Выдержав паузу, председательствующий — меньшевик Либер — тусклым голосом объявил:
— Вы сдаете оружие без всяких условий. В вашем положении — капитуляция лучший выход.
— На капитуляцию у нас нет полномочий, — ответил Ремнев. — Мы пришли не пощады просить, а требовать от имени Кронштадтского совета…
Но его не пожелали выслушать. Прервав парламентера, председательствующий ультимативно отчеканил:
— На размышления даем остаток дня и ночь. Если не будет ответа к десяти утра — пеняйте на себя.
Богданов молчал. Кронштадтцы повернулись и покинули зал.
Не успели они добраться до вестибюля, как их нагнал молодой офицерик. Щелкнув каблуками, он доложил:
— Вас просят вернуться.
Видимо, у комиссии была прямая телефонная связь с военным округом, который не намерен был церемониться с моряками. Его не устраивало выжидание. Поэтому заметно изменилось настроение и у членов комиссии.
— Срок ультиматума сокращен, — злорадствуя, сообщил Либер. — Вы получаете два часа на размышления.
— Но за два часа, как вы понимаете, мы не успеем ни с кем переговорить.
— Техника нас не интересует. Через два часа ждем определенного ответа.
— Такой срок мы расцениваем как явное издевательство.
— Расценивайте как хотите, вы нам больше не нужны. Можете идти.
Выйдя, кронштадтцы стали совещаться: что им теперь предпринять? Было ясно: противники обнаглели потому, что чувствуют за собой силу. Вдруг дверь распахнулась, и их в третий раз позвали на заседание.
— Срок ультиматума вовсе аннулирован, — смотря куда-то в сторону, объявил жестким голосом председательствующий. — Вы должны немедля ответить: складываете оружие или нет?
Он это спросил таким тоном, словно готов был считать до трех, а затем — стрелять.
Наглость Либера обозлила кронштадтцев, а особенно — Рошаля.
— Мы протестуем против ультимативного тона и отвергаем ваши домогательства, — сказал он. — Товарищам передадим, что здесь издеваются над парламентерами… поминутно меняют решения, словно марионетки, которых дергают за веревочки.
Тарутина и Пронякова в Петропавловской крепости направили на Зотов бастион. Он находился в северо-западной части. Чтобы попасть на него, надо было пройти в другой конец, мимо собора и Монетного двора.
На валу Зотова бастиона росли редкие деревца, кустики бузины и так заманчиво зеленела трава, что хотелось прилечь, вытянуться под теплыми лучами солнца и хоть на часок сомкнуть глаза.
Внизу, почти под самой стеной, поблескивала зеленовато-темная вода неширокого Кронверкского канала. Прямо за ним виднелись каменные здания кронверка, справа — густо покрытые листвой деревья «Сашиного» парка, а слева — «американские горы» Народного дома и клетки зверинца. Звери, видно, голодали, так как стой стороны то и дело доносились тягучий вой, тявканье, рык, похожий на раскат грома, и могучий, все заглушавший рев.
— Слон трубит, — сказал Тарутин. — Говорят, он пудами овощи и хлеб жрет. А нам бы с тобой хоть бы полбуханочки. Живот здорово подвело, со вчерашнего утра ничего не ел.
— Н-да-а, — протянул Проняков. — Сейчас бы тепленького ржаного хлебца с прокладочкой из сальца. Вкуснота!
— Знаешь что… — вдруг решил Тарутин. — Ты тут поглядывай, а я мигом обернусь! Не видал, где камбуз?
— Нет, не примечал. Ты у солдат спроси, может, чайная или тайная лавочка есть. Вот тебе деньги.
— Не надо, своих хватит.
Тарутин спустился с вала и скрылся за каменными строениями. Проняков, присев на корточки, стал зорко поглядывать по сторонам. Минут через пять он приметил движение в парке: вдали от дерева к дереву перебегали солдаты. В руках у них были винтовки, а за спинами горбатились ранцы.
«С фронта прибыли, — догадался Проняков. — Неужто воевать с ними придется? Ничего глупей не придумаешь! Они ведь хотят того же, чего и мы. Вот подлецы, соглашатели, все запутали!»
— Эй, за пулеметом, не зевать! — крикнул он соседям.
— Видим, — ответили пулеметчики. — Пугнуть бы надо, чтоб близко не подходили!
— Но-но! Я вам пугну! — послышался снизу грозный голос. — Без команды — ни одного выстрела!
Войска Временного правительства, обойдя Петропавловскую крепость с востока и запада, стягивали вокруг нее плотное кольцо.
Они подходили все ближе и ближе. Ими уже был занят парк, заполнены прилегающие улицы и проспекты.
Матросы угрюмо наблюдали за подготовкой противника к осаде.
Многие исподтишка поглядывали в сторону моря: не покажутся ли на Неве дымы кораблей, идущих на помощь. Но широкая река была пустынна, не виднелось даже лодок.
К Иоанновским воротам подошел парламентер. Размахивая белым флажком, он стал выкрикивать:
— Эй, в крепости! Вышлите для переговоров своих парламентеров. На размышление даем полчаса.
Он ловко повернулся кругом, звякнул шпорами и ушел.
Моряки выбрали для переговоров двух большевиков и одного анархиста. К выбранным парламентерам присоединились офицеры из гарнизона крепости. Они вместе прошли сквозь цепи войск в особняк Кшесинской, где уже хозяйничали штабисты округа.
