— Видел ли ты, что арестованные мастеровые избивали кого-нибудь? — вновь стал допрашивать матрос.
— Каюсь, не видел.
— Кто стрелял с колокольни?
— Переодетые военные, которых арестовали мастеровые и матросы.
— Ими командовал Аверкин?
— Да, он потребовал, чтобы я впустил их в божий храм.
— Больше вопросов у нас нет, — сказал моряк. — Прошу свидетелей подтвердить, что насилия над гражданином Субботиным не было, что после клятвы над Евангелием он сообщил нам чистую правду.
Закончив протокол, Филипп Рыкунов записал адреса свидетелей, дал им расписаться и поблагодарил дряхлого настоятеля.
Милиционер хотел было взять протокол себе, но матрос сказал:
— Нет, брат, он нам самим пригодится.
Виталий Аверкин встревожился, узнав, что брат срочно вызывает его к себе.
«Разнос устроит, — решил он. — Целый месяц, как собаки с высунутыми языками, носимся по городу и — никакого следа. Словно в воду канул. Пусть сам попробует найти Ленина, если такой ловкий».
Виталий весь июль и начало августа не давал себе отдыха: он участвовал в ночных облавах, выслеживал делегатов Шестого съезда большевиков, выезжал в Кронштадт, где, по слухам, на линейном корабле «Заря свободы» прятался вождь большевиков.
О Кате Алешиной он не мог вспоминать без злости. Из-за нее его схватили какие-то парни и бросили в Неву. Он тогда чуть не захлебнулся. Сейчас на Выборгскую сторону лучше и не суйся: рабочие задерживают всех, кто им кажется подозрительным.
Явившись к брату, Виталий начал жаловаться на трудности работы. Тот слушал его как-то рассеянно, потом махнул рукой и перебил:
— Охотно верю. Сейчас не это главное. Тебе придется срочно заняться другим делом.
Всеволод, видимо боясь, что их подслушивают, подошел к двери, выглянул в приемную, защелкнул замок и, вернувшись, заговорил вполголоса:
— Керенскому, кажется, грозит отставка. Во всяком случае, он уже не котируется. Появился новый претендент в диктаторы — Лавр Корнилов. Генерал уже засылает в Петроград офицеров резерва и подтягивает к столице казачьи части. Двадцать седьмого августа отмечается полугодовщина революции. По этому поводу устроят манифестацию. Тебе с твоей группой придется изображать громил.
— А нас не перестреляют? — спросил Виталий, недовольный новым заданием.
— Не бойся, это исключено. В провокациях примут участие кроме вас еще и переодетые офицеры. Они позаботятся о безопасности.
Матросы, сидевшие в «Крестах», читали газеты, прославлявшие генерала Корнилова, и возмущались:
— Знаем мы этого героя. Против солдаток и стариков пушки выставляет, а как артиллерию противника увидит, так от страха штаны и войска теряет. В самом начале войны в плен угодил. Да к кому? К австрийцам, которые сами тысячами сдавались!
Как только газеты стали намекать о генеральском заговоре, Васкевич, державший нос по ветру, вдруг вновь стал запрещать свидания, передачи с воли и приказал коридорным не выпускать заключенных из камер.
Кончились прогулки по коридору, споры и хождения в гости. Вновь заработал тюремный телеграф.
Газетные заметки и статьи вызывали тревогу у заключенных. Генералы не без умысла стягивали к столице казачьи корпуса и конников «Дикой дивизии». В любой момент они могли устроить на улицах столицы резню.
«Нам будет хуже всех, — рассуждал про себя Кокорев. — Там, в городе, можно хоть камнями обороняться. А в тюрьме чем? Как вырваться отсюда?»
Неожиданно двадцать седьмого августа тон многих газет круто изменился. Они вышли с крупными заголовками, призывавшими население выйти на защиту революции, и требовали чрезвычайных полномочий для Керенского.
На другой день с утра в контору тюрьмы стали вызывать политических заключенных и выпускать на волю. Первыми тюрьму покидали матросы. Только Тарутина задерживали.
— Ишь как оборачивается: вас выпускают, а мы за решеткой остаемся, — помрачнев, сказал Иустин.
— Не печалься, и до тебя очередь дойдет, — успокаивали его уходящие. — Видно, сперва левых эсеров и большевиков отправят, а потом и вашего брата… анархистов попросят.
— Да какой же я, к черту, анархист, если делаю и говорю то же самое, что и вы?
— Что правда, то правда. Давно бы тебе пора к нам переходить.
— В общем, не тревожься, ребята, ежели вас не выпустят, то мы такую бучу на воле поднимем, что они не возрадуются, — пообещал на прощание Проняков. — На всякий случай дайте-ка адреса, может, к вашим зайду, расскажу, как вы здесь…
К вечеру в больших общих камерах осталось по два-три человека. Заключенные как тени бродили по коридору, надеясь, что, может быть, и их вызовут, но стражники молчали.
— Видно, на завтра отложили, — сказал Кокорев. — Пошли спать.
На следующий день в контору больше вызова не было. «Заложниками нас оставили», — решили заключенные.
Днем пришли газеты. Василию удалось купить «Новую жизнь», а Иустину достались «Биржевые ведомости». Наткнувшись на сообщение о том, что рабочие Обуховского завода, «Анчара», «Старого Лесснера» требуют немедленного освобождения всех, кто был арестован в июльские дни, Василий повеселел:
— Наши действуют!
