«Когда армия стоит против армии, самой нелепой политикой была бы та, которая предложила бы одной из них сложить оружие и разойтись по домам. Эта политика была бы не политикой мира, а политикой рабства, политикой, которую с негодованием отверг бы свободный народ. Нет, он будет стойко стоять на своем посту, на пулю отвечать пулей, на снаряд — снарядом. Это непреложно».
«Неужели «Правда» не получила моих «Писем из далека»? — недоумевал Ильич. — Это же не позиция большевиков! А может, мои статьи не по вкусу таким «незыблемым» борцам, как Каменев?»
На границе ждали и другие неприятности. В Торнео хозяйствовали представители Антанты — английские жандармы. Видя, как принимают русские солдаты неожиданно появившихся противников войны, они, не скрывая злобы, устроили унизительный обыск, заставляя мужчин раздеваться и так проходить таможенный досмотр.
Миха Цхакая и еще несколько горячих голов решили скандалить.
— Не будем раздеваться перед жандармами, да еще перед английскими. Беззаконие!
Владимир Ильич, подойдя к ним вплотную, потребовал:
— Сейчас же прекратите! Вы что — готовы клюнуть на примитивную удочку? Сами напрашиваетесь остаться здесь? Они же провоцируют. Выполняйте все формальные требования. Ими они нас не унизят.
Жандармы, надеявшиеся найти что-либо компрометирующее эмигрантов, были разочарованы. Ничего запретного не удалось обнаружить. Англичане задержали только Фрица Платтена и Карла Радека, как подданных других стран.
Расставаясь с Платтеном, Владимир Ильич сказал:
— Большое спасибо за все. Прошу не огорчаться.
На прощание они крепко пожали друг другу руки и обнялись.
Подойдя на другой стороне перрона к русскому вагону третьего класса, Владимир Ильич помог Цхакая взобраться по ступенькам на площадку и сказал:
— На чужбине, товарищ Миха, наши испытания кончились. Мы теперь на своей земле.
Сопровождать эмигрантов отправилось чуть ли не полвзвода солдат. С ними был очень бледный поручик.
Поручик уселся в купе, в котором находился Ильич, и вскоре завел разговор о войне. По его мнению, противниками войны могли быть только трусы да разные инородцы. И он стал перечислять:
— Ну, евреи там, армяне, полячишки, чухонцы. А русский человек, если он дал слово воевать, то окопов не покинет, будет драться до конца. Войны он не боится.
— Это смотря какой русский и какая война, — вставил Владимир Ильич. — Да-с! Ну, скажите, зачем понадобились в этой войне русскому крестьянину Сирия, Месопотамия, Константинополь? Почему он должен стрелять в немецкого крестьянина? Что ему эта война, затеянная царем, даст, кроме нищеты и разорения?..
Солдаты, усевшиеся в других отделениях, невольно стали вслушиваться. Вскоре они сгрудились около купе, даже встали на лавки, чтобы лучше видеть человека, так необычно рассуждавшего о войне.
На мосту через реку Сестру кончилась территория Финляндии. Приближавшаяся станция Белоостров уже была русской, поэтому Ленин и его спутники с волнением смотрели в окна на мелькавшие дома. В сгустившихся сумерках уже зажглись белые, желтые, зеленые и красные огни.
Подходя к вокзалу, паровоз начал давать частые гудки. На перроне почему-то собралось много народу. Но кто эти люди, трудно было разобрать сквозь запотевшие окна.
В Белоострове еще раз пришлось проходить таможенный досмотр… Здесь уже русские пограничники пришли проверять документы.
Когда формальности кончились, Владимир Ильич услышал, как какой-то человек спросил у кондуктора соседнего вагона:
— В каком едет Ленин?
— Кажется, в пятом, — ответил тот.
«Кто бы это мог быть? — недоумевал Ильич. — Кому я потребовался в Белоострове? Одно ясно: спрашивает не конспиратор. Не вздумают ли нас здесь арестовать, чтобы не вызывать шума в Петрограде? А может, репортеры рыщут?»
Он вышел на темную площадку вагона и увидел столпившихся рабочих. Заглядывая в окна, они кого-то ждали.
Владимир Ильич по ступенькам спустился вниз, намереваясь узнать, что здесь происходит. И как только он попал в полосу света, падающего со станционного фонаря, кто-то воскликнул:
— Ленин!
Рослый восторженный усач, подскочив вплотную, крикнул:
— Бери, поднимай на руки!
— Что вы… что вы, товарищи! — отступая, запротестовал Ильич. — Зачем… не нужно этого…
Но его не слушали. Сильные руки подхватили, подняли над толпой и понесли в вокзальный буфет.
В ярко освещенном буфетном зале в первые секунды от волнения и радости никто не мог вымолвить слова. Первым пришел в себя Владимир Ильич. Узнав, что его встречают питерцы и оружейники Сестрорецкого завода, он порывисто обнял одного, другого… И начал пожимать руки остальным.
Пожилой рабочий, став на скамью, взмахнул шапкой и заговорил:
— Дорогой товарищ Ленин! Мы приветствуем тебя от мастеровой гвардии и всего рабочего класса! Очень хорошо, что ты вернулся! Мы тебя давно ждем.
Свое короткое приветственное слово оружейник закончил неожиданно:
— Да здравствует вождь рабочих Владимир Ильич Ленин! Ура!