Шкафы и сейфы были взломаны, ящики письменных столов выброшены. Документы валялись на полу, затаптывались в коридорах и на лестницах.
В большом зале парламентеров встретил штабс-капитан, захвативший особняк. С ним были его помощники.
— Мы от вас требуем полного разоружения, — сказал штабс-капитан, — безоговорочной капитуляции.
— Капитуляции не будет, — ответили кронштадтцы и пригрозили: — К нам скоро подойдет помощь, тогда мы вам ультиматум предъявим. Но чтобы не проливать крови, мы согласны погрузить оружие на отдельное судно и отправиться на Котлин. Не пойдете на это — будем драться.
Тут вдруг вмешались офицеры Петропавловской крепости.
— Вы ведете себя… мягко говоря, неприлично, — возмутились они. — Находясь в гостях, затеваете какое-то сражение, которое мы не намерены поддерживать. Не забывайте— не вы, а мы хозяева крепости. И будет так, как гарнизон крепости пожелает.
Штабс-капитан как бы нехотя добавил:
Переговоры ведете не одни вы. Есть договоренность с вашими руководителями. Вы сдаете оружие без всякого сопротивления. Здесь находятся представители и ВЦИК, и Центрального Комитета большевиков, они могут подтвердить.
Переговоры велись долго. Наконец парламентеры появились на улице. Они возвращались в крепость хмурые, вместе с ними шли какие-то незнакомые морякам люди.
— Все ясно… сдаваться! — определил Иустин Тарутин. — Ораторов для уговоров ведут. У-у, трусы! Весь флот опозорят. Но я никому не подчиняюсь и оружие не сдам. Без меня позорьтесь.
— Что же, ты один воевать будешь? — спросил Проняков.
— Буду, — упрямо ответил Иустин. — Не испугаюсь!
Он зарядил винтовку, сел в тень под куст и, бешено сверкая глазами, закурил.
— Слушай, Иустин, давай без глупостей! — сказал Андрей. — Ты же моряк и понимаешь, что без дисциплины нашему брату невозможно.
— И ты туда же! — перебил его Тарутин. — В уговаривающие записался?
Андрей чуть было не вспылил, но удержался и ответил с укором:
— Уговаривать дурней не такое уж большое удовольствие, как тебе кажется. Но напомнить я обязан… Из-за мелкого желания покобениться нельзя подводить товарищей. Подчиняйся большинству. Прошу только одного: посиди тут, пожалуйста, без всяких фокусов, а я мигом вернусь.
— Ладно, катись…
Оставив Тарутина, Проняков пошел к Петровским воротам. У Меньшикова бастиона он увидел митингующих. Там дело уже дошло до голосования. Большинство согласилось подчиниться приказу большевиков и сдать оружие.
Вскоре в крепость въехали два грузовика и остановились посреди двора. В кузова полетели винтовки, палаши, револьверы, пулеметные ленты. Многие матросы бросали винтовки без затворов, револьверы без барабанов.
Проняков, боясь, что взбешенный Тарутин натворит без него глупостей, бросил свою винтовку в общую кучу и поспешил к Иустину забрать его оружие. Но тот заартачился:
— Не отдам! Пусть ни мне, ни им.
Схватив свою винтовку, он вышел на стену и закинул ее, как палку, в Кронверкский канал. Туда же полетели и подсумки с патронами. Потом он вытащил из ножен палаш, торопливо вырыл им под кустом небольшую продолговатую яму, уложил в нее свой маузер и сказал:
— Давай и твой, может, вернемся сюда. Оружие пригодится.
Оба маузера он аккуратно обернул куском толя, валявшегося у стены, засыпал яму землей и утоптал. А Проняков тем временем выскоблил на кирпиче крепостной стены стрелу с цифрой 4.
— Смотри, — сказал он, — ровно четыре шага.
— Есть, — ответил Тарутин. — А теперь — пошли сдаваться. Шут с вами, подчиняюсь.
Но сдаваться было некому. Солдаты, осаждавшие крепость, вошли только в Иоанновский бастион.
Оставшись без оружия, матросы посбрасывали с себя форменки, тельняшки и, улегшись на траву вала, подставляли спины теплым лучам солнца.
— Будем загорать в пользу революции! — шутили они.
Это делалось с умыслом: пусть противник видит — моряки не сломлены и не пали духом.
Солдаты гарнизона крепости оказались гостеприимней офицеров. Сочувствуя морякам, они вынесли на улицу несколько бачков с супом и котел каши.
— Давай, братцы матросы, наваливайся! — пригласил повар. — Отведайте нашей шрапнели.
Моряков долго уговаривать не пришлось. Все они сильно проголодались, поэтому мигом разобрали притащенные солдатами ложки, котелки и ели компаниями в три-четыре человека.
Вскоре в крепости появились какие-то штабисты и принялись переписывать всех кронштадтцев.
Те, кого заносили в список, считались свободными, но матросов почему-то за ворота не выпускали.
— В чем дело? — заволновались они.
— Пойдете под конвоем, — объяснил штабист. — Иначе фронтовики самосудом вас порешат.
— А вы не беспокойтесь, — отвечали кронштадтцы. — Мы не арестованные, обойдемся без свечек. Тоже защитники нашлись!
Матросы собирались большими группами и выходили за ворота не толпой, а строем. «Пусть видят, признаем мы дисциплину или нет».