– Ты обижаешься, – констатировал Петренко. – Считаешь, что я тебя обманул и использовал. Соглашусь. Узнав, что ты знакома с председателем – да, я захотел добраться до него. И – да, ты права – мне понадобилось увидеть Шаляпина не только потому, что меня уволили. Дело заключалось совсем не в моей личной судьбе – хотя меня, как я тебе говорил, со службы комиссовали. Но на это мне совершенно наплевать, потому все это ерунда по сравнению с теми сведениями, которые я должен был Александру Николаевичу сообщить – и благодаря тебе в итоге сделал это. Все, что я ему рассказал, совершенно секретно, поэтому я тебе о том не могу даже заикнуться. Но эта информация имеет самое непосредственное, прямое отношение к судьбе нашей Родины – Союза ССР. Поверь мне! Я страшно счастлив и благодарен тебе, что ты мне помогла и вывела на товарища Шаляпина. Ему я доложил все что хотел. И, надеюсь, он использует мою информацию по назначению.
– Н-да, это наше странное с тобой знакомство… – протянула молодая женщина. – Режиссер Головко из Ленинграда, который вроде у меня учился, но которого я никак вспомнить не могу… Ведь ты с самого начала планировал меня использовать…
– Да боже избавь! – со всею искренностью возмутился Петренко. – Откуда я вообще знать мог, что ты с товарищем председателем когда-то, двадцать лет назад, училась вместе? Ты что, об этом всем подряд рассказываешь? Кричишь на перекрестках?
– Достаточно посмотреть списки выпускников ИФЛИ, и сразу все станет ясно.
– Я тебя уверяю, – усмехнулся полковник, – про то, где ты училась, я знать не знал и ведать не ведал. И что ты с Шаляпиным связана – не представлял до той минуты, пока ты мне о том сама не сказала. Поверь мне, поверь! По-другому думать – это паранойя.
Он взял ее обеими руками за плечи, развернул к себе. Она не стала сопротивляться, и тогда он притянул ее и сделал то, что очень нечасто делали советские люди в 1959 году на улице: крепко поцеловал в губы. А потом произнес слова, которые наповал обезоруживают любую женщину, что в нашем времени, что шестьюдесятью годами раньше:
– Мне кажется, я люблю тебя, Оля.
Так он восстановил между ними доверие.
Во всяком случае, продолжил бывать у Ольги и встречаться с ней.
– Увидимся завтра, на том же месте, в то же время! – Голос Шаляпина в трубке звучал властительно.
Интересно, откуда шеф КГБ названивал Петренко в его съемную коммунальную квартиру? Наплевав на конспирацию, прямо из рабочего кабинета? Или из дома? Из машины? С дачи? Шифруясь по полной программе ото всех – из телефона-автомата за пятиалтынный? Петренко не исключал, что именно так: ото всех втайне. Слишком высокие ставки на кону. И если кто-то после акции, отматывая ситуацию назад, обнаружит, что Шаляпин связан с исполнителем, – не сносить головы председателю Комитета.
Если только, конечно, сам Шаляпин в итоге не станет единолично царем, богом и воинским начальником в одном лице.
Как бы то ни было, узнав голос контрагента в телефоне, полковник сказал: «Хорошо».
И назавтра ровно к одиннадцати прибыл все к тому же памятнику Героев Плевны.
В этот раз товарищ председатель предстал перед ним в роли простецкого работяги, мастера откуда-нибудь с завода «Динамо»: эдакий себе на уме мужичок, в кепарике и очочках. Вот только если присмотреться, ручки-то у него выглядели совсем не рабочими: холеные, даже с маникюром, кажется. Потому, наверное, и скрывал их Александр Николаевич, прятал в карманах старомодных широченных штанин.
Понятно, почему именно в этой точке столицы забивает стрелки председатель КГБ – от штаб-квартиры по адресу: площадь Дзержинского, дом два рукой подать. Но вот маскировка выглядела довольно странной и немного смешной, хотя надо отдать должное, успешной: в первый раз Петренко его даже не узнал. Но в этот раз был готов к маскараду, потому ни с кем не спутал.
Всего полгода, как Шаляпин находится на посту председателя, до того первым секретарем ЦК комсомола был. Оперативного опыта никакого – почему вдруг решил применять маскировку? Не наигрался, что ли, в молодости на сцене с синеблузниками?
Они поздоровались за ручку и отправились, как и в прошлый раз, по бульвару вниз, к площади Ногина.
– Итак, каков ваш план? Он готов? – сразу строго вопросил шеф КГБ.
– Так точно.
– Излагайте.
Петренко вздохнул. За то, что он сейчас наговорит, ему совершенно точно светила статья пятьдесят восемь-десять, даже по нынешним вегетарианским временам – высшая мера. И не важно, что ничего еще не успел совершить, а только приготовлялся. Зато – к чему?! К страшному! К коллективному убийству руководителей партии и государства. Да за одну мысль об этом в СССР недавно расстреливали!
Но отступать Петренко было некуда. Раз назвался груздем, добился расположения самого подходящего кандидата – значит, следовало делать новый шаг.
И тогда он – краткими, точными и прямыми словами – изложил план.
Александр Николаевич внимательно выслушал. Подвел итог:
– Занятно. – Подумал минуту, другую и спросил: – Что вам от меня требуется?
– Точная дата.
– И все?
– Да.
– Значит, исполнение ложится целиком на вас?
– Мне помощники с вашей стороны не нужны.
– Проникновение, внедрение, вооружение?
– Я все беру на себя.
Петренко показалось, что он расслышал, как председатель облегченно вздохнул. Получалось: с него, шефа КГБ, взятки гладки.
Петренко тоже был доволен. Если бы он стал просить, а Шаляпин предлагать, что снабдит его помощником, связником, оружием, поможет со внедрением – это, скорее всего, означало бы, что операция в итоге провалится: слишком многие будут знать и в десятки раз возрастает риск, что стукнут. А так – он одиночка, ни перед кем не ответчик и никто ему не указ. Хотя, конечно, есть шанс, и не маленький, что как дойдет до дела – Александр свет-Николаевич сдрейфит (как выражаются тут у них, в пятидесятых). Вместо того чтобы рискнуть и в итоге получить в свои руки целую страну, предпочтет сдать Петренко-заговорщика лично Никите Сергеичу, а сам благостно провертит себе дырочку для боевого ордена за разоблачение террориста, намеревавшегося погубить высшее руководство СССР.
– Но дата, – заметил Петренко, – мне нужна заранее.
– Вы ее получите.
– За сколько?
– За сутки. Ранее даже они сами не знают, почтут ли своим посещением.
– Сутки – это приемлемо.
Итак, добро на операцию было получено. Теперь начиналась следующая стадия – внедрение.
Отчасти здесь могла пригодиться Ольга Егоровна. Он возобновил свои к ней визиты, оставался на ночь и видел: она все больше влюбляется в него. Дело было не только в том, что в то время женщине под сорок трудно было найти себе мужичка. И не в том, что он оказался гораздо более раскованным и подкованным в делах сердечных, чем зажатый и грубоватый среднестатистический советский мужлан. Но он еще и сам искренне влюблялся в нее – своего агента – и старался, чтобы ему с ней было хорошо: и в постели, и до нее, и после.
Хотя – да, конечно, он ее использовал. И однажды сказал после жаркой постельной встречи: «Боюсь, мне придется уехать».
– Куда? Когда?
– Того, ради чего я приезжал в столицу, добился: доложил о ситуации на самый верх. Теперь мне как-то надо устраивать собственную жизнь, искать работу. В Москве у меня прописки нет – значит, и на службу никто не возьмет.
– И куда ты думаешь? Кем?
– Махну в Сибирь. На стройки семилетки. Там большие возможности, рабочие руки всюду нужны. Вон Ангару скоро будут перекрывать ради Братской ГЭС. Город рядом возводят, комбинат алюминиевый. Найду себе применение.
– Возьми меня с собой.
– Тебя? Профессора? Искусствоведа? Спеца по зарубежной литературе? А что ты будешь делать в тайге?
– В школе преподавать.
Разговор принимал нежелательный оборот: не нужна она ему была ни в какой Сибири, и его самого Ангара с Иртышом в реальности ни разу не манили. Потому он усмехнулся:
– Ты живешь в четверти часа ходьбы от Кремля и преподаешь в самом блатном вузе Советского Союза. А там будешь щеголять с мая по октябрь в болотных сапогах, остальное время – в валенках. И радоваться, если передвижка вдруг привезет тебе документальный фильм режиссера Головко. Да ты там первая меня возненавидишь. – И продолжил как о деле решенном: – Я завтра возвращаюсь к себе, в Ленобласть. Надо освободить служебную жилплощадь, прочие формальности закруглить. А потом посмотрю, что делать. Дружок школьный в Мурманск меня зовет. Обещал на торговый флот устроить. Может, даже в загранку получится ходить.
Лицо ее вздрогнуло, как от удара. Глаза стали наливаться слезами. А потом она бросилась к нему:
– Сашенька! Не надо в Мурманск! Возвращайся! Приезжай ко мне, снова! Пожалуйста! Я что-нибудь придумаю!
Но он ничего не пообещал и уехал.
Петренко возвращался в свой любимый город.
Отец изначально служил в Ленобласти – в Каменке. Потом его с матерью и старшими сестрами помотало по гарнизонам, по дальним городкам. А затем батя, преданный и умный служака, дослужился, наконец, до счастливого назначения: сюда, в Ленинград, в штаб округа.
Родители в ту пору были уже немолоды – папе за сорок, маме – под сорок, но по тогдашним временам она тоже считалась «старородящей». Зато отец носил на погонах три больших звезды с двумя просветами, а вскоре получил генеральскую должность и звание.
В Ленинграде отцу дали квартиру, да в центре. Здесь Петренко в восьмидесятых учился в школе – и не где-нибудь в Купчино, а в блатной, центровой, на улице Восстания, в здании бывшей гимназии.
В год, когда Петренко школу окончил, – Ленинграда как раз и не стало. Начался Петербург. И город этот как-то сразу превратился в бандитский, что справедливо показано в кинофильме «Брат» и одноименном сериале.
Молодой же Петренко все свое детство, да и отрочество тоже, хотел лепить жизнь по лекалам отца. Служить Родине, как тот, только в улучшенном и усиленном варианте. Потому в девяносто первом поступил в Краснознаменный институт