— Со вчерашнего дня.
— Если не секрет — по какой статье?
— Сами не знаем. Мы поймали четырех типов, которые с колокольни стреляли в народ. Но в милиции их выпустили, а нам бока намяли — и за решетку!
— Значит, по той же статье, что и мы, — заключил моряк. — Нас в Петропавловке уговорили оружие сдать. А как только мы в город вышли, они давай вылавливать. Но мы им устроили общий аврал. Надолго запомнят. Теперь мы с вами товарищи по тюрьме. Давайте знакомиться. Иустин Тарутин, минер бригады траления.
За ним подошли знакомиться и другие матросы. Они были с разных кораблей. На бескозырках золотились надписи: «Океан», «Азия», «Николаев».
Моряков, привыкших к корабельной опрятности, возмущала тюремная грязь.
— Свинарник, а не жилье для людей, — заметил Тарутин, оглядывая камеру. — А ну, вызывайте старшего. Я ему сейчас головомойку устрою.
К глазку подошел моряк со шрамом на подбородке, назвавшийся сигнальщиком Проняковым.
— На вахте! — окликнул он надзирателя. — Свистать сюда начальство.
— Какое такое начальство? — донесся из коридора недовольный голос.
— Какое найдется, хоть прокурора.
— Ишь чего вздумали! Обойдетесь.
И надзиратель, шаркая, удалился. Матрос схватил табуретку и начал колотить ею в дверь.
Грохот разбудил спящих, по камерам пошел перестук. Надзиратели забегали. И вскоре у глазка появился помощник начальника тюрьмы.
— Опять буяните! В карцер захотели? — закричал он из коридора.
— В карцер надо посадить того, кто здесь за порядками наблюдает, — ответил Тарутин. — В этом свинарнике мы не останемся. Переведите в другую камеру.
— Лучших у нас нет. Это самая большая, господа матросы.
— Не большую, а чистую требуем.
— Тюрьма переполнена, номеров свободных не имеем.
— Тогда дайте нам воду и швабры. Без вас обойдемся.
— Это вы получите завтра.
— Не завтра, а сегодня. Иначе всю тюрьму поднимем.
Угроза подействовала. Тюремщики посовещались между собой и через некоторое время прислали уголовников с тряпками, швабрами и ведрами.
— Мокрая приборка! — объявил Тарутин.
Матросы сбросили с себя фланельки, засучили рукава и принялись скрести нары, окачивать их водой, мыть стены и пол. Путиловцы помогали им.
В разгар работы из соседней камеры послышался дробный стук.
— Андрей, что там пишут? — заинтересовался Тарутин.
Проняков вслушался в стук и пожал плечами.
— Не понимаю.
— Запроси по-нашему.
Сигнальщик вытащил медную зажигалку, похожую на снарядик, и несколько раз отстучал вызов по-флотски.
Ему ответили.
— Эге, матрос нашелся! Фелушин с брандвахты. Спрашивает, что у нас случилось.
— Узнай, как он угодил сюда?
— С Васильевского не успел уйти.
— Значит, как и мы, застрял. Ну, поздравь его.
Перестук длился долго. Соседние камеры тоже были заполнены недавними демонстрантами, схваченными на улице.
Выборгская сторона была отрезана от центра города: все мосты разведены, по набережной патрулировали кавалеристы и пехотинцы. Тех, кто переправлялся через Неву на лодке, солдаты обыскивали и отводили к дежурному офицеру. Он либо отпускал нарушителя, либо отправлял в Главный штаб.
Выборжцы, побывавшие за Невой, видели, как взбесившиеся торговцы, юнкера и чиновники избивали мастеровых и тащили их «купать» в Фонтанке. Рабочему человеку опасно было показываться на Садовой улице, на Литейном и Невском проспектах: за всякое неосторожное слово, даже за косой взгляд его могли избить и бросить в застенок.
— Как же мы дальше будем существовать? — спросила у Наташи Катя.
— Видимо, полулегально, — ответила та. — Ты читала, что о Ленине в газетах пишут?
— Как им не совестно?
— Нашла у кого совесть искать!
— У меня все эти дни нехорошее предчувствие, — сказала Катя. — Точно должно случиться еще что-то худшее.
— Что же может быть хуже?
— Не знаю, но у меня душа болит.
Два вечера подряд Катя ходила к Неве, надеясь встретиться с Василием на обычном месте. Но на набережной были только патрули.
Днем она пыталась по завкомовскому телефону дозвониться до Путиловца, билась у аппарата больше часа, но ничего не вышло: «барышни» так соединяли рабочие районы, что в ответ слышались лишь невнятные голоса да гудение.
Не написать ли письмо? Но кто ей ответит? Бабушка у Васи неграмотная. И на Дему рассчитывать нечего: если что случится с одним, беда не минует и другого.
На третий день из прихожей донесся звонок. «Он!» — обрадовалась Катя и бегом бросилась открывать дверь.
Увидев в полутьме лестничной площадки долговязого военного, девушка встревожилась.
— Вам кого? — спросила она.
— Вас, Екатерина Дмитриевна, — ответил нежданный гость. — Разрешите войти?
Думая, что это кто-то приехал от отца, Катя пропустила военного в прихожую, закрыла дверь, зажгла свет и… от испуга чуть не вскрикнула. Перед ней с кривой ухмылкой стоял мокрогубый, бледнолицый шпик.
