В эту ночь на Лахтинском вокзале поезд поджидала большая компания гуляк. Все они ринулись к последним вагонам.
Емельянов, боясь, что вся компания вобьется в один вагон и захватит площадку, умышленно растянулся поперек прохода, словно был смертельно пьян.
— Господа! Здесь какая-то пьяная рожа лежит, — предупредил вскочивший на подножку франт в белой манишке и котелке, сдвинутом набекрень. — Занимайте соседний ковчег… тот как будто опрятней.
Гуляки с двух концов стали подниматься в соседний вагон и проходить внутрь. На площадке никого не осталось. Из открытых окон доносились их громкие голоса и смех. Когда поезд тронулся с места и покатил дальше, послышалось нестройное пение:
С вином мы родились, с вином и помрем.
С вином похоронят и с пьяным попом…
— Не нравится мне эта компания, — поднявшись, сказал Емельянов. — Вы тут побудете, а я пойду погляжу.
Он прошел в соседний вагон и, побыв там некоторое время, вернулся.
— Так и знал, — переодетые офицеры, — сообщил он. — Едут куда-то догуливать.
Вскоре на открытой соседней площадке появился упившийся офицерик. В вагоне ему, видно, было душно. Рывком ослабив петлю галстука, он расстегнул ворот рубашки и, ухватившись за поручни, далеко высунулся, подставив голову под струю свежего воздуха.
Придя в себя, переодетый офицерик вдруг решил навести порядок на соседней площадке.
— А там кто сидит на ступеньках? — стараясь перекричать стук колес, спросил он у Емельянова. — Кандидаты на тот свет?
Не слыша ответа, молодой офицерик свесился, стараясь заглянуть в лица сидящих. Емельянов, боясь, что он свалится, строго прикрикнул:
— Не безобразничайте, ваше благородие.. стойте как следует, а то вывалитесь.
Офицер перестал свешиваться, но ему не понравился сердитый окрик рабочего. Опираясь спиной о стенку тамбура, он поднял палец и погрозил:
— Но-но, не очень-то! Скоро мы вас вот так…
Он взял конец галстука и показал, как будут вешать рабочих.
— Понял?
В другое время Емельянов показал бы этому молокососу, как рабочий человек отвечает на угрозы, но сейчас рискованно было с ним связываться.
Когда офицер, покачиваясь, ушел в вагон, Николай Александрович обеспокоился:
— Сейчас вернется с кем-нибудь и начнут задирать. На остановке надо будет сойти.
В Раздельной вдруг вся лахтинская компания высыпала из вагона. Оказывается, где-то здесь неподалеку размещался женский «батальон смерти». Офицеры, захватив из ресторана закуски и выпивку, прикатили к воинственным девицам прощаться с белыми ночами.
Дальше поезд потащился без этой шумной компании. Но Емельянов был настороже: он стал спиной к своим спутникам и приготовился дать отпор каждому, кто выйдет на площадку и вздумает поинтересоваться пассажирами на подножке.
Зиновьев сидел беспокойно, то и дело озирался, а «Николай», прислонясь головой к поручню, глядел на бегущую землю и вдыхал запахи сосен, морских дюн.
— Сейчас будет Разлив. Слезайте со своей стороны, — предложил Емельянов.
Спрыгнув на испачканную мазутом землю, они пошли к озеру. Ноги утопали в желтом сыпучем песке.
По пути Емельянов объяснил, что первое время гостям придется ютиться на сеновале, а потом он переправит их на покосы.
— Как зовут вашу жену? — спросил Владимир Ильич.
— Кондратьевной, — ответил Емельянов. — Она у меня тоже партийная.
— Это хорошо. Но на всякий случай предупредите, чтобы о нас — никому ни слова. Даже если будут говорить гадости про меня — пусть не заступается.
— Скажу, но она и без меня знает. Пережила многое, привыкла язык за зубами держать.
Надежда Кондратьевна не спала, поджидая ночных гостей. Встретила она их приветливо:
— Прошу поужинать… а может, верней-то будет — позавтракать. Скоро светать начнет.
— Спасибо, мы ужинали, — поблагодарил ее Владимир Ильич. — А вот от горячего чая не отказались бы. Продуло на подножке.
— Только у нас с сахарком плоховато, — предупредила Надежда Кондратьевна. — Вприкуску придется.
— А мы сахар захватили, — сказал Владимир Ильич и передал объемистый сверток, полученный от Аллилуевых.
В свертке кроме кускового сахара оказались пряники, галеты, банка консервов и два кулечка с крупой.
Усадив гостей за накрытый стол, хозяйка ушла к плите, где тонко попискивал большой чайник.
Сарай, обжитый Емельяновыми, походил на просторную кухню, стены которой были оклеены дешевыми обоями. В дальнем углу виднелись широкая кровать и детская люлька.
Емельяновские мальчишки, спавшие на сеновале, услышав незнакомые голоса, стали один за другим спускаться по узкой лесенке вниз и выстраиваться вдоль стены.
— Сколько же их у вас? — спросил Зиновьев.
— Семь ртов, — ответил Николай Александрович. — Рабочий человек только ребятишками и богат.
— Что же нам не сказали, что у вас столько детей?
— Видно, не знали. Но вы не огорчайтесь. Они вам не помешают, ребята послушные, — стал уверять хозяин.
Владимир Ильич с укоризной взглянул на Зиновьева и пригласил мальчишек к столу.