— Ура! — подхватили другие.
— Дорогие товарищи! Я очень рад, что вновь вижу перед собой представителей боевого рабочего класса России! — взволнованно сказал Ленин. — По секрету признаюсь: мы очень томились без вас за границей, завидовали швейцарским социал-демократам, которые ежедневно могли встречаться со своими рабочими. Вы проявили чудеса пролетарского героизма, свергая царскую монархию. Вам неизбежно придется в близком будущем снова проявить свою организованность и отвагу для свержения власти помещиков и капиталистов…
Он заговорил о недоверии Временному правительству, о войне. И тут вдруг в дверях появился обер-кондуктор и зычным голосом сказал:
— Граждане ораторы! Поезд отправляем, ждать больше не будем: и так запаздываем. Прошу по вагонам!
Рабочие гурьбой проводили Владимира Ильича к вагону, подсадили на площадку и, как только поезд тронулся, запели «Интернационал». Гимн подхватили и те, кто был в вагоне. Пели, не стыдясь слез, скатывавшихся по щекам.
Когда Владимир Ильич вернулся в вагон, то увидел, что его купе и соседнее заполнено товарищами, прибывшими из Петрограда. Здесь были и сестра Мария, и Коллонтай, и много старых друзей.
Приметив блеск пенсне Каменева, усевшегося в темный угол, Владимир Ильич некоторое время молча разглядывал его, а затем спросил:
— Лев Борисович, что же это вы в «Правде» печатаете? Странная позиция! Ведь вашими статьями офицеры-оборонцы пользуются. Да, да! С одним из таких мне в пути пришлось разговаривать.
— А разве плохо, если мы и офицеров на свою сторону привлечем? — спросил Каменев.
— Только не тем, чем привлекаете вы, — ответил Ильич. — Мы всегда были противниками империалистической войны и останемся ими.
— Владимир Ильич, вы нападаете на неподготовленного, — попробовал отшутиться Каменев. — Пощадите… Хотя бы сегодня.
— Хорошо, отложим этот разговор, — согласился Ленин и, обратившись к другим, спросил: — Нам грозит опасность? Арестуют в Питере?
Но товарищи лишь загадочно улыбались. Ничего определенного они сказать не могли. Откуда им знать, что задумали министры Временного правительства? Они радовались тому, что видели Ильича здоровым и бодрым.
Поздно вечером поезд подошел к Финляндскому вокзалу в Петрограде. Весь перрон был заполнен встречающими. Посреди двумя шеренгами стояли рабочие с винтовками и матросы в черных бушлатах.
— Неужели почетный караул? — удивился Гриша Усиевич. — Владимир Ильич, выходите первым.
Застегнув пальто на все пуговицы, Ленин вышел на площадку. Стоило ему показаться, как оркестр заиграл «встречу», а матросы взяли винтовки «на караул».
Прямо из вагона Владимир Ильич попал в объятия родных и друзей. Вместе с ними он направился вдоль почетного караула.
Здесь, звонко выкрикнув «смирно», путь ему преградил молодой флотский офицер. Владимир Ильич невольно взял под козырек.
Доложив, что в почетном карауле выстроены матросы Второго Балтийского флотского экипажа, и назвав свою фамилию, начальник караула должен был уступить дорогу, а он вдруг закатил приветственную речь. Чего только не нагородил этот неискушенный в политике восторженный офицерик. Он даже высказал надежду, что Ленин непременно войдет в состав Временного правительства.
После мощного троекратного «ура» матросов Владимира Ильича и его спутников провели в бывшую царскую комнату, где их поджидали официальные представители Петроградского совета.
Здесь посреди раззолоченного зала Владимира Ильича встретил сам председатель исполкома — седобородый меньшевик Чхеидзе. Он поздравил с приездом и тут же покровительственно, с видом ветерана революции, выразил надежду, что Ленин учтет обстановку и… ради сплочения сил будет благоразумен…
Владимир Ильич, насмешливо сузив глаза, несколько минут слушал менторские поучения, затем, воспользовавшись моментом, когда Чхеидзе, задохнувшись, сделал паузу, шагнул к группе рабочих, стоявших тут же, и сказал:
— Дорогие товарищи, я счастлив приветствовать в вашем лице передовой отряд всемирной пролетарской армии…
Пожав нескольким рабочим руки, он направился мимо растерявшихся меньшевиков к выходу.
Привокзальная площадь и прилегающие улицы были заполнены народом. В колеблющемся свете факелов и прожекторов виднелись красные знамена. Со всех сторон опять послышались крики «ура». Десятки рук подхватили Ильича и помогли ему подняться на броневик.
Стоя на скользкой броне автомобиля, Владимир Ильич поднял руку, прося тишины. Но разве утихомиришь такую уйму народа?
Прожекторы, полоснув снопами света небо, осветили Ильича с ног до головы. С броневика он говорил недолго и закончил речь призывом:
— Да здравствует социалистическая революция!
Матросы помогли Ленину спуститься на землю и усадили в броневик рядом с шофером.
Машина малой скоростью двинулась по узкому проходу, образованному цепями солдат и матросов.
Багрово-красные языки чадящих факелов, трепещущий и тревожный свет прожекторов, то скользивших в высоте по облакам, то по загоравшимся стеклам каменных домов, то по движущимся толпам народа, волновали своей грандиозностью и какой-то торжественной необычайностью.