Грузовик зачадил и умчался вперед.
В это время пришла весть, переданная связными, что на Невском только что были обстреляны кронштадтцы, шедшие в последних рядах колонны. Есть раненые.
— Вот ведь растянулись, выстрелов не слышим, — заметил начальник колонны. — Подтянуть хвост! — приказал он.
— Прибавить шагу… Подтянуться! — покатилась по отрядам команда.
Передние, несколько замедлив ход, продолжали двигаться. Голова колонны уже приближалась к Пантелеймоновской улице. Неожиданно раздались винтовочные выстрелы, защелкали пули.
Грузовик, укативший вперед, вдруг стал пятиться и открыл пальбу из пулемета — не то по морякам, не то по раскрытым окнам домов.
Матросы, не понимая, откуда стреляют, ответили беспорядочной стрельбой.
— Ложись! — кричали одни.
— Стой! — требовали другие. — Без паники!
Все ряды смешались.
Израсходовав первую обойму патронов, многие матросы попадали на мостовую, чтобы перезарядить винтовки. Остальные кинулись врассыпную к подъездам, под арки ворот, в подвальные помещения магазинов. На панелях началась давка. А пальба продолжалась.
На проспект откуда-то выкатил броневик. Он стал водить стволом пулемета по этажам домов, как бы отыскивая цель.
Стрельба затихла. Послышались стоны раненых. Матросы подняли с мостовой окровавленного, с выбитыми глазами кронштадтского солдата и понесли на руках, чтобы все видели жертву обстрела.
— Лови подлецов… бей их!
Часть моряков кинулась к домам разыскивать тех, кто стрелял из окон, а остальные под грохот барабанов лавиной двинулись дальше.
Порядок невозможно было установить. Всюду мерещились притаившиеся враги. Винтовки уже не покоились на левом плече, а были взяты наизготовку. Даже любопытные обыватели вызывали подозрение. Озлобленные матросы брали их на прицел и зычными голосами кричали:
— Вон с балконов! Закрой окна… Стреляем без предупреждения!
Грозным и бурным потоком моряки двинулись к Таврическому дворцу, в котором второй день беспрерывно заседал Совет.
На Фурштадтской улице начальники колонны, чтобы поддержать престиж красного Кронштадта, отозвали с панелей матросские дозоры и подравняли ряды.
К Таврическому дворцу моряки подошли с музыкой.
Здесь вся улица была запружена народом. Послышались голоса:
— Матросы идут… пропустить матросов!
Толпа расступилась, освобождая проход. Моряки, четко печатая шаг, прошли к железным воротам массивной решетки и остановились.
Таврический дворец охранялся юнкерами и казаками. Броневики настороженно стояли по углам и угрожающе водили стволами пулеметов.
Представители кронштадтцев прошли во дворец, а оставшиеся на площади матросы, закрутив махорочные цигарки, стали ждать. Над колонной заколыхалось облако табачного дыма.
Прошедшие во дворец кронштадтцы поднялись во второй этаж и там около буфетной неожиданно встретили Владимира Ильича. Он выглядел бодрей, чем утром, и был даже весел.
Узнав, что произошло с моряками и как они настроены, он обеспокоился и велел срочно собрать в комнате большевистской фракции всех работников Центрального Комитета, находящихся во дворце.
На заседание собралось человек двадцать. Здесь были представители и от солдат, ждавших на улице решительных действий.
Выслушав их, Владимир Ильич сказал, что в создавшейся обстановке вооруженное выступление было бы безумием. Центральный Комитет правильно решил придать демонстрации мирный характер. Ведь солдаты и матросы пришли требовать всей власти Советам. И вдруг они же будут действовать против Всероссийского исполнительного комитета Советов и войск, вызванных им с фронта. В этой путанице не всякий разберется. Да и не назрело еще время. С восстанием играть нельзя.
Единодушно было решено демонстрацию объявить законченной и разослать агитаторов, чтобы те уговорили солдат вернуться в казармы, а матросов — мирно отправиться на Васильевский остров и Петроградскую сторону, где их ждет ужин и будет приготовлен ночлег.
Семену Рошалю быстро удалось уговорить уставших от похода, проголодавшихся матросов пойти на корабли и в казармы ужинать. Моряки построились в колонну и под оркестр покинули ощетинившийся пулеметами дворец.
С солдатами разговоров было больше. Они уселись перед дворцом прямо на мостовой и требовали к себе министров либо председателя исполкома Советов.
— Да их уже звали, — убеждали агитаторы, — не идут к вам. Видно, винтовок испугались.
— А вы штыком подгоните!
— Видите ли, на штык найдутся и у них штыки. Кровопролитие ничего не даст.
— Эх вы, струсили!
Трудно было образумить солдат, решивших драться. Их долго пришлось разубеждать и уводить группами. Лишь поздно вечером улица перед дворцом заметно опустела.
В этот час дежурный по большевистской фракции, разыскав Ленина, вполголоса позвал:
— Владимир Ильич, вас срочно к телефону.
Пройдя в дежурную, Владимир Ильич взял телефонную трубку. На другом конце провода был Бонч-Бруевич. Волнуясь, Владимир Дмитриевич приглушенным голосом сообщил:
— Против вас состряпана гнусная клевета. Хотят скомпрометировать политически… Обвинить в шпионаже в пользу Германии.