— Чудеса какие-то! — вдруг воскликнул Тарутин. — Буржуйская «Биржевка» матросов хвалит.
И он вслух прочитал заметку о прибытии в столицу пяти тысяч кронштадтцев.
— «Вчера Петроград впервые после революции увидел дисциплинированные части. Это были стройные колонны кронштадтских моряков. На эти части Временное правительство может положиться в своей борьбе против изменников революции». Значит, балтийские моряки стали нравиться? Здорово получается! — сказал Тарутин.
В других заметках сообщалось, что войска мятежников все ближе и ближе подходят к Петрограду.
Перепуганный Керенский искал защиты у рабочих и матросов. Он видел в них наиболее организованную силу, способную выстоять против корниловских войск.
Вокруг Петрограда рылись окопы, строились заграждения. Революционные отряды занимали ближние подступы к городу, разбирали железнодорожные пути и высылали своих агитаторов навстречу казакам.
Аверкин несколько дней готовил группу погромщиков, которым поручалось спровоцировать беспорядки, но, когда накануне празднования он поздно вечером явился к брату, тот вдруг сказал:
— Завтра ничего не будет. Воздержимся. Людей пока не распускай, пригодятся. Очередная истерика! Керенский, который знал о заговоре, вдруг решил стать разоблачителем: арестовал представителя Корнилова и на заседании Совета министров потребовал для себя чрезвычайных полномочий. Видимо, произошло идиотское недоразумение. Надеюсь, через день-два выяснится. Ты жди.
— Кто же нам теперь платить будет?
— Наша жизнь с тобой вроде картежной игры. Вот тебе двести рублей, прибавь свои и… пошли ва-банк. Надо рисковать.
Виталий выдал агентам деньги, а те от скуки в два вечера пропили их.
Пьянствовали в столичных ресторанах и офицеры, засланные из ставки в Петроград. Все они ждали сигнала, а его все не было.
Наконец брат вызвал Виталия к телефону.
— Немедля распусти свою группу и исчезни, — приказал он. — Ко мне не приходи, позову, когда понадобишься.
СКОРЕЙ В ПИТЕР
Приехавший из Петрограда в Гельсингфорс Александр Шотман был необычайно возбужден.
— Мы на коне! — похвастался он Ильичу. — Почти всех выпустили из тюрем, кончается подполье. Скоро вас опять встретит почетный караул.
С забавными деталями он рассказал, как перетрусивший Керенский позволил большевикам открыто вооружать рабочие отряды.
— Мы оказались самыми деятельными, — продолжал радоваться Шотман. — Теперь у большевиков небывалый авторитет. Меньшевики и эсеры, видя, как трясутся их вожаки, рвали свои партийные билеты. «У вас народ дружней, — говорили они нам. — Заодно драться будем». Корниловцы не дошли до Питера. Наши агитаторы распропагандировали их в пути. «Дикая дивизия» отказалась драться с рабочими, а казаки взяли да и арестовали своего генерала Крымова.
— Все же из подполья выходить еще рано, — заметил Ленин. — Керенские быстро опомнятся, раз опасность миновала. Нужно сделать так, чтобы все оружие осталось у рабочих, тогда мы сумеем не только взять власть, но и отстоять ее.
На радостях Владимир Ильич приготовил омлет с сыром и заварил крепкий чай. Когда пришел Ровно, они вместе уселись ужинать. Разливая чай, Владимир Ильич поинтересовался: почему враждебная «Биржевка» расхваливает кронштадтских моряков?
— Да, да, матросов встречали с радостью, — подтвердил Шотман. — Поставили охранять самые важные пункты. Произошла забавнейшая история. Керенский, приметив вооруженных моряков в Зимнем дворце, решил, что кронштадтцы одумались. Благосклонно улыбаясь, он принялся пожимать им руки и лукаво спросил: «Я только не понимаю, как у вас совмещается несовместимое: охраняете меня, а подчиняетесь Ленину?» Один из матросов вскинул руку к бескозырке, щелкнул каблуками и с невозмутимым видом ответил: «Простите, господин министр-председатель, мы не вас охраняем, а стоим на революционной вахте и смотрим, чтобы кто-нибудь из тех, кто сейчас во дворце, не переметнулся бы к Корнилову». Говорят, Керенский прямо взвился по лестнице и приказал адъютанту: «Убрать матросню! Она мне на нервы действует».
На следующий день Шотман сходил к депутату Вийку и сказал:
— Надо бы найти для Ленина жилье с хорошей хозяйкой, а то ведь стыдно, что за ним некому присмотреть.
Вийк, нахмурив лоб, задумался.
— Может, к Усениусам поселить? — спросил он. — У них пока пустует комната. Мария обедом накормит и белье постирает.
Они сходили к Усениусам, договорились об оплате и вдвоем помогли Владимиру Ильичу перебраться в новую квартиру.
Но в гостеприимной семье гельсингфорсского рабочего Владимир Ильич пожил недолго. Неожиданно появился постоянный жилец Усениусов, поэтому пришлось спешно собрать свои пожитки и отнести обратно на Хагнесскую площадь. А у Ровно вот-вот должна была вернуться из деревни жена.