– Ох. Отмазать-то я, как вы выражаетесь, наверное, могу. Но вы ж понимаете: чем больше телодвижений я буду совершать ради вас, тем больше внимания и ко мне, и к вам. Совершенно ненужного внимания.
Что на это мог сказать Петренко? Только одно:
– Но если меня возьмут – наше дело вовсе провалится. – Он добавил просительно: – И еще. Появился тут один очень опасный человек. Зовут его Кордубцев Семен Петрович. И для меня лично он опасный, и для нашего с вами дела, и для страны. Вот на него установочные данные, – Петренко протянул листок с именем и адресом. – Я прошу вас его изолировать. Не устранять, но изолировать. Это важно.
– За что изолировать? Почему?
– Ни за что и не почему. Просто взять и посадить.
– Простого советского человека? Посадить? Без суда и следствия? У нас так не делается.
– Ох, Александр Николаевич! Вы же сами прекрасно знаете, что делается.
– Слишком много вы хотите.
– А мы с вами на многое и замахиваемся, разве нет?
Для Леши Данилова пребывание в квартире Вариных родителей оказалось едва ли не более тягостным, чем в Лефортовской тюряге. В самом деле! Там, в тюрьме, – кругом были враги. Но при том имелась ясность. Он – заключенный. Его допрашивают, выводят на прогулку и трижды в день кормят. Никаких решений принимать не требовалось – больше того, запрещалось.
А теперь? Полная неопределенность. Что делать-то? Все-таки оставаться здесь, в столице, с Варей? Бежать в глубинку? И какой у него статус? Беглеца, с которого временно сняли наблюдение, но которого в любой момент смогут снова взять? Или он странным образом, явочным порядком оправдан оттого, что Петренко затевает какие-то козни с шефом КГБ Шаляпиным? Все было неясно.
Однажды они с Варей отправились на прогулку. Перебежали Ленинский – никаких подземных переходов через широчайший проспект не имелось, да и к чему они при подобном трафике! Прогулялись по Нескучному саду. Он в те времена был натуральнейшим лесом, заросшим, с сиренью и соловьями. Однако то, что рассказала молодому человеку Варя, помешало Данилову наслаждаться пением птиц и ароматом садов. Страшные вещи она поведала. О миссии Петренко: во-первых, физически уничтожить всех предков Кордубцева. И во-вторых, учинить дворцовый переворот с целью реставрировать сталинизм. Значит, что получается? Сейчас в Москве все предвкушают: первый, после гигантского перерыва, международный кинофестиваль, американскую выставку в Сокольниках. А вместо этого начнется: новое закрытие границ, тройки ревтрибунала, марши и расстрелы?
Еще совсем недавно Семен Кордубцев был простым советским студентом и комсомольцем – умным, совестливым, порядочным. Но когда в него вселился собственный внук Елисей, он стал совсем иным. И главное отличие оказалось в следующем: никаких моральных норм или преград для него больше не существовало. Никакого уважения или понимания другого человека. В двадцать первом веке люди для Елисея были лишь податливым материалом, чтобы добиваться своих целей, – как глина, грязь под ногами. И теперь, в пятьдесят девятом, тоже: он никого не любил, не жалел, не понимал. Только использовал, включая свою вроде бы возлюбленную Людмилу Жеребятову. И то, что она теперь пребывает между жизнью и смертью на узкой койке в мытищинской больнице, его волновало только с одной стороны: вдруг она умрет, так и не дав потомства? И, значит, само рождение ее внука, Елисея, в 1998 году окажется под угрозой.
Ясно становилось и другое: пока здесь, в прошлом, орудует его враг, Петренко, существование и будущая жизнь Елисея в опасности. Значит, прежде всего надо покончить с ним.
Но для того следовало его найти. На советскую милицию и прокуратуру с их мощным аппаратом надежда, конечно, есть: вдруг справятся? Показания против Петренко он, Кордубцев, дал. Но даже если правоохранительные органы отыщут заклятого врага, гостя из будущего, что они с ним сделают? В лучшем случае арестуют, изолируют. Но даже арест и заключение – так ненадежно! Елисею требовалось с ним покончить. А для этого – добраться до него, причем раньше, чем все спецслужбы СССР, вместе взятые.
Участкового уполномоченного, старшего лейтенанта милиции Прокутина Михаила Ефремовича, вдруг стали трясти по поводу человека, которого он раньше даже не видывал никогда, – некоего гражданина Петренко.
Неделю назад на него вдруг набросился сосед, то есть сотрудник КГБ.
После того как в пятьдесят четвертом году Хрущев разъединил госбезопасность и милицию, между двумя ведомствами началось скрытое, но постоянное и мощное противостояние, конкуренция и вражда. И правая рука, то есть КГБ, порой знать не знал, что творит левая, то бишь милиция, и наоборот.
Вот и теперь: шеф КГБ Шаляпин, когда на его горизонте проявился Петренко, дал указание собрать по нему информацию. Исполняя эти оперативные мероприятия, чекисты через свою агентуру установили, где он в Москве временно пребывает. Следующим шагом был визит к участковому уполномоченному Прокутину молодого и нахального капитана госбезопасности. Он заявился к нему в опорный пункт и, что называется, всю кровь выпил.