— Это они давно пытаются сделать.
Владимир Ильич помолчал некоторое время, затем, не без огорчения в голосе, спросил: можно ли поверить человеку, сообщившему эту весть?
— Да, да, — ответил Бонч-Бруевич. — Источник вполне надежный. Можно сказать, первоисточник. Знает не по слухам, а после просмотра поступивших документов. Уходите скорей, — просил он. — Я чувствую, вам грозит большая опасность.
— Не волнуйтесь, я уже собираюсь.
— Поскорей бы!
— Уйду, не сомневайтесь. Если будет что новое — звоните на Широкую Марку Тимофеевичу. До свидания.
Повесив телефонную трубку, Владимир Ильич в волнении зашагал по комнате.
«Ах, подлецы! Этого, конечно, нужно было ждать. Они отомстят за часы пережитого страха, — думал он. — И выбрали самое подлое: «Шпион»! Таким обвинением можно замарать кого угодно. Шпион ненавистен каждому. Правда, на суде мы докажем, что они гнусные лжецы и клеветники. Но им важно выиграть время: скомпрометировать партию и отпугнуть солдат. Теперь надо быть осторожными, продумывать каждый шаг. Первым делом— не дать схватить себя врасплох. Надо ко всему подготовиться. Да и они, наверное, не сразу решатся на столь рискованный ход. Палка ведь о двух концах. Можно и ответный удар получить».
Из Таврического дворца Владимир Ильич сперва заехал на Мойку в редакцию «Правды», просмотрел материал, идущий в номер, выправил передовую статью, потом очистил свой стол от бумаг и записей, которые не должны были попадать в чужие руки, и поздно ночью отправился на Петроградскую сторону.
БОЯ НЕ ПРИНИМАТЬ
Яков Михайлович Свердлов жил с семьей на Широкой улице прямо против дома Елизаровых, Забежав рано утром к себе на квартиру, он сказал жене:
— Через несколько минут я опять исчезну и вернусь не скоро. Юнкера ночью разгромили «Правду». Чуть не захватили Ленина. Каким-то чудом он уехал раньше и ничего еще не знает. Надо предупредить, теперь всего можно ждать.
Схватив непромокаемый плащ, Яков Михайлович поцеловал жену, детей и умчался.
В самом конце Широкой улицы высился шестиэтажный дом с приметной парадной. Парадная была расположена в глубокой нише, над которой виднелись фигуры двух римлян, согнувшихся под тяжестью каменной гирлянды.
Свердлов пересек мостовую, вошел в парадную, а оттуда посмотрел по сторонам: не следит ли кто? Убедившись, что на улице людей нет, он поднялся на третий этаж и позвонил Елизаровым.
Дверь открыл сам Марк Тимофеевич и молча пропустил в переднюю.
— Владимир Ильич у себя? — спросил Свердлов.
— Только что встал. Не знаю, когда этот человек спит.
Свердлов прошел к Ленину. Владимир Ильич уже был одет. Сообщив о случившемся в «Правде», Яков Михайлович предложил немедля покинуть дом.
Ленин казался спокойным.
— Может, позавтракаете со мной? — спросил он.
— Нельзя. Сюда могут нагрянуть в любую минуту.
Яков Михайлович набросил на Ильича свой плащ, нахлобучил на голову шляпу и потянул к двери.
Только выйдя на набережную Карповки, он решился рассказать о ренегате Алексинском, который в комитете журналистов заявил, что он владеет материалом, подтверждающим шпионаж Ленина в пользу Германии.
— В это, конечно, никто не верит, — поспешил вставить Яков Михайлович. — Даже Чхеидзе и Церетели, зная подлость Алексинского, принялись названивать редакторам крупных газет, чтобы те не вздумали печатать вздорных измышлений. Но, боюсь, найдутся газеты, падкие на сенсационный материал.
На набережной Карповки жила большевичка Мария Леонтьевна Сулимова. Она была секретарем военной комиссии. Свердлов знал, что вся семья ее на даче и квартира пустует. Только бы застать хозяйку дома! Он осторожно постучал в дверь.
На стук вышла сама хозяйка. Увидев ранних гостей, она смутилась:
— Прошу! Только я не ждала…
— Мы не рассчитывали на подготовленный прием, — успокоил ее Яков Михайлович. — Просим извинить за вторжение… Владимиру Ильичу на некоторое время придется остаться у вас.
Видя недоумение на лице хозяйки, Владимир Ильич объяснил, почему им понадобилась ее квартира.
— Пожалуйста, живите сколько угодно, — поспешила сказать Мария Леонтьевна. — Буду рада помочь.
Пока Сулимова торопливо подготавливала гостю соседнюю комнату, Ленин и Свердлов обдумывали: что же предпринять в первую очередь?
— Без газеты невозможно, — заметил Владимир Ильич. — Надо найти типографию, бумагу и срочно издать хотя бы «Листок «Правды». Я сейчас же сяду писать статьи. Часа через два присылайте нарочного.
— А меня беспокоят наши документы, — сказал Яков Михайлович. — Не попали бы они в руки усмирителей — новое дело состряпают.
— Да, документы надо немедля вывезти и спрятать в надежных местах. Похоже, что нам придется действовать полулегально. Подготовьтесь ко всему.