— Нет, не дождаться мне Дмитриевского, — сокрушаясь, сказал он часовому. — Когда спешишь, всегда так. Позже зайду.
Добытые пропуска Емельянов привез на покос и вручил их Ленину.
— Значит, меня хотите превратить в Константина Петровича Иванова? — спросил Владимир Ильич, внимательно осмотрев взятый наугад пропуск. — Ну _ что ж, подойдет. Иванов распространенная фамилия. Среди Ивановых нетрудно затеряться. Только, к сожалению, я абсолютно не похож на Иванова, изображенного на этой фотографии.
— Фотографию придется осторожно сорвать и наклеить другую. Печать подрисуем, у меня есть знакомый художник.
— Но где мы возьмем фотографии, чтобы я был без усов и бороды, а Григорий вот таким заросшим?
— М-да, действительно, — задумался Емельянов. — У нас в Сестрорецке не найдешь фотографа, чтобы на покос пошел. А если пойдет, то запросит столько, что не возрадуешься. Да и опасно звать — продаст.
— А мы из Петрограда пригласим, — предложил Владимир Ильич. — Я знаю человека, увлекающегося фотографией. Превосходный конспиратор, был у нас связным и не раз укрывал меня. И главное, живет недалеко от Елизаровых, на Лахтинской улице. Дмитрий Лещенко. Скажите, чтобы нашли его и передали мою просьбу. Он ко мне пробирался и не через такие преграды.
Лещенко нетрудно было найти: он работал одним из секретарей на съезде партии. После утреннего заседания к нему подошел Шотман и передал просьбу Ильича.
— Когда нужно выехать? — спросил Лещенко.
— Сегодня.
— Но мне надо съездить домой — захватить фотоаппарат.
— Хорошо. Встретимся на Приморском вокзале через три часа.
Придя домой, Лещенко задумался: какой же из фотоаппаратов взять? Аппараты в те годы были громоздкими: камера походила на большой черный ящик, а деревянную треногу-штатив носили, словно ружье, на плече.
Лещенко взял с собой «зеркалку». Она по тем временам была небольшой и выглядела, как нынешний спортивный чемоданчик. Штатив он оставил дома, чтобы не вызывать лишних подозрений.
На Приморском вокзале в условленном месте его встретил Шотман. Они вместе прошли в вагон, доехали до Разлива и в сумерки пришли к Емельяновым.
Через озеро Лещенко переправился на лодке с молчаливым подростком.
Владимир Ильич встретил позднего гостя как старого друга и пригласил к костру выпить чаю с брусникой.
За чаем Ильич стал расспрашивать: как идут дела на съезде? Лещенко охотно рассказывал и вдруг, приглядевшись к Ленину, спросил:
— Скажите, а почему вы не носите парика? Разве вам не доставили?
— Как же, получили… спасибо. Но здесь только примеряли, носить пока не для кого.
— А вы знаете, что из-за этих париков я чуть не попался, — сказал Лещенко. — Мне их передали вечером, сказали, что завтра до одиннадцати утра зайдет за ними нарочный. Дома я бросил сверток на диван и забыл о нем. Ночью просыпаюсь. Чья-то рука шарит под подушкой. Смотрю — надо мной человек в военном. Оружие искал, боялся, что стрелять буду. «В чем дело?» — спрашиваю у него. Военный отвечает: «Обыск, вставайте». Оказывается, пришли арестовать Анатолия Васильевича Луначарского. Он ведь в моей квартире жил. Заодно решили и меня потревожить. Я глянул на диван и обмер: парики лежат. Спросят: «Для кого?» Что я отвечу? Вскочил и, будто мне худо стало, — бух на диван. Прямо на парики уселся. Таращу глаза на юнкеров и ничего на их вопросы не отвечаю. А те потешаются: «Смотрите, что с ним от страху сделалось!» А я продолжаю изображать истукана. Даже с Анатолием Васильевичем, когда его повели, не вышел попрощаться из-за этих париков.
Спать улеглись на свежем сене. Всем было тесновато в небольшом шалаше: лежали плечом к плечу. Лещенко не мог заснуть от сильного запаха свежего сена, а когда вздремнул, его разбудил резкий крик козодоя за шалашом. Не понимая, чей это крик, Лещенко поднял голову и прислушался. Крик больше не повторялся.
Уже занималась заря.
«Светает. Сниму и уеду на первом поезде», — решил он и, осторожно тронув плечо Ильича, сказал:
— Вставайте, Владимир Ильич. Скоро солнце взойдет.
Ильич поднялся, чтобы отогнать сон, растер ладонями лицо, отряхнулся, а потом, захватив полотенце, первым выбрался из шалаша и пошел к озеру.
Лещенко думал, что Ильич там ополоснет лицо и вернется, а он вдруг разделся, растер мышцы и бросился в воду. Поплавав минут пять, Владимир Ильич вернулся бодрым и повеселевшим.
— А вы не боитесь простудиться? — спросил Лещенко. — Свежо ведь.
— Привык. Нашему брату полезно закаляться, так как неизвестно, что ждет впереди. Советую и вам поплавать. Совсем по-иному будете себя чувствовать.
— Спасибо, что-то не хочется.
Ильич был в сатиновой русской рубашке и рабочей куртке. Лещенко натянул ему на голову парик, разгладил его и кепку надел так, чтобы из-под козырька виднелись спадавшие на лоб волосы.