– Почему на вашем участке процветает нелегальная сдача жилья внаем?
– Что значит – процветает?
– Это вы мне скажите, что значит? Сколько и где конкретно подпольно, без оформления и без уплаты налогов, без прописки сдается у вас на участке вподнаем жилых помещений?
– Нисколько.
– Так. Значит, вы не владеете информацией о том, что на подведомственном вам участке происходит?
– Владею. Никакой у меня сдачи вподнаем нет.
– Хорошо же. Обратимся к фактам. Вот квартира номер *** в доме тридцать пять по улице Чернышевского – кто в ней проживает?
– В квартире восемь комнат и семь, кажется, семей, человек двадцать пять прописано, а кто конкретно – мне посмотреть надо.
– Посмотреть! – откровенно куражась, фыркнул капитан с Лубянки. – Значит, вы информацией не владеете?
– Всех жильцов разом в голове не держу, – огрызнулся Прокутин.
– Вот именно: в голове у вас, товарищ участковый уполномоченный, мало что держится. Ладно, я напомню. Гражданин Кольчужников проживает в той самой квартире *** дома тридцать пять по Чернышевского, занимая целых две комнаты. Вы в курсе, товарищ участковый уполномоченный, – последние слова в устах чекиста прозвучали до чрезвычайности скептически, чуть ли не как «сукин сын», – что гражданин Кольчужников постоянно промышляет сдачей вподнаем различным приезжим гражданам одного из своих жилых помещений?
Тут что ни ответишь – все будет плохо. Соврешь: «Да, я знал» – тебя спросят: «А почему тогда не сигнализировал куда следует? Не пресек незаконное получение нетрудового дохода?» А скажешь правду: «Никак нет, не ведал», – вопросят: «Почему ж вы, товарищ участковый уполномоченный, столь слабо владеете информацией о том, что происходит на подведомственном вам участке?» Самая настоящая вилка, как в шахматах, атака одновременно на королеву и ладью – куда и как ни пойди, всюду клин. Поэтому Прокутин лишь тоскливо промолчал – и вообще решил с той минуты, что лучше с этим умником из КГБ не спорить, а разыгрывать тупого служаку. Хотя он-то войну в разведке прошел, у него целый иконостас боевых наград на груди и две нашивки за ранение, а отчитывает его сопляк тридцатых годов рождения, позавчера с юрфака. Но что поделаешь! С этим племенем – чекистами, смершевцами, особистами – спорить себе дороже, это Михаил Ефремович по фронту хорошо помнил.
– Вижу, не в курсе вы, гражданин участковый уполномоченный, – продолжал глумиться кагэбэшник. – И, значит, не ведаете, сколь долго подведомственный вам гражданин Кольчужников занимается извлечением нетрудового дохода? Сколько конкретно дохода он из этого сомнительного бизнеса извлек? Каких именно лиц укрывал на своей жилплощади Кольчужников? Молчите, Прокутин? А что вам еще остается делать! Полную и очевидную некомпетентность вы проявляете. Хорошо же.
Последние слова чекиста и вовсе прозвучали угрожающе.
– Может, вы этого гражданина у себя на участке видели?
Кагэбэшник достал из папочки своей из кожзаменителя фотографию, явно снятую в процессе наружного наблюдения: по улице, в которой явно угадывается та самая, поднадзорная старшему лейтенанту – Чернышевского, шествует молодой франт лет тридцати в галстучке, шляпе набекрень и с фанерным чемоданчиком.
– Никак нет, не встречал, – с сожалением прохрипел Прокутин.
– Может, вам фамилия-имя-отчество гражданина Петренко Александра Тимофеевича что-то говорит?
– Никак нет.
– А ведь это именно он, Петренко, в настоящее время снимает жилплощадь у пресловутого гражданина Кольчужникова на вашем участке. А если этот самый Петренко – шпион? Вражеский агент? Здесь, у вас под боком? В двадцати минутах пешей ходьбы от Кремля? В километре от ЦК нашей партии? Если вдруг так, как вы оправдаетесь, гражданин Прокутин? Ведь вы у меня под трибунал пойдете!
И тут терпение и смирение у бывшего фронтового разведчика Прокутина кончилось.
– Знаешь что, парень, – молвил он презрительно, – ты меня трибуналом не пугай. Ты еще под стол пешком ходил, когда я первого «языка» на себе через фронт притащил. Первого, да не последнего. И меня, по ходу дела, тоже трибуналом пужали – да, как видишь, не испужали.
Чекист на это лишь осклабился да усмехнулся:
– Эх, старлей-старлей! Ничему тебя, значит, ни фронт, ни мирная жизнь не научили. И язычок твой не укоротили, вот поэтому ты за четырнадцать лет, что служишь в краснознаменной милиции, до сих пор в участковых сидишь. Смотри, фронтовик-герой, как бы тебе и отсюда вверх тормашками не полететь!
Вот такой крайне неприятный разговор имел Прокутин дней десять назад.
А тут зашел он в отделение на утренний развод – и ему вручают, в числе вороха других, ориентировку: за стрельбу на платформе Тайнинская разыскивается гражданин, предположительно носящий фамилию Петренко, и к нему прилагается рисованный фоторобот. Точь-в-точь похожий на фотографию, что ему чекист тогда демонстрировал.