Вскоре он убыл в свой кабинет и там захрапел на диване. А когда пришла пора отходить ко сну другим участникам вечеринки, мама отозвала Варю на кухню и безапелляционно заявила:
– Я постелю гостю на диване в гостиной.
– Не трудись, мамочка, – со смехом отвечала Варя, – все равно мы окажемся вместе.
– Варя! Как ты можешь! Вы ведь не просто не расписаны! Вы даже заявление в загс пока не подали!
– Мама, не будь ханжой!
– Не могу понять: как ты могла забыть девичий стыд?! Вдруг он бросит тебя? А если – беременность? Кому ты будешь нужна потом? С довеском?
– Не бойся, не бросит. А потом – мы умеем предохраняться.
– Ох, Варя! Берегись! Мне кажется, этот тип – нечто вроде Хлестакова. Из молодых, да ранних. Помощник первого секретаря ЦК, подумать только!..
– Мама, я знаю его много лет. И люблю его. Уверяю тебя: все, что он говорит, – чистая правда.
Разговор этот имел продолжение наутро. Варя, проснувшись и накинув халатик, незаметно хотела проскользнуть в ванную, когда услышала на кухне беседу родителей – возмущенным шепотом. Шкворчала яичница – отчим рано выдвигался на службу и требовал, чтобы был непременно обеспечен горячим завтраком.
– Можешь себе представить, Аркадий, – распалялась мама, – я к ним заглянула – они лежат в кровати, голые! В обнимку!
– Да он какой-то аферист! – поддакивал невенчанный супруг. – Стиляга! Надо следить в оба, чтобы не прописался на нашу жилплощадь. И за ценными вещами надзирать, как бы не стибрил. А я постараюсь навести о нем справки – какой такой у Никиты Сергеича может быть молокосос-помощник?
Варя изменила маршрут и вдруг явилась перед ними, разъяренная, словно фурия, и неумолимая, будто Немезида.
– Так, мои дорогие родители! Я, по-моему, ясно вчера сказала – и Данилов подтвердил: мы с ним любим друг друга. И собираемся пожениться. Я попросила вас на время приютить своего жениха в нашей квартире. Но если вам вдруг не нравится его у нас пребывание – мы уедем. Куда угодно. Прямо сейчас. В Сибирь, на Дальний Восток! На Братскую ГЭС, на целину, стройки коммунизма! И вы ни его, ни меня в жизни не увидите! Мы – взрослые люди, и это – наша жизнь и наша судьба. Я ясно выражаюсь? И не надо ничего, Аркадий Афанасьич, про Данилова вызнавать! Не надо привлекать ни к нему, ни ко мне лишнего внимания! Сидите, пожалуйста, тихо – или мы сейчас же собираем вещи и едем на Казанский вокзал.
– Варечка! – напугалась мама. – Девочка моя! Конечно, оставайтесь! Пожалуйста! Мы готовы оказывать ему гостеприимство сколько понадобится! Не надо! Не уезжайте!
– Потерпите уж наше общество! – совсем другим тоном, просительным, взмолилась Варя. «Тем более, – мелькнуло у нее, но озвучивать она не стала, – я почему-то предчувствую, что наше пребывание здесь надолго не затянется». И она добавила дрогнувшим голосом: – Я вас очень прошу.
Слежку Петренко заметил сразу.
Пока она ему не мешала – благостно ходил в сопровождении топтунов.
Вскоре они попривыкли и подрасслабились. А ему предстояла встреча, на которую полковник не хотел «Николай Николаичей», то есть наружное наблюдение, выводить – с Варей. Он ведь и знать не знал, что отныне его помощница тоже поднадзорная.
В то утро он напился чаю, выскользнул из своей комнаты в коммуналке на первом этаже многоквартирного дома на улице Чернышевского[28], но в парадном пошел не вниз, а вверх. Поднялся на четвертый этаж, а потом по крутой лесенке забрался на чердак. В пятьдесят девятом году террористические акты в столице мира и социализма никто себе даже представить не мог, поэтому подъезды здесь никогда не закрывались, а чердаки в лучшем случае на проволочку. Вот и Петренко распахнул дверцу, ведущую из парадного на чердак, и вылез туда – в зал с деревянными балками, полный голубиного помета, с кучей старой рухляди. Солнце из слуховых окон косыми столбами освещало неприбранное пространство. Осторожно он прошел по доскам, стараясь не запачкаться в пыли. Дошел до той дверцы, что вела вниз, в крайний подъезд. Тоже оказалось не заперто – вчера вечером он заскакивал туда и проверял. Потянул на себя дверцу, отворил. Скользнул вниз, захлопнул. Спустился по крутой лесенке в парадное. Сбежал вниз по ступенькам. А перед тем как выйти из подъезда, набросил на себя плащ-накидку – все-таки как-никак он в этой жизни пока оставался капитаном Советской армии и был экипирован.
Дом, где квартировал Петренко, располагался торцом к улице, и подъезд, из которого выскочил теперь полковник, находился дальше всего от проезжей части и тротуара. Топтуны в основном следили за первым парадным, ближайшим к Чернышевского, где и проживал подопечный.
Сейчас, набросив брезентовый капюшон на голову – благо и денек был пасмурный, гость из будущего выскользнул из дома и быстро пошел через дворы в сторону Садового кольца. Никто не заметил его исчезновения. НН его упустил, слежки не было, и спустя пятнадцать минут он уже спускался по «лестнице-чудеснице» в прохладу станции «Курская»-радиальная.
