вместе с сорвавшейся глыбой скользили по скату. Дема несколько раз падал и хватался за выступы дымовых труб, чтобы не скатиться вниз, на панель. Он не отставал от солдата, так же перепрыгивал с одного обрывистого края крыши на другой и на четвереньках карабкался по крутым скатам.
К зданию, где находился полицейский участок, добрались лишь пять человек. Остальных заметили люди, скрывавшиеся под арками ворот и на другой стороне Садовой. Они что-то кричали и махали шапками.
— Вот ведь недоумки, выдадут нас, — рассердился солдат.
Он вышиб прикладом винтовки полукруглую раму слухового окна, и все, кто был на крыше, проникли на чердак.
— Прячьтесь за стояки труб, — приказал солдат. — И не высовывайтесь, пока я не подам команды.
Сам он, поманив за собой Дему, пошел на разведку.
Полицейские сообразили, что им грозит опасность с соседних крыш. Когда разведчики вышли на площадку лестницы, то увидели трех городовых, тащивших по лестнице наверх пулемет.
— Укройся здесь, — шепотом сказал солдат Деме. — Как только я выстрелю по переднему, бей заднего. Третьего вдвоем скрутим.
Дема присел за высоким ящиком, стоявшим у входа на чердак, а солдат прижался к стене в темном углу.
Городовые, тащившие пулемет по лестнице, долго не показывались. Но вот мелькнули их шапки. Дема крепче сжал в руке небольшую кувалду и затаил дыхание.
Передний городовой просунул голову на чердак, огляделся и крикнул:
— Давай живей!.. Вон к тому окну.
Пятясь задом, городовые стали перетаскивать пулемет через порог. Все они были вооружены револьверами.
«Теперь-то я добуду себе наган», — подумал Дема.
Как только раздался выстрел, он выбежал и ударил кувалдой по спине ближайшего городового, а затем навалился на его соседа.
Городовой оказался сильным и вертким, он извивался на полу, пытаясь зубами вцепиться Деме в руку. Солдат оглушил его прикладом винтовки. Городовой сразу обмяк и, ткнувшись носом в слежавшиеся опилки, повалился на бок.
Дема вытащил у него из кобуры наган и сорвал красный шнур. Ему хотелось добыть револьвер и для Васи, но оружие успели срезать парни, прятавшиеся за стояками.
Вооружившись наганами, они стали осторожно спускаться вниз.
Во втором этаже обе створки дверей были распахнуты. Из коридора струился синеватый дым и чувствовался резкий запах пороховых газов. В глубине помещения громыхали выстрелы. Городовые стреляли и в первом этаже.
— Двое останьтесь на площадке, а остальные за мной! — скомандовал солдат.
В длинном коридоре стояли раскрытые ящики с патронами и гранатами-лимонками. Солдат взял две гранаты и пошел впереди. Дема держал наган на взводе.
В большой комнате, уставленной письменными столами, шесть городовых стреляли из окон.
Солдат бросил одну за другой лимонки и присел за дверью у стенки.
От взрывов посыпалась штукатурка. Коридор заполнился известковой пылью и дымом. В его дальнем конце заметались полицейские.
Низкорослый городовой выскочил из соседней комнаты и закричал:
— Нас окружили, спускайтесь во двор!
Дема сшиб его с ног и дал несколько выстрелов в конец коридора.
Потом они с солдатом вбежали в крайнюю комнату. Там двое городовых притаились за пулеметом, выставленным в окно.
— Руки вверх! — крикнул солдат.
Городовые обернулись и, увидев направленное на них дуло винтовки, подняли руки.
Дема подбежал к пулемету, столкнул его на улицу и, высунувшись из окна, замахал шапкой.
Снизу донеслось «ура».
Вскоре все коридоры заполнились народом… Восставшие ловили полицейских, разбивали шкафы, выбрасывали из столов бумаги, топтали и рвали царские портреты.
— Ну, хлопцы, нам тут делать больше нечего, — сказал солдат. — Пошли дальше.
