— И с Демой нельзя?
— Ну, с ним, пожалуй, можешь, только осторожней.
По вечерам, когда бабушки не было дома, Вася с Демой запирались в каморке, зажигали пятилинейную лампу и читали книжки, от которых замирало сердце. Порой они запутывались в мудреных словах и рассуждениях, по нескольку раз перечитывали одни и те же места, стремясь вникнуть в смысл написанного. Но не сдавались, не возвращали недочитанных книжек Савелию Матвеевичу, а упорно одолевали их.
Однажды, когда старый кузнец в обеденный перерыв уселся в дальнем конце цеха закусывать, юноши пристали к нему:
— Савелий Матвеевич, а кто такие книжки пишет?
— Ученые люди, революционеры-подпольщики, — негромко ответил кузнец. — В девяносто пятом году мне довелось одного видеть. В Огородный переулок он приходил. Лениным звали. Вот это человек! Самое трудное умел объяснить так, что любой неграмотный поймет.
— А где он теперь? — поинтересовался Дема.
— За границу уехал, от жандармов скрывается.
— А чего этот Ленин добивался?
— А того, чтобы вот ты, рабочий человек, понял главную линию и знал свое место в жизни. Раз мы производим все — должны всем и владеть. А паразитов — долой, чтоб не сидели на нашей шее. Ясно?
— Ясно, — не очень твердо ответил Дема.
Иногда кузнец давал парням поручения: то пронести на завод листовки и рассовать их по шкафикам, то собрать деньги для передачи путиловцам, попавшим в политическую тюрьму. А в дни забастовок, когда трусы не подчинялись большинству и продолжали работать, он говорил:
— Ну-ка, ребята, шуганите их из цеха.
«Что же сегодня могло произойти на заводе?» — недоумевали Дема с Васей.
У главной проходной они увидели возбужденную толпу. Ворота были заперты, на завод охрана никого не пропускала. На столбах и заборах белели объявления, вызывающие ропот и ругань рабочих.
— Это они, проклятые, в отместку локаут объявили. На солдат надеются.
— Никто не ходи за расчетом! Голодом нас не испугаешь! И так ремни на последнюю дырку затянули…
Дема, не понимая значения слова «локаут», начал протискиваться к воротам и потянул за собой Васю. Добравшись к объявлению, он вслух прочел сообщение дирекции о том, что завод закрывается, что рабочие всех мастерских с 22 февраля получают расчет.
— От ворот поворот, значит. Вот она какая штука, этот локаут. Крепко придумали.
— Набастовались на свою голову! — сказал стоявший рядом бородач. — Где теперь работу найдешь? Передохнем с голоду…
— С голоду-то что, вот на фронт погонят, узнаешь тогда, как прибавку просить, — вторил ему молотобоец. — Подбили смутьяны чертовы! А что нам, если гривенник или четвертак прибавят? За ценами все равно не угонишься.
— Тебе-то что — корову и огород имеешь. А другим как? Ребятишки с голоду пухнут.
— Эх вы, путиловцы! — с презрением произнес слесарь из паровозной мастерской. — Прочли листок и струсили. Может, в ноги генерал-директору пойдете кланяться? Сходите, он это любит.
— Не выйдет им, — злобно сказал рабочий в замасленной кепке. — Нас тридцать тысяч, заставим завод открыть, не позволим издеваться!
— Ломай ворота!
— Стой, товарищи… Стой!
У ворот появилась группа старых путиловцев. Они сдерживали толпу. Среди них Дема с Васей заметили и Савелия Матвеевича.
На скамейку поднялся высокий клепальщик из лафетно-штамповочной мастерской.
— Товарищи! Не галдеть… Спокойно! — выкрикнул он в толпу. — Нас не запугают локаутом. Мы по всем заводам пойдем, весь город поднимем. Но действовать надо организованно. Первым долгом выберем стачечный комитет. Есть предложение — от каждой мастерской по человеку. От паровозостроительной выдвигаю Васильева.
— Правильно, подходящий человек, давай Васильева! — согласились паровозники и дружно подняли руки.
— От медно-котельной кого?
Котельщики назвали фамилию своего представителя и проголосовали за него.
Когда очередь дошла до старокузнечной, Дема с Васей в один голос закричали:
— Лемехова! Савелия Матвеевича!
Никто не возражал. Кузнецы знали, что Савелий Матвеевич сумеет постоять за них, и с готовностью подняли руки.
После голосования Лемехов подозвал к себе Васю и Дему.
— Никуда не отлучайтесь, понадобитесь мне, — сказал он.
Выбранные в стачечный комитет ушли в здание больничной кассы. Совещались часа полтора. Потом на улице появился Савелий Матвеевич и кого-то стал искать глазами.
— Нас, наверное, — догадался Вася.
Савелий Матвеевич отвел их в сторону и сказал:
— Слушайте внимательно. Решение стачечного комитета такое: остановить фабрики и заводы за нашей заставой и разослать гонцов по городу. Пусть все бастуют. На Выборгскую сторону человек десять поедет. И вы с ними. Расскажете там про наши дела и призывайте поддерживать стачку. Только не теряйтесь, держитесь смело, как положено путиловцам, помните, что вы делегаты большого завода.
Савелий Матвеевич помог парням разыскать едущих на Выборгскую сторону котельщиков и еще раз предупредил:
— Только не дурить! Не забывайте, кем посланы.
