— Хорошо, — шепнула она.
Вопрос о вооруженном восстании уже был решен, но люди не расходились. Они толпились в председательском кабинете, в коридоре и на лестницах.
Катя не думала о сне, она бродила вокруг дома, вслушивалась в вой ветра и всматривалась в темноту.
«Скоро начнет светать, — подумала девушка. — Не забыли ли они об этом?»
Она пошла разыскивать Ленина. Он стоял у окна, беседуя с кем-то из военных.
— Владимир Ильич, светает, — негромко напомнила девушка.
Ленин, как бы недоумевая, посмотрел на Катю, потом, поняв, о чем идет речь, устало провел рукой по глазам.
— В самом деле… кончаем, товарищи!
В полутемном коридоре Ленин надел на себя парик, широкополую шляпу и ушел вместе с Рахьей.
ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Владимир Ильич вставал так же рано, как и Маргарита Васильевна. Пока хозяйка квартиры ходила за хлебом и газетами, он раскрывал окно и занимался гимнастикой.
Октябрьское утро было туманное и прохладное, Владимир Ильич все же распахнул настежь окно и проделал каждое упражнение по нескольку раз, затем, обнажась до пояса, ополоснулся холодной водой и растерся полотенцем.
Вчера вечером, встретясь с руководителями «военки» — Подвойским, Невским и Антоновым-Овсеенко, он поинтересовался: как идет подготовка к восстанию? можно ли рассчитывать на успех?
— Мало времени на подготовку, — пожаловался Подвойский. Он не очень был уверен, что в Петрограде большевики смогут собрать больше сил, чем противник.
Антонов-Овсеенко стал возражать ему. Особые надежды он возлагал на моряков Балтийского флота.
— Балтийцы настроены весьма решительно и определенно, — заверил Антонов-Овсеенко. — Неоценимую помощь, как это ни странно, оказал Керенский. Этот фигляр догадался в день немецкого наступления у Эзеля и Даго послать телеграмму, в которой сообщал, что наступил грозный час испытаний, и требовал: «Пора опомниться. Нужно прекратить вольно или невольно играть на руку врагу».
Антонов-Овсеенко оставил на память и текст телеграммы, и ответы моряков на нее. Владимир Ильич подошел к столу и, взяв листки, еще раз прочитал резолюцию Второго съезда Балтийского флота.
«Требовать от Центрального Исполнительного Комитета немедленного удаления из Временного правительства авантюриста Керенского, позорящего своими бесстыдными действиями и наглым политическим шантажом, в угоду буржуазии, Великую революцию.
Тебе же, продавшему революцию, Бонапарту-Керенскому шлем проклятие в тот момент, когда наши товарищи гибнут под пулями и снарядами и тонут в волнах Балтийского моря, призывая защищать революцию…»
А воззвание моряков к народам всего мира Ленин с удовольствием стал читать вслух:
— «Братья! В роковой час, когда звучит сигнал боя, сигнал смерти, мы возвышаем к Вам свой голос, мы посылаем Вам свой привет и предсмертное завещание. Атакованный превосходящими германскими силами, наш флот гибнет в неравной борьбе. Ни одно из наших судов не уклонится от боя, ни один моряк не сойдет побежденным на сушу. Оклеветанный, заклейменный флот исполнит свой долг перед Великой революцией. Мы обязались твердо держать фронт и оберегать подступы к Петрограду. Мы выполним свое обязательство. Мы выполняем его не по приказу какого-нибудь жалкого русского Бонапарта, царящего милостью долготерпения революции. Мы идем в бой не во имя исполнения договоров наших правителей с союзниками… Мы исполняем верховное веление революционного сознания.
Мы идем на смерть с именем Великой революции…»
— Великолепно! В балтийских моряках можно не сомневаться. Они будут ударной силой революции.
Чтобы представить себе соотношение сил, Владимир Ильич попросил подробней рассказать, на какие воинские части могут рассчитывать большевики. Подвойский, развернув карту, стал показывать, где расположены в городе полки, отдельные батальоны и сводные отряды, готовые выступить на стороне восставших.
— Это же силища! — воскликнул Владимир Ильич. — Только нам не следует основную ставку делать на военных. Солдаты солдатами, а в социалистической революции главная сила — пролетариат. Пусть питерские рабочие будут на решающих участках, сами берут власть, а потом отстаивают ее.
Подвойский стал рассказывать об отрядах Красной гвардии, и тут выяснилось, что он не очень хорошо знает, как подготовлены командиры.
— Ай-я-яй, вот так председатель военной организации! — невольно вырвалось у Ленина. — Как же вы будете руководить восстанием, если не уверены, умеют ли ваши командиры владеть оружием, знакомы ли с тактикой уличных боев. Восстание — острейший вид войны. Великое искусство! До мелочей все нужно выверить. Да, да.
Подвойский обиделся, снова заговорил о трудностях и спросил:
— Нельзя ли хоть на несколько дней отложить выступление?
— Ни в коем случае! Всякое промедление с нашей стороны поможет противнику подготовиться. А внезапность дает преимущество.
Вчетвером они еще раз выверили соотношение сил, наметили, какие красногвардейские отряды необходимо усилить опытными командирами и куда послать, для успеха дела, своих агитаторов и комиссаров.