Дема подхватил валявшуюся на полу винтовку, наполнил карманы патронами и выбежал на улицу.
Вася Кокорев попал к Александро-Невской лавре, где железнодорожники вместе с солдатами громили полицейский участок. Здесь Вася помог свалить царский герб — медного двуглавого орла, красовавшегося над входом.
Потом он побывал и на Забалканском проспекте, и на Гороховой улице, и у пылавшего после штурма Литовского замка, но нигде не мог добыть себе винтовки. Только поздно вечером возле Поцелуева моста Кокорев увидел у грузовой машины небольшую толпу. Издали юноше показалось, что солдаты раздают грузчикам подковы. Но когда Вася подошел ближе, понял, что это не подковы, а небольшие пистолеты.
— Браунинг, — сказал студент, разглядывавший полученный пистолет.
Кокорев немедля подбежал к машине и протянул обе руки.
— Мне дайте… для путиловцев, — попросил он.
Солдат подал ему три браунинга и пачку патронов.
Засунув пистолеты за ремень, а патроны в карман куртки, Вася еще раз подошел к грузовику и выставил перед другим солдатом шапку. Тот всыпал в нее горсть патронов и бросил еще один браунинг.
Добыв оружие, Кокорев решил вернуться к себе за Нарвскую заставу.
Трамваи не ходили. На темных улицах слышалась беспорядочная стрельба, колыхались багровые отсветы пожаров.
На всякий случай Вася зарядил один из пистолетов и, держа его в руке, пошел к Никольскому рынку.
У Английского проспекта навстречу выскочили два конника.
— Стой! Куда идешь? — крикнул передний.
Это были городовые. Вася разглядел их круглые шапки и башлыки. Он хотел шагнуть в узкий переулок, но конники поскакали ему наперерез. Тогда Кокорев вскинул руку с браунингом…
Один за другим прогремели семь выстрелов. Вспышки ослепили молодого путиловца.
Напуганные городовые повернули коней и во весь опор поскакали в сторону.
«Вот это оружие! — подумал юноша. — Ну, теперь не подходи к нашим ребятам!»
Впервые за все годы борьбы большевики сходились на свое партийное собрание не таясь, не пробираясь по глухим переулкам, не выискивая тайных лазов, проходов, не пряча лица в поднятые воротники или под низко надвинутые на глаза кепки и шляпы. Они шли открыто, не озираясь настороженно по сторонам, не стучали условным стуком, а смело переступали порог, не боясь наткнуться на засаду.
Путиловские большевики собирались в самом людном месте — в длинной и узкой комнате проходной конторы завода. У входа за столиком сидели два старых подпольщика, одних они пропускали молча, а других останавливали и спрашивали:
— Большевик?
— Большевик, — отвечал входивший, называя свою фамилию и партийную кличку.
Путиловцы усаживались на стулья, стоявшие у голых конторских столов, расстегивали куртки, полушубки, утирали лоб, вытаскивали кисеты и закуривали. От некоторых рабочих попахивало порохом и дымом, совсем еще недавно они сражались на улицах. Их обветренные лица потемнели, обросли щетиной — в дни боев некогда было бриться, — а глаза горячо светились.
Недавних бойцов встречали веселыми возгласами:
— Жив, Семеныч? А я думал, что тебя тот толстый городовой насмерть пристукнул.
— Кишка тонка! — отшучивался пострадавший. — Но ты вовремя его по затылку огрел. Если по-честному признаться, так до сих пор шею не могу повернуть. Вот ведь боров!
— Сергей, куда же красота твоя подевалась? Половина уса обгорела, жена любить не будет.
— Да ну их, этих коломенских! Мы надумали дымом полицейских выкурить. А какой-то чудак бензину плеснул… Сам подпалился, и меня зацепило. Без усов теперь придется ходить.
Путиловцы были веселы, они отшучивались и при этом курили так, что махорочный дым волнами колыхался под потолком.
Стрелка конторских часов показывала уже седьмой час, а большевиков собралос