— Ну, друзья, давайте знакомиться, — сказал он. — Тебя как зовут?
— Лева, — ответил малыш. — А это мой братик Толя, Пожимая парнишкам, руку, Владимир Ильич спрашивал имена и, стараясь запомнить их, повторял:
— Николай, Сергей, Александр… значит, самый маленький Лева?
— Нет, самый махонький — Гоша, он еще в люльке качается, — поправил хозяин.
— А седьмой куда пропал? — поинтересовался Ильич.
— Седьмого Кондратием зовут. От рук он у нас отбился: в анархисты записался. Теперь по ночам колобродив, — пожаловался Николай Александрович.
— Как же так, у родителей-марксистов… сын анархист?
— В коммерческое училище его отдали, думали, человеком будет, а там парням голову задурили. Какие-то «безначальцы» объявились, на сборища свои заманивают.
— Хм, это не очень приятно. А он не проговорится… не скажет, что мы у вас остановились?
— Нет, такое не позволит… все же он мой сын, — уверенно сказал Емельянов. — Ребята у нас приучены, знают: если с отцом беда приключится, то и им плохо будет. Только вот Кондратий шалый. Поговорили бы вы с ним, Владимир… то бишь, простите, Николай, может, вас послушается.
— Хорошо, попробую. Обязательно познакомьте меня с ним. Только прошу не забывать моего нового имени.
Малыши, получив по прянику, вновь убрались на сеновал, а старшие ребята — Александр и Сергей, — попив с гостями чаю, стали помогать матери мыть посуду и убирать со стола.
Уже начало светать. Где-то у соседей пропел петух. Хозяин предложил гостям свою кровать, но те предпочли спать на сеновале.
Улегшись на сухое прошлогоднее сено, источавшее едва уловимый запах осоки и мяты, Зиновьев недовольно сказал:
— Ну и подобрали же нам нелегальную квартиру! Если бы знал, что здесь такая орава, — никогда бы не поехал.
— А на что вы рассчитывали? — поинтересовался Владимир Ильич.
— Поселиться в какой-нибудь пустеющей даче… на худой конец — в доме малосемейного лесника.
— Мне думается, что появление таинственных жильцов в пустующей даче или в лесу скорей бы привлекло внимание ищеек. Нам ведь надо питаться, получать газеты, отсылать статьи и письма, принимать связных. Только здесь, в рабочем поселке, это будет выглядеть естественно. Хозяйка может запасать еду ребятишкам, газеты для оклейки стен ремонтируемого дома. Меня смущает другое: мы навлекаем смертельную опасность на них. Поражает самоотверженность Емельяновых: они же рискуют судьбой детей.
НА СЕНОВАЛЕ
Утром потемневший, с воспаленными глазами Зиновьев был в дурном расположении духа. Он отказался от завтрака, не спустился вниз к умывальнику, а сразу же уселся читать утренние газеты.
— Что с вами? — встревожился Ленин. — Нездоровится? Плохо себя чувствуете?
— Я не спал всю ночь. Беспокоюсь… Злата, ничего не знает. Она ведь с ума сходит, читая газеты. Надо бы сообщить, что я выбрался из Питера живым.
— Но как это сделать?
— Злата живет со Степой на даче у родственников. Это недалеко отсюда — в Тарховке. Может, уговорить хозяйку?
— А не слишком ли мы будем эксплуатировать добрую женщину? У нее и без нас полно хлопот.
— У меня иного выхода нет.
— Надеюсь, вам не изменило чутье конспиратора? Если хорошо продумали — действуйте.
Зиновьев спустился вниз и попросил Емельянову съездить в Тарховку с запиской.
Для маскировки Надежда Кондратьевна оделась по-деревенски, купила на базаре курицу и с нею поехала на соседнюю станцию.
Отыскав нужную дачу, она вошла в калитку и спросила у вышедшей прислуги:
— Не нужна ли курочка? Я недорого возьму.
Служанка ушла в дом и скоро вернулась.
— Нет, нам куры не нужны, — категорично отказала она.
— Как же так? А мне говорили — дачница искала… послали сюда. Неужто обманули?
Настойчивость торговки заставила дачницу выглянуть в окно. По гладкой прическе и другим приметам Надежда Кондратьевна поняла, что эта женщина и есть жена Григория. Как бы вспомнив, она добавила:
— Златой ее зовут, что ли?
При этом она глазами показала, чтобы дачница вышла за калитку, и поспешно пошла со двора.
Злата Ионовна не поняла сигнала, но ее удивило, что странная торговка знает ее имя, и поэтому она крикнула вдогонку:
— Одну минуточку! Подождите.
Догнав торговку, она спросила:
— А сколько вы возьмете за курицу?
— А сперва поглядите, какая она.
Передавая курицу, Надежда Кондратьевна сунула в руку дачнице записку. Злата Ионовна, как бы взвесив курицу, узнала цену и поспешила сказать:
— Хорошо, я беру. Сейчас принесу деньги… подождите.
Она ушла в дом и вскоре выбежала оттуда взволнованная, готовая броситься целовать посыльную. Надежда Кондратьевна сделала строгие глаза: «Осторожней, не показывай радости».
Отдавая деньги, Злата Ионовна шепнула:
— Я поеду с вами… очень нужно видеть его.
— Нет, со мной нельзя, — ответила ей Надежда Кондратьевна. — А если очень надо — то под вечер.