В Таврический дворец, где еще недавно заседала Дума, съезжались делегаты на Всероссийское совещание Советов.
Для фракции большевиков в Таврическом дворце было отведено с думских времен самое неудобное помещение — буфет на хорах. Сюда в это утро поднимались приезжие и питерские большевики.
Владимир Ильич приехал с запозданием. Поздоровавшись со всеми, он вытащил из кармана несколько листков и стал читать и разъяснять пункт за пунктом свои апрельские тезисы.
Некоторых делегатов тезисы смутили, не слишком ли все обострил Ленин? Не рано ли говорить о социалистической революции? Но многие радовались: наконец-то у большевиков появилась новая, ясная программа действий! Давно пора кончать с разноголосицей. «Ура» Ленину!
Бурная овация в буфетной разожгла любопытство меньшевиков, собиравшихся внизу. Некоторые из них поднялись наверх и, узнав, что происходит, стали требовать, чтобы Ленин, если ему, конечно, нечего скрывать, прочитал свои тезисы в общем зале.
Владимир Ильич охотно согласился. Пусть не все в зале станут его сторонниками, на это сейчас нельзя и рассчитывать, но то, что он предложит, многим будет по душе. Солдаты рады вернуться к своим семьям, крестьяне— получить землю, рабочие — фабрики и заводы, а все вместе — Советскую власть, чтобы жить по-человечески. И они разнесут по всей России суть большевистской программы.
В большой зал Таврического дворца набилось много народу. Владимир Ильич поднялся на трибуну и стал говорить очень спокойно. Меньшевики, усевшиеся в первых рядах, пытались сбить его насмешливыми репликами, но Владимир Ильич не обращал на них внимания.
Шум все же мешал сидящим в задних рядах, они стали требовать:
— Перестаньте изощряться… Дайте послушать!
Делегаты, прибывшие с дальних окраин, жадно ловили слова Ленина. Все что он говорил, кровно трогало каждого, а особенно солдат. Какой-то взвинченный фронтовик, не поняв, почему нужно брататься с немцами, вдруг завопил: «Стой!» Вскочил с места и подошел ближе к трибуне.
— Не позволим! Я тебе дам брататься! — закричал он, грозясь кулаком. — Ты, видно, крови не проливал, а я два раза по госпиталям до пролежней мучился. Вовек немцу не прощу. А он — брататься. За что тогда мы столько лет вшей в окопах кормили, жен и детей не видели, если не сможем отомстить?..
— Говори — за что? — понеслось с разных сторон.
Председательствующий принялся звонить, требуя, чтобы фронтовик вернулся на место.
Когда зал несколько утих, Владимир Ильич сказал, что он очень понимает солдата, хотя тот и накричал на него, и очень сочувствует его друзьям фронтовикам. Действительно, как здесь не закричишь, когда все страдания были напрасны! От этой мысли с ума сойдешь. Солдатам все время внушали, что они воюют за народ и отечество. А на самом-то деле их подло обманули. Солдаты сражаются и гибнут за чуждые им интересы. Какая корысть русскому рабочему или крестьянину от того, что главный враг его капиталист, выиграв войну, сможет угнетать не только его, а еще трудящегося другой страны? И мстить простому немцу не за что. Он так же подло обманут. Вот в чем трагедия нашего времени!
Потом Владимир Ильич стал объяснять, почему нельзя поддерживать Временное правительство. Меньшевики принялись выкрикивать:
— Это самое демократическое правительство в России!
— Мы на него влияем, значит, мы пособники империалистов?
— Да, весьма старательные и покладистые! — вдруг ответил Ленин.
Это вызвало в левой стороне бурные аплодисменты, а в середине зала — вопли негодования. Несколько минут зал не мог утихомириться.
Владимир Ильич спокойно смотрел на беснующихся. Протесты меньшевиков его не волновали, он собирался нанести еще более сокрушительные удары, а это следовало делать хладнокровно и расчетливо.
Его прерывали несколько раз, но наивысшего накала шум в зале достиг, когда он заговорил о том, что для большевиков наступило время переменить старое название партии, так как западноевропейские социал-демократы, да и свои, русские, опозорили и загрязнили его соглашательством и подлой изменой социализму.
— Пора сбросить грязное белье социал-демократов. Мы назовем свою партию коммунистической. Это название наиболее полно выразит наши конечные стремления.
В зале словно взорвалось несколько бомб. Первая разворотила середину: меньшевики, неистово вопя, принялись свистеть, грохотать откидными краями столиков. Вторая всколыхнула левую сторону: большевики поднялись с мест и устроили овацию Ильичу. Третья не оставила безучастными остальных слушателей: беспартийные и эсеры на разные голоса выражали либо возмущение, либо восторги.
ПРОТИВНИКИ ПУСКАЮТ В ХОД КЛЕВЕТУ
Буржуазные газеты вышли со статьями, в которых на разные лады высказывалось недоумение: почему-де Петроградский совет устроил пышную встречу Ленину?
— А действительно, по какой причине была устроена столь помпезная встреча? — допытывались и меньшевики у Чхеидзе.
Обозленный предисполкома вызвал Ленина на заседание для объяснений и умышленно продержал его в комнате ожидания почти три часа. Этим Чхеидзе давал понять, что с радушием и приветственными речами покончено, что к скандалистам теперь отнесутся со всей строгостью. Довольно церемониться!
По последнему вопросу повестки дня он выпустил интернационалиста Зурабова с сообщением «О положении швейцарской эмиграции», полагая, что рядом с людьми, стремящимися попасть на родину законным путем, Ленин будет выглядеть неприглядно. Но получилось не так, как хотелось предисполкома. Рассказав о бедственном положении русских в Швейцарии, Зурабов стал с возмущением говорить о том, что революционеров пропускают в Россию по старым спискам посольства, составленным охранкой и жандармами Антанты, что на телеграфные просьбы ни Керенский, ни Чхеидзе не откликнулись, что сам он приехал только потому, что смилостивился Милюков.
— А это безобразие, — заключил Зурабов. — Нам не к лицу выпрашивать визы у политических противников. Мои товарищи, оставшиеся в Швейцарии, настаивают, чтобы Петросовет оказал давление на Временное правительство и заставил его повести переговоры о пропуске всех эмигрантов через Германию, в обмен на пленных.
После такого выступления нетрудно было объяснить, почему большевики были вынуждены пойти на риск и приехать через Германию.
Тут Чхеидзе прищлось оправдываться и объяснять, с какими трудностями встретился исполком.
Побывав в редакции «Правды» на Мойке, Владимир Ильич понял, что он зря спешил отсылать из Швейцарии «Письма из далека». Напечатано было только одно из них, и то в урезанном виде: сократили критику Временного правительства.
И «Апрельские тезисы» редакторы «Правды» соглашались напечатать лишь с оговоркой, что они выражают личное мнение Ленина.
Владимиру Ильичу пришлось написать коротенькое вступление и сделать полемическую концовку.
Статья была опубликована под заголовком «Задачи пролетариата в данной революции».
На следующий день в той же «Правде» появилась заметка, в которой Каменев, как бы защищая Бюро Центрального Комитета, выступил против «личного мнения тов. Ленина» и заявил от имени ответственных руководителей, что они будут оберегать партию «как от разлагающего влияния «революционного оборончества», так и от критики тов. Ленина».
«Что касается общей схемы т. Ленина, — писал Каменев, — то она представляется нам неприемлемой, поскольку она исходит от признания буржуазно-демократической революции законченной и рассчитана на немедленное перерождение этой революции в революцию социалистическую».
Цель статейки нетрудно было разгадать: Каменев успокаивал не только своих сторонников, а и либералов, пришедших к власти.
Но кого из них могли обнадежить его заверения? Наиболее умные и дальновидные лидеры буржуазных партий с первых же дней поняли: Ленин для них — смертельно опасный враг. Он не меняет взглядов, не идет на компромиссы. Его высказывания скоро станут программой и тактикой большевиков. Ленина во что бы то ни стало надо убрать. Но как? Подкупить его невозможно, значит, придется нейтрализовать, не стесняясь в средствах. Наибольшую ярость у солдат и доверчивых обывателей, конечно, вызовет обвинение в шпионаже. Почему бы не пустить подобный слух? Даже если в это не поверят, то все равно червь сомнения вползет в души и прежнего доверия уже не будет. Выдумывай и клевещи, что-нибудь да прилипнет!
Кампания лжи началась с намеков. Не только бульварные, но и солидные газеты то в статье, то в фельетоне или заметке, как бы недоумевая, спрашивали: почему ходят слухи, что Ленин — немецкий агент? Не следует ли проверить: по какой же причине он приехал из Германии в запломбированном вагоне? Правда ли, что вождь большевиков привез много денег? Для каких подкупов они предназначены?
Начав травлю, репортеры как бы забыли о других тридцати участниках поездки через Германию. На рынках, на вокзалах, в очередях у хлебопекарен стали появляться какие-то типы в потрепанных военных шинелях. Выдавая себя за инвалидов войны, они всюду нашептывали, что столица наводнена шпионами, что их посылают из Германии в запломбированных вагонах.
— Братцы, да сколько можно терпеть? — собрав вокруг себя толпу, начинали взывать они. — Немцам все это на руку, а мы молчим. Неужто не найдется русского человека, который бросит бомбу в шпионское гнездо на Каменноостровском проспекте? Люди православные, спасайте Россию, пока не поздно!
Черносотенцы, расписывая в своих газетах эти «стихийно» возникшие митинги «православных людей», повторяли гнусные измышления.
А газеты так называемых социалистических партий умышленно отмалчивались. Пусть-де большевики сами отбиваются от клеветников.
— Посеяв ветер, они пожнут бурю, — говорили меньшевики.
Бонч-Бруевича, работавшего в редакции «Известий Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов», возмутили гнусные измышления. В ночное дежурство он написал статью против бесчестных распространителей отвратительной лжи и погромщиков, призывающих арестовать и убить Ленина, и на свой риск напечатал ее в «Известиях» без подписи.