ЗАПРАВСКИЙ ОРАТОР
Трактир «Долина» находился на Сампсониевском проспекте. Сюда то и дело забегали рабочие: одни — чтобы попить чайку, другие — согреться рюмкой водки или побеседовать с товарищами за кружкой пива.
Когда четыре путиловца вошли в «Долину», в большом зале под потолком уже плавали слоистые облака табачного дыма. Трактир был заполнен рабочими вечерних смен, забастовщиками и безработными. На столиках виднелись пузатые фаянсовые чайники, дымящиеся стаканы, кружки с пивом, дешевые закуски. Люди возбужденно разговаривали между собой и на пришельцев не обращали внимания.
— Побудьте пока у дверей, — сказал старший из котельщиков. — Погляжу, нет ли тут знакомых.
Он прошел между столиками, вглядываясь в лица. У одного из столиков остановился и крепко пожал руку рослому усачу, а затем и его товарищам.
Выборжцы потеснились, усадили гостя рядом и начали расспрашивать, какими ветрами занесло жителей Нарвской заставы в другой конец города. Узнав о локауте, усач поднялся на табурет и, замахав шапкой, выкрикнул:
— Товарищи, к нам путиловцы пришли! Послушайте, что с ними вытворяют.
Все головы повернулись в сторону путиловцев.
— Сюда… к нам подсаживайтесь! — послышались отовсюду голоса.
Выборжцы гостеприимно освободили места у столиков, усадили путиловцев и, обступив их со всех сторон, засыпали вопросами:
— Локаут? Всех до одного за ворота? Что ж теперь делать будете?
— На фронт, что ли, погонят?
— Говорят, солдат к вам пригнали?
И тут же возмущались:
— Тридцать тысяч мастеровых за ворота выгнать! Что же это такое делается? Жить-то с чего? По меньшей мере сто тысяч голодных ртов прибавится!
— Обнаглели заводчики. Запугать нашего брата хотят, чтоб пикнуть никто не посмел. У них сговор, а мы врозь действуем. Пора кончать с такой жизнью.
— Верно! Мы за этим и пришли к вам, — отвечали путиловцы. — Сегодня за Нарвской заставой будут остановлены все фабрики и заводы. А мало будет — топки на электростанциях загасим, без воды и света оставим хозяев. Пусть попробуют без нашего брата обойтись.
— Дельно! Так и следует. Пошли с нами на «Старый Лесснер».
— На «Нобелевский» сперва.
— На «Эриксон»!
Каждому хотелось увести путиловцев на свой завод. Но тут появился невысокий человек в замасленной куртке и кожаной фуражке. Его, видимо, вызвал усач, куда-то исчезавший на время.
— Спокойней, не горячиться, товарищи! — подняв руку, потребовал пришедший. По манере держаться и говорить чувствовалось, что этот человек привык быть вожаком. — Доверьте стачечному комитету обо всем дотолковаться с путиловцами, а здесь не место решать такие дела…
— Это верно, не сообразили малость.
— Организованность, товарищи, главное оружие рабочего класса…
Пока представитель стачечного комитета говорил, усач мигнул путиловцам, чтобы те потихоньку перешли в соседнюю комнату.
Закрыв за собой дверь, он доверительно сообщил:
— Попало мне за то, что раньше времени шум поднял. Из районного комитета здесь были, вон в той боковой сидели. А теперь придется в другое место пойти.
Он провел их через запасный ход и какие-то захламленные дворы в полутемное подвальное помещение. Там путиловцев поджидали большевики Выборгской стороны.
Расспросив о делах за Нарвской заставой, мужчина, носивший очки в металлической оправе, сказал:
— Первым делом вас к работницам придется послать. Завтра женский день. Пусть увидят, что путиловцы поднялись. Это им смелости прибавит. Кто из вас к текстильщицам пойдет?
— Ну, хоть мы, — согласились котельщики.
— Чудесно. А этих красавцев, — указал он на Васю с Демой, — к «Ландрину» пошлем, а потом на «Новый Айваз». У них и проводница под стать…
Он повернулся к девушке, сидевшей у окна.
— Забирай, Катя, своих.
Кокорев с Рыкуновым не ждали, что их пошлют с девушкой. Но возражать было неловко. Пропустив Катю вперед, они вышли за ней на улицу.
«Опозоримся, — досадуя, думал Дема. — Дядьке очкастому намекнуть бы, что выступать не умеем… Может, выручил бы. А с девчонки какой прок? У самой душа в пятки уйдет». На всякий случай он все же подравнял шаг с девушкой и спросил:
— А что нам на фабрике делать придется?
— Как что? — удивилась она. — Я вызову Самсонову, она работниц соберет, а вы речь скажете…
Услышав слово «речь», Дема даже присвистнул:
— Вот так раз! Какую такую речь?
— Самую простую, какая выйдет.
— А если собьемся или еще что?
— Не беда. Там все свои будут. Да и товарищ подскажет.
— Нет, уж пусть тогда он первым. Вася и книги читает, и язык у него подвешен…
— Что-то я не заметила, — покосившись в сторону молчавшего, сумрачно шагавшего Кокорева, засмеялась девушка. — По-моему, ваш Вася язык проглотил.
— Не горазды мы говорить, — заступился за товарища Дема. — Если бы кувалдой или кулаком — это пожалуйста. А речам не обучены. Вам-то, конечно, привычней… да и полегче женщине с женщинами. Может, выскажетесь за нас, а? Мы вам все растолкуем.