Они просидели на квартире рабочего Павлова допоздна и разошлись, уверенные в успехе.
Хорошее настроение у Владимира Ильича не исчезло и утром. После того как хозяйка ушла на службу, он закрыл дверь на крюк и, сняв ботинки, остался в носках. С этого часа полагалось ходить бесшумно.
Он любил, когда в квартире наступала тишина и на свежую голову хорошо работалось. Начав писать давно продуманную статью, он не заметил, как пролетело время. Поднялся из-за стола, только когда послышался условленный стук в дверь. Так обычно стучала Надежда Константиновна.
Владимир Ильич поспешил в коридор и открыл дверь.
Надежда Константиновна выглядела усталой. Сняв пальто, она первым долгом спросила:
— Ты, конечно, еще не обедал?
— Собирался… но одному скучно. Посиди, отдохни, а я сейчас налажу примус. Надо только разогреть.
— Ладно уж, сама займусь. На вот, читай.
Отдав пачку свежих газет, Надежда Константиновна отправилась на кухню. Она пришла с недобрыми вестями и не решалась сразу выкладывать их. Пусть спокойно пообедает, а то еще от еды откажется.
Они вместе не спеша съели по тарелке разогретого супа, жареную колбасу с картофелем и стали пить чай. Надежда Константиновна как бы невзначай спросила:
— Ты, надеюсь, читал «Новую жизнь»?
— Нет, не добрался еще. Опять новожизненцы что-нибудь выкинули?
— Напечатали интервью Каменева, в котором этот… не могу даже подыскать названия… сообщает, что им совместно с Зиновьевым разослано по партийным организациям письмо с протестом против вооруженного восстания.
— Не может быть!
— Прочти сам.
Надежда Константиновна нашла «Новую жизнь» и подала ему. Владимир Ильич развернул газету и, найдя интервью Каменева, впился глазами в строчки.
По мере чтения лицо его сперва покраснело, затем кровь схлынула, и оно стало таким, каким бывало только в минуты большого волнения и возмущения.
— Неслыханно! Этому действительно нет названия, — бормотал он. — Впрочем, есть… Штрейкбрехерство… Измена!
Ленин сжал кулаки от негодования. Он ждал всего, по не предательства. И от кого? От соратников, членов Центрального Комитета! Теперь враг предупрежден, Керенский насторожится, восстание будет сорвано. Временное правительство, конечно, уже бьет тревогу и действует. Большевики поставлены в тяжелое положение. Надо немедля что-то предпринимать. Но что? Не писать же опровержение? Этим внесешь смуту и колебания.
— Ну и мерзавцы! Самый отъявленный враг этакое бы не придумал..
На последнем заседании Центрального Комитета с руководителями питерских партийных организаций Каменев и Зиновьев вели себя так, что их обоих нужно было немедля выгнать из партии, а их лишь предупредили, надеясь на порядочность. И вот результат: предатели выступили с нападками на Центральный Комитет в болтливой интеллигентской газетенке и выдали тайну.
А как они нагло держались на этом заседании! Сперва задавали каверзные вопросы: «Можно ли победить без почты и железных дорог? Сумеем ли дать хлеб повстанцам?» Потом обрушились с демагогическими нападками: «Подготовка пущена на самотек… с момента решения ЦК прошла неделя, а ничего еще не сделано, дали только возможность сорганизоваться противнику».
Они понимали, что такие обвинения невозможно опровергнуть. Не раскроешь же на расширенном заседании карты восстания и не расскажешь, что уже предпринято, какие силы будут собраны, как и где расставлены? Поэтому они изощрялись: один уверял, что борются две тактики— тактика заговора и тактика веры в движущие силы революции, а другой запугивал:
— Мы недостаточно сильны, чтобы уверенно идти на восстание. Вопрос должен решаться в первый же день, ибо начнется деморализация. На подкрепления из Финляндии и Кронштадта рассчитывать не приходится, а в Питере у нас недостаточно сил. У противника же огромный, четко действующий штаб…
— Партия не опрошена, — твердил Зиновьев. — Такие вопросы не решаются келейно. Нужно, не откладывая подготовительных шагов, запретить выступления с оружием впредь до совещания с большевистской частью съезда Советов.
Он уговаривал подождать хотя бы пять дней, а Каменева устраивала даже трехдневная отсрочка. Уже тогда, видно, был задуман подлый ход. Почувствовав, что они остаются в меньшинстве, трусы потребовали немедленно по телеграфу созвать пленум Центрального Комитета, а когда и это сорвалось, Каменев заявил, что он больше в ЦК не состоит.
Удобная позиция! В случае поражения есть возможность оправдаться: «Я-де был против восстания». А если победа, нетрудно будет доказать: «Простите, не учел… ошибся». Полностью обезопасил себя! Где же предел вероломства?
— С ними надо поступать так, как поступают рабочие во время стачки со штрейкбрехерами, — сказал Владимир Ильич. — Иначе предатели не только будут разлагать других, но и сорвут восстание.
— И Троцкий хитрит, — вставила Надежда Константиновна. — Голосовал за восстание, а во всеуслышание говорит, что до открытия съезда вооруженное выступление не планируется. Это-де вопрос компетенции съезда.