Таким Владимир Ильич и был снят. Лещенко спрятал использованные кассеты в карман летнего пальто и, распрощавшись с обитателями шалаша, пешком пошел вдоль озера на вокзал.
Он успел к первому утреннему поезду. В полупустом вагоне благополучно доехал до Новой Деревни и только на перроне вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд человека, стоявшего у газетного киоска. «Шпик», — определил Лещенко. Не оглядываясь, он поспешил нанять извозчика и сказал ему вполголоса:
— Быстрей гони, получишь двойную плату.
Шпик тоже нанял лихача. И поехал вдогонку не один: в пролетке с ним оказался еще какой-то тип в темных очках.
«Как быть?» — в тревоге раздумывал Лещенко. Он бы мог легко уничтожить негативы со снимками, но не хотел этого делать: «Вся работа пойдет насмарку, и назад не вернешься».
Вскоре на повороте показался трамвай, выходивший на Каменноостровскйй проспект. Лещенко сунул извозчику деньги и попросил догнать идущие впереди вагоны.
Извозчик задергал вожжами, и конь помчался.
На мосту через речку Карповку они поравнялись с трамваем, замедлившим ход. Лещенко, не раздумывая, прямо с пролетки прыгнул на подножку последнего вагона и, оставшись на площадке, стал наблюдать, что будут делать шпики. Те поднялись, что-то кричали своему извозчику, но догнать трамвай уже не могли.
На одной из остановок Лещенко пересел в другой трамвай, потом, уже за Невой, перебрался в третий. Часа три он ездил по городу и домой сразу не пошел, а отнес аппарат с кассетами к товарищу.
Лишь поздно вечером Лещенко перенес «зеркалку» домой. Проявив за ночь негативы и напечатав снимки, он отдал их утром Надежде Константиновне.
Прежде чем переправить Ильича в Финляндию, Александра Шотмана попросили проверить, насколько тщательно пограничники просматривают документы.
Шотман без особых хлопот добыл в Главном штабе пропуск в Финляндию. С разрешения Центрального Комитета он взял себе в помощники опытного подпольщика Эйно Абримовича Рахью, работавшего слесарем на авиационном заводе. У молодой жены этого рабочего — Люли Парвиайнен — родители жили в финской деревне под Терийоками. Удобней всего было укрыть Ленина у них.
Придя к Рахье, Шотман подозвал Люли и сказал:
— Нам надо спрятать одного человека. Ты можешь уговорить родителей, чтобы они приютили его?
— А кто он такой?
— Тебе можем сказать… Ленин. Но ни мать, ни отец не должны знать этого. Понятно?
— Понятно, постараюсь договориться, — пообещала Люли.
На следующий день и Рахья достал себе пропуск в Финляндию, и они вместе с Шотманом пошли обследовать границу от Сестрорецка до Майнева. Шагали берегом пограничной речки Сестры. Если попадались навстречу пограничники, то говорили, что идут домой, в Финляндию.
— А почему вы так далеко зашли? Там ведь остался хороший переход — мост через реку,
— Захотелось прогуляться. Мы живем тут недалеко, вброд перейдем.
— Вброд не разрешается.
На заставах у мостов пограничники строго проверяли документы. Они подолгу вертели в руках и рассматривали пропуска, вглядываясь в фотографии и в лица. У них, видимо, имелись размноженные снимки Ленина, потому что пограничники то и дело поглядывали на какие-то карточки, зажатые в кулаках, и на стоявших перед ними Шотмана и Рахью.
Стало ясно, что Ленину такой переход опасен. Решили переправить Ильича через границу на паровозе, как перевозили нелегалов в прежние времена. Но кто повезет?
— Гуго Ялава, — сказал Шотман. — Он мне друг с детства. Человек надежный.
Эйно Рахья тоже знал смелого машиниста Ялаву. Эйно работал у Гуго помощником на паровозе после Пятого года. В те времена они умудрялись перевозить через границу даже раненых товарищей.
— Хорошо, если Ялава согласится, — сказал Рахья.
Они с Шотманом поехали к машинисту и обо всем договорились. Надо было только с Приморской железной дороги переправить Ленина ближе к Финляндской. На это уйдет не менее суток, решили они. Чтобы иметь на всякий случай нелегальную квартиру, Рахья упросил Люли пойти к ее двоюродному брату — Эмилю Кальске, жившему недалеко от Финляндской железной дороги.
— Эту неделю твой брат работает в ночную смену, — сказал Эйно. — За его больной женой нужен присмотр, так что у тебя оправдание будет. Мы явимся, наверное, ночью. Ты не спи, поглядывай в окно. Как только появимся во дворе, сразу открывай дверь, чтобы стучать не пришлось. А то еще соседей всполошим.
На озеро к Ленину Рахья с Шотманом прибыли после обеда. Александр Васильевич принарядился на этот раз и даже пенсне на нос нацепил, чтобы походить на барина-дачника.
— Этот маскарад на всякий случай, — пояснил он. — Билеты покупать или с начальством разговаривать.
Емельянов сказал, что он знает тропы через лес на станцию Левашово.
— Верст пятнадцать-шестнадцать будет, не больше, — заверил он.
Решили пойти пешком. И вот под вечер, когда они уже собрались в путь, за кустами показался какой-то усач.
— Кто такой? — спросил Ленин.
— Сосед, — успокоил его Николай Александрович и пошел узнать, что тому нужно.
Соседу, оказывается, требовался косарь за небольшую плату.