Заметив, как девушка изменилась в лице, Аверкин поспешил ее успокоить:
— Не волнуйтесь, я пришел как друг. Вы, наверное, думаете, что я следил за вами с дурной целью? Клянусь, только из-за вас самой… в дождь, в любую погоду, только бы увидеть…
Страх у девушки прошел, осталось лишь настороженное и неприязненное чувство к этому опасному человеку.
— Что вам от меня нужно?
— У меня серьезный разговор о вашем отце. Его Дмитрием Андреевичем зовут?
— Да, — неохотно ответила девушка.
— Здесь н-не очень удобно, — оглядевшись по сторонам, заметил сыщик. — Может, разрешите в комнату?
Катя молча открыла дверь в бывший кабинет пристава и жестом предложила войти. Аверкин как-то боком проскользнул в кабинет и, дождавшись, когда Катя прикроет за собой дверь, с наигранной веселостью сказал:
— Для начала разрешите представиться: помощник тайного советника Виталий Фролович Аверкин. Имею также некоторое отношение и к контрразведке. — При этом он щелкнул каблуками и, ожидая, что девушка, проникшись уважением к его деятельности, скажет хоть несколько учтивых слов и протянет руку для примирения, стоял чуть согнувшись.
Но Катя прошла мимо, молча указала на стул и села напротив. Она ждала: что же он знает об отце?
Аверкина не обескуражила презрительная холодность хозяйки, шпик привык к такому отношению. Облизав и без того влажные губы, он вдруг перестал ухмыляться, глаза его сузились, стали жесткими.
— У меня не одно дело к вам, а несколько, — присев на кончик стула, официально сообщил он. — Первое — относительно квартиры, в которой вы проживаете. К нам обратилась жена… в общем, клиентка Урсакова с просьбой освободить незаконно занятые комнаты и предъявить иск за расхищение и порчу имущества.
— У нас есть разрешение исполкома и на квартиру, и на имущество бежавшего царского пристава, — сказала Катя.
— Охотно верю, — поспешил согласиться Аверкин. — Но, к сожалению, оно законной силы не имеет. Дом-то принадлежит купцу Меньшову, а имущество Урсаковым, так ведь?
— Так, да не так. Революция лишила грабителя прав на имущество.
— Наоборот, она будет защищать их.
— Вы, видно, о какой-то своей революции говорите?
— Вот именно, — ответил Аверкин. — Какая есть.
— Так чего же вы медлите? — с вызовом спросила девушка. — Выгоняйте!
Аверкин укоризненно заметил:
— Зачем же так? Я ведь пришел не выгонять, а подсказать, помочь. При добром согласии всякое дело можно уладить…
Катя решила переменить тему разговора.
— Что вы знаете о моем отце? — спросила она.
— Нам известно, что он в тюрьме, и по очень серьезной статье: разложение армии по заданию иностранной разведки. А за это в военное время — расстрел.
— Наговор… выдумки! — испуганно возразила девушка. — Он ничего такого не делал.
— Я вам сочувствую, но факт остается фактом… измена присяге. Если не расстрел, то виселица! — повторил Аверкин. Ему хотелось запугать ее, помучить страхом. Он видел, как девушку ошеломила его весть, и радовался: «Сейчас она станет мягче».
А Катя в растерянности думала: «Что же делать: возмутиться и прогнать или выведать все, что можно?.. Ради отца!»
Аверкин настороженно присматривался к девушке. Он понимал, какая борьба идет в ее душе, и поэтому с некоторой обидой в голосе сказал:
— Я бы, конечно, кое-что мог сделать для вас. Дело» ведет знакомый мне следователь. Но вы меня так принимаете, что я… я в недоумении…
— Простите, — прервала она его. — Какое у вас еще дело ко мне?
— По поводу вашего знакомого — Василия Кокорева. Схвачен, можно сказать, на месте преступления, с уликами, как грабитель и агент иностранного государства. Под усиленным конвоем препровожден в тюрьму.
От этой вести сердце у Кати словно остановилось, ей стало трудно дышать. Стараясь не показать своего состояния, она как можно спокойней спросила:
— Откуда вы все это знаете?
— Знаю… такая уж должность, — уклончиво ответил он, — у меня, видите ли, брат занимается особо важными делами. Через него я на любое дело могу повлиять. Вот если бы я знал вас получше… Разрешите еще разок к вам зайти? Не сегодня, конечно, я понимаю, — поспешил он добавить. — С вашего позволения, может быть, в субботу, часиков в восемь.
«Пусть приходит, кого-нибудь позову», — решила Катя.
— Хорошо, — сказала она. — Только разузнайте все подробней.
— Можете не сомневаться… с отцом будет устроено. Ежели со мной хорошо, так и я в долгу не останусь.
Чтобы скорей выпроводить его, девушка протянула руку. Аверкин цепко схватил ее пальцы, сжал их и задержал в своей холодной и влажной руке.
— Постараюсь… самым наилучшим образом, — бормотал он. — До субботы!
Закрыв за ним дверь, девушка поспешила на кухню, тщательно вымыла и вытерла руки, но гадливое чувство не проходило.
Что же ей предпринять? Первым делом надо выяснить, в тюрьме ли Вася. Но как?
На следующий день Катя отпросилась с работы, надела лучшее платье и пошла к следователю. Гладко причесанный чиновник принял ее любезно, усадил в кресло и спросил: