Дерево только издали напоминало пальму – на стволе оказалась кора, похожая на осиновую. По-моему, таких пальм на Земле не бывает, но дело было не в этом. На попорченной короедами коре были отчетливо видны вырезанные ножом надписи. И верхняя, наиболее темная, частично уже заросшая и, наверное, самая ранняя, гласила: «Здесь был Ваня». И дата.
– Идиоты, – угрюмо констатировал Стерляжий. – Чайники. Болтались тут почти сутки, а на дерево не обратили внимания. И я идиот. Случись мне оказаться на месте Вани – где бы я оставил знак? Да на ближайшем дереве!
– Вырезал бы «Здесь был Вадик?» – не выдержал я. Очень мне не нравилось, что Стерляжий и меня рядит в подобные себе чайники. Надпись-то кто нашел?
– Вырезал бы то, что надо! Ты, Окаянный, вообще помолчал бы в тряпочку! Смотри, он провел на этом месте восемь суток! Без оружия! Здешние сутки примерно равны земным. Не спрашивайте, как он выжил, – главное, выжил! Потом ушел вон туда – тут и дата, и стрелка. Потом еще не раз возвращался сюда – вы на даты, на даты посмотрите! Сначала он возвращался через каждые пять дней, потом через десять, потом через тридцать…
Я произвел несложный подсчет.
– Последняя дата – полгода назад.
– Да, полгода, – потемнел Стерляжий. – Что ты хочешь этим сказать?
– Нет, ничего.
– Правильно. Вякнешь, что он погиб – убью. Он мне друг был, понял? Ты – Вибрион, а он – друг! Ни-че-го, не такой Ваня человек, чтобы дать себя схарчить! Подавишься Ваней! Ваня себя еще покажет!..
– Первый русский на Луне, – поддакнул я.
– Да, первый! – заорал Стерляжий так, что всполошились грифы, клевавшие крокодила. – На Луне он был первый! И на Надежде первый! Кто там лыбится? Уничтожу!
Так или иначе, все повеселели. Выходило, что выжить на Надежде все-таки можно – хотя Аскольд упрямо долбил свое: никакая, мол, это не Надежда, а натуральная Земля, только древняя, а что до неправильной луны, то луна ему, Аскольду, не указ, как и магнитное поле, которого вообще никто не видел. А значит, нечего нам ждать, что Лаз откроется, – в ту же точку времени он может открыться только случайно, и куда вероятнее, что в следующий раз он выберет не плиоцен, а какой-нибудь архей…
Наде его слова не нравились, мне тоже. А босс попросту приказал Аскольду замолчать.
В этот день больше не случилось никаких происшествий, если не считать того, что стервятники оставили от крокодила один костяк да пустую шкуру. Мы наломали веток и сварили на костре поесть. Лаз не открывался.
Он не открылся и на следующий день. Ночь прошла спокойно – как видно, в котловине водился только один сухопутный крокодил, – и так же спокойно прошел следующий день. От крокодильей шкуры пованивало, вокруг нее вились тучи мух. Держась с наветренной стороны, мы сидели, лениво спорили о том, куда же нас все-таки занесло, и ждали… чего? Точно так же ждал Песков, пока не собрал немногие свои манатки и не подался куда-то за сопки…
Жарким утром четвертого дня в котловину сквозь единственный проход повалило стадо копытных. По-моему, это были обыкновенные антилопы, а может, джейраны, черт их разберет. Мы видели, как животные вязли и барахтались в грязи, но все-таки преодолевали заболоченное русло ручья и широко разбредались по пастбищу. Пища у нас еще была, но первым делом я проверил автомат: где дичь, там и хищники. Мысленно мне представилось десятка два сухопутных крокодилов, загнавших стадо антилоп в естественную ловушку и не спеша вползающих следом. Картинка была очень яркая, но не так чтобы приятная.
Скучать нам не дали, спать тоже. Набрать воды в ручье стало проблемой, пришлось пользоваться запасом. Крокодилы не крокодилы, но какие-то хищники определенно слонялись вокруг жвачного стада и издали изучали нас. Аскольд, заметивший, по его словам, одну особь, уверял, что это гиеновая собака.
На пятое утро Стерляжий, зевнув, потянувшись и хмуро оглядев окрестности, бросил коротко:
– Уходим.
Мы даже не спросили куда – это было ясно без вопросов. Туда, куда ушел Ваня Песков. Туда, куда указывала вырезанная на коре стрелка.
– А если без нас откроется Лаз? – робко спросила Надя. Я видел: она уже не верила в то, что он когда-нибудь откроется.
– Можно оставить здесь записку, – предложил я, – а еще лучше рацию. Мы ведь недалеко уйдем? Валера высунется – сразу свяжется с нами, и мы – ноги в руки… И маячок оставим…
– Копытные растопчут, – бросил Аскольд.
Ему доставляло удовольствие ловить меня на ошибках. Мне его, впрочем, тоже. Соперники…
– Авось не растопчут. Что у нас из химии есть в загашнике? Истолчем в порошок таблетку для обеззараживания воды, посыплем вокруг – близко не подойдут. Гадость же ужасная.
– Дельная мысль, – одобрил Стерляжий. – Вот и хорошо, вот ты и давай свою рацию, Окаянный. А ты, Аскольд, толчи таблетку.
– Может, наоборот? – сказал я с надеждой, понимая, что далеко не в первый раз вляпался во что не надо со своей инициативой. – Почему это мою рацию? Я же предложил…
– Вот именно потому, что ты предложил.
Глава 6
Жара. Марево. Пыль. Степь.
Если бы просто степь с подъеденной стадами жухлой травой, где далеко видно, – а то саванна! Или эти… пампасы. Не знаю, что из них гаже. Норы животных. Термитники. Кусачие насекомые. Больше, чем хотелось бы, деревьев и кустов – потенциальных укрытий для любителей мясных блюд.
Вторые сутки мы шли на юг, примерно туда, куда указывала стрелка, вырезанная Песковым на коре, и пока что не нашли никаких следов человека. Следов животных – тех было предостаточно. Еще раз, к счастью, издали, нам довелось увидеть сухопутного крокодила. Он был занят: кого-то жрал. Когда мы удалялись от сопок, за нами увязалась стая решительно настроенных гиеновых собак. Сберегая боеприпасы, мы отмотали себе руки, без толку швыряя в наглых псов камнями и комьями глины, пока я от своих щедрот не пожертвовал им ручную гранату – одну на всех, но им хватило. Уцелевшие поняли свою ошибку.
Мухи. Оводы. Стервятники над головой.
Я нисколько не сомневался, что Песков погиб. Он сунулся в этот мир без оружия и снаряжения – на что он мог рассчитывать? Судя по последней дате на коре, он продержался здесь почти год, что само по себе было удивительно. Но он уже полгода не наведывался к Лазу – а это серьезно.
Потерял веру в спасение? Ой, сомнительно… Не смог наведаться физически – теплее, гораздо теплее…
Разумеется, я не стал излагать эти аргументы Стерляжему – уж больно решительно он сжимал в руках шотган.
Рация Нади все время работала на прием и не ловила ничего, кроме слабых атмосферных помех. Вряд ли отодвинувшиеся к горизонту сопки заметно экранировали сигнал – видимо, оставшийся на Луне Крайней Валера никак не мог открыть Лаз. Я не ругал его – наоборот, сочувствовал. Мало ему мук от собственного бессилия – теперь на его голову посыплются все шишки, какие только сумеет обеспечить начальство… А оно сумеет!
Мне надо было там остаться! Мне!
Но разве бы я остался?
Разве отпустил бы Надю со Стерляжим, которому интересы Корпорации дороже здоровья родных и собственной шкуры, и с придурком Аскольдом? Хрена лысого отпустил бы! Уж что-нибудь да придумал бы, чтобы Стерляжий не переиграл первоначальный план по-своему, ближе к здравому смыслу. Обязательно придумал бы.
И что в результате? Топчи выгоревшую саванну, терпи жажду, глотай пыль, верти, как локатором, головой и стволом раскалившегося на солнце «абакана»… Одно хорошо: пока я здесь, я спокоен за оснастку. Патрон не пойдет наперекос, и рация Нади откажет не раньше, чем сядет батарея, и тогда мы включим рацию Аскольда…
Пот из-под кепи заливал лицо, противно щипало глаза. Наглая жирная муха, противно жужжа, то и дело садилась мне на лицо, и все мои плюхи доставались мне же – тварь успевала взлететь. Солнце мертво зависло в высшей точке, по-видимому, не собираясь начать спуск, и жарило вовсю. Черт возьми, договаривались же пережидать полуденную жару в тени какой-нибудь акации! Куда мы, спрашивается, тащимся, как полудохлые тараканы по противню?
Во рту не было слюны, чтобы смачно плюнуть на эту саванну. Будь я один, я бы давно свернул левее, где вдали угадывалась низина, и поискал бы там не до конца пересохший ручей – возможно, тот самый, что вытекал из покинутой нами котловины. Ах, какие родники били там у подножия сопок! Но Стерляжий, ориентируясь по солнцу и часам, упрямо вел нас строго на юг. Про себя я ругал его последними словами. Мало ли, что туда указывала стрелка! Откуда Песков мог заранее знать наивыгоднейший путь? Последнему дебилу должно быть ясно, а вот Стерляжему нет: Песков наметил направление ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО! Дурак он, что ли, чтобы пренебрегать водой? Человек ведь, а не верблюд. И не Стерляжий.
Невеликий запас стимуляторов кончился еще вчера. Вода еще бултыхалась на дне фляг – но пить на марше? Извините. Лучше плохо жить, чем хорошо умирать. Изредка я всухую облизывал потрескавшиеся губы сухим и шершавым, как у кота, языком. Толку – никакого. Быть может, босс распорядится устроить привал вон под тем деревом? Ничего дерево, раскидистое, тенистое…
Нет, проперся мимо…
Но даже если мы каким-то чудом обнаружим следы Пескова, думал я, прочищая нос от пыли, – какими они окажутся? Несколько выцветших тряпочек да хорошо обглоданных костей? Да и тех мы скорее всего не найдем…
Мы шли молча. Какие разговоры в таком пекле? О чем? Я по-прежнему был замыкающим и через каждые десять-двадцать шагов оглядывался назад. Никого там не было, даже стада копытных исчезли еще вчера. Хищники тоже держались поближе к воде. Лишь два грифа упорно кружились в горячем небе точно над нами. Наверное, у них было чутье не только на ослабленную добычу, но и на сумасшедшую.
А еще – и с великой тоской – я думал о том, что на Земле теперь январь. Вот бы очутиться в зимней продрогшей Москве, отломить сосульку, разгрызть ее, не жалея зубов, и всласть упиться ледяной влагой, постанывая от ломящей боли и жгучего наслаждения. Грязный городской снег, и тот сошел бы. А уж бутылочка холодного, прямо из холодильника пива – ух!..