В этот раз они снова встречались в Лефортовском парке, и первое, что Петренко сказал Варе:
– Ты заметила, что привела «хвоста»?
– Я? Думала, это ваши.
– Нет, это твой. Своих я сбросил. Давай рассказывай, где и на чем спалилась. Да фильтруй базар, не исключено, что они и слушать нас наладились. Что у тебя произошло?
И Варя экивоками, намеками, кодовыми словами поведала: как встречался Данилов с Шаляпиным, сбежал с конспиративной квартиры и оказался у нее.
– Все понятно, – хмыкнул полковник, – значит, побег мальчика произошел, скорей всего, не благодаря его сверхъестественным способностям или раздолбайству охраны, а под контролем, чтобы выявить и установить связи. Что ж, это им удалось. Теперь мы все трое засвечены.
– Вот как? Значит, теперь и он, и я будем под контролем? А он хотел бежать, скрываться в лесах.
– Совершенно это никому не нужно. Пусть спокойно торчит у тебя, если вам обоим этого хочется. Только помните, что вы под колпаком и ведите себя соответственно… А теперь расскажи мне про тех персон, установить которых я тебя просил. Точнее, напиши сюда. – Он протянул ей ручку и блокнот.
Она написала: Семен Кордубцев – домашний адрес и место учебы, а также номер группы и когда кончаются пары. А дальше – его возлюбленная Людмила Жеребятова: дачный поселок Вешняки, улица Пионерская, дом ***.
Петренко быстренько проcмотрел ее писанину, кивнул: «Понял», сунул в карман. А потом на другом листке написал: «Завтра встречаемся. Покажешь мне Кордубцева. И постарайся сбросить хвост». Она кивнула, тогда он достал спички, вырвал ту последнюю страницу с приказом и поджег. Бросил догоревший листочек под ноги, пепел растоптал, молвил: «Ну, будь!» – и удалился, насвистывая.
Коммуналка, в которой снял себе светелку Петренко, оказалась далеко не многонаселенной по тогдашним временам: всего восемь комнат, семь семей. И практически в самом центре.
В столице мира и социализма бытовые проблемы решались обычно сложным, кривым путем. К примеру: потребовалось приезжему снять на месяц-два комнату или квартиру. В гостинице – дорого, вдобавок вечная нехватка мест, да и слишком на виду. Сам бог велел арендовать. Разумеется, никакого сервиса типа Эйрнбиэнби или Букинга не существовало. Поэтому, когда Петренко только прибыл в Москву, прямо на Ленинградском вокзале подошел к первому попавшемуся носильщику и поведал о своей нужде. Тот проводил его к другому рыцарю тележки и чемодана. Последний в обмен на десятирублевую купюру выдал Петренко листочек из тетрадки в клетку, на котором были криво-косо записаны химическим карандашом три имени и три телефона.
Петренко позвонил – и первый же арендодатель оказался счастливым обладателем двух комнат на бывшей улице Покровка. В одной прохиндей проживал сам, другую сдавал. Плату, весьма изрядную – четыреста рублей за месяц – потребовал вперед. Сказал: «Для соседей – ты мой двоюродный племянник. Откуда пожаловал?» – «Из Ленинградской области, Кирилловское». – Он назвал ближайшую платформу электрички к Каменке, где служил. – «Прекрасно: соседям говори, что ты мой двоюродный племяш из Кирилловского».
Конечно, родня – иначе соседи запросто могли б настучать про нетрудовые доходы. К тому же следовало блюсти моральный облик – правила хозяин сформулировал кратко: «Баб не водить, собутыльников тоже, не дебоширить. Пей в одиночку или меня приглашай». В остальном ни он, ни другие жильцы постояльцу не докучали, если не считать, конечно, мальца, разъезжающего по длинному коммунальному коридору на трехколесном велосипеде, другого младенца, орущего порой полночи, или тихого алкоголика Еркамова, вечно засыпающего в запертом изнутри туалете.
Имелась ванна, и даже содержалась в относительном порядке – можно было принимать водные процедуры. И еще одно неоспоримое удобство: телефон.
И вот утром того дня, когда Петренко собирался вплотную познакомиться с дедом и бабкой Антихриста – молодым Семеном Кордубцевым и его сожительницей Людмилой Жеребятовой, в коридоре зазвонил телефон, а потом в комнату постучали: «Вас!»
– Меня? Это какая-то ошибка! – Он никому, ни Варе, ни Ольге Крестовской не оставлял номера своего здешнего телефона. Никто не знал, где он живет.
– Нет-нет, именно вас. Говорят, нового жильца, Александра Тимофеевича, что из Ленобласти прибыл.
Эбонитовый телефон размещался у входной двери. Рядом какой-то умелец приделал полочку, чтоб трубка лежала покойно, а не висела на шнуре в ожидании, пока человек подойдет. И химический карандаш на бечевке – им прямо на стене записывали телефоны.
– Это старый друг Крестовской Ольги говорит, – усмехнулся в трубку властный баритон.
Боже мой, ему по обычному городскому звонит всесильный шеф КГБ! Значит, Петренко удалось зацепить его.
– Рад вас слышать.
– Я ваших ангелов-хранителей отправил в краткосрочный отпуск, – проговорил Шаляпин, явно имея в виду «наружку». Петренко «отпуска» пока не заметил, еще вчера топтуны привычно ходили за ним. – Все потому, – продолжал главный чекист страны, – что нам с вами необходимо повидаться.