Но время шло, и никто не летел с утеса. Паства недоумевала.
Сорокаметровый утес с плоской вершиной, первое напоминание о начинающейся дальше к югу скалистой гряде, был не одинок – поблизости от него, как остатки зубов в стариковской челюсти, неровной цепочкой выстроились скальные лбы меньшего роста. Их вершины австралопитеки облюбовали под спальни. Прогреваясь за день, и медленно отдавая тепло ночью, скалы являли собой постель с подогревом, жестковатую, правда, но кто мешает настелить подстилку из травы и веток? Крупные хищники не могли туда забраться. Я сам видел, как лев-одиночка, не то очень голодный, не то просто слабоумный, раз за разом кидался на гладкую скалу и неизменно съезжал вниз на брюхе, а возбужденно орущие гоминиды чем только не швыряли в него сверху, оскорбляя царя зверей не только словом, но и действием.
Когда-то наш утес принадлежал царскому семейству; Песков его выгнал, захватив жилплощадь для себя. Построенный им шалаш нам пришлось расширить. И вот уже вторую неделю мы спали в этом шалаше, по-прежнему надеясь услышать человеческий голос сквозь шорох помех. Теперь на прием работала рация Аскольда.
Песков посмеивался над нашим энтузиазмом. Не стоило затевать спасательную экспедицию только для того, чтобы увеличить население Надежды с одного человека до пяти, волосатые унтерменши не в счет. Так он говорил. Он не верил, что нас вытащат отсюда, а значит, утверждал он, надо приспосабливаться. Кошачий Лаз, говорил он, ведет себя как тупое животное, его можно пнуть, но нет никакой гарантии, что в результате пинка он сделает то, чего ему делать не хочется. Если бы можно было остаться в котловине – тогда, конечно, другое дело, но разве можно там остаться надолго? Съедят. И вооруженных съедят. Боеприпасы имеют скверное свойство когда-нибудь кончаться, а австралопитечье племя в качестве охраны в опасное место не переселишь – не поймут божеских причуд и поголовно заразятся атеизмом. Божественная власть тоже имеет свои пределы, тем более в отсутствие религиозных фанатиков.
Утес хотя бы безопасен…
Следуя за австралопитечьей ордой, мы все же побывали в котловине. За время отсутствия мой передатчик никто не тронул, он исправно функционировал. Зато по-прежнему не функционировал Лаз.
Шансы были малы, шансы были ничтожны. Если даже инженерная группа (которая наверняка прислана Валере в помощь) заставит Лаз открыться куда надо – долго ли она сможет удерживать канал связи? Минуты? Часы?.. От нашего утеса до котловины три дня пешком.
Идея вырубить из засохшей грязи «Крусайдер» и в случае чего прокатиться до котловины с ветерком обсуждалась, но пока не реализовывалась. Плюс: три, максимум четыре часа – и мы на месте. Минус: опасные тростники, червивые смерчи, ограниченный боезапас и проблемы с привлечением к тяжелому труду австралопитеков, работников паршивых и к тому же испытывающих перед тростниками панический ужас.
Что делать, если здесь обжилось не человечество, а австралопитечество?
Такие мысли одолевали меня каждое утро, когда я просыпался и не мог понять: чего ради я лежу на подстилке из листьев, а не на нормальной кровати? Почему я сплю одетым? Почему, наконец, я грязен и бородат, а не свежевыбрит и благоухан?
Бритвы не было, мыла тоже. Ну кто станет брать с собой эти мелочи, направляясь на часовую прогулку?
Как же, на часовую! Как же, мелочи!
Рядом зашуршали листья – Надя перевернулась на другой бок.
– Это ты скрипишь зубами? – спросила она сонным голосом.
– А я больше ничем скрипеть и не умею, – сознался я. – Пробовал приветствовать восход солнца скрипом суставов – не скрипят, подлые. Почему, как ты думаешь?
– Болтун, – сказала она и ровно задышала.
В глубине шалаша густо храпел Стерляжий, и Аскольд вторил ему, подсвистывая носом. Дрыхли крепко, всласть. Разбудить их мог разве что голос Валеры из потрескивающей коробочки с антенной. Было слышно, как Песков шумно чешется перед входом в шалаш – наверное, обезьяночеловечий царек опять занес блох. А может, один его вид заставлял бога испытывать зуд.
– Свят, а Свят!
– М-м? – Я открыл один глаз.
– Спишь?
– Сплю.
– Похоже, и сегодня дождя не будет.
Я не ответил.
– Речка мелеет, говорю, – продолжал Песков. – Может, пойдем порыбачим?
В речке мы не купались, австралопитеки тоже. В ней водились отвратительные кожные паразиты, а в половодье в ее водах появлялись аллигаторы. По дну важно ходили на усах сомоподобные рыбины. При низкой воде Песков умел бить их самодельной острогой и учил меня.
– Потом, – промычал я.
– Как хочешь. О, гляди, нашему царьку что-то принесли. Если сам не сожрет, то сюда притащит… Сожрет ведь… Так и есть – сожрал. Ну, быть ему битым…
Я молчал.
– Младшая принесла, – пояснил Песков, просовываясь в шалаш, – она посообразительнее других, почти всегда находит что-нибудь вкусненькое. Ты младшую жену нашего царька видел?
– Я их не различаю, – недовольно ответил я, уже понимая, что окончательно проснулся.
– Да что ты? Его младшая – это такой экземпляр, доложу я тебе! Такая женщина, м-м… Слова блекнут. Лучше один раз увидеть, чем… – Песков прищелкнул языком и зажмурился.
– Чем что? – спросил я, подозревая подвох.
– Чем два раза.
– Уйди, – попросил я, беззвучно отсмеявшись. – Людей разбудишь.
Песков ушел. Вскоре зашуршали мелкие камешки – он спускался с утеса. Спуск был сравнительно удобен, если не считать одного участка, где не зевай по сторонам, не то засквозишь вниз со скоростью свободного падения.
Я уже не спал. Я думал.
– Надь, а Надь!
– М-м?
– Не мычи, проснись. Дело есть. Серьезное.
Она проснулась сразу и потребовала излагать. Я покосился на спящих и сказал «ш-ш». Их я решил пока не посвящать.
– Я все думаю о том, как нас принял Песков… Ты не заметила странного?
– А как он нас принял? – удивилась Надя. – Был рад.
– Так радуются приходу в дом заранее приглашенных, но не очень нужных гостей. Надя, ты подумай: человек застрял на чужой планете, застрял вдали от Земли, от родных и друзей, от Корпорации, наконец! От работы, которую, насколько я понимаю, он любил. И что же? Запоздав на полтора года, являемся мы. Пусть мы не сумели его вытащить – но мы все же люди. Кусочек человечества. А как он встречает нас? Я бы на его месте вопил от радости.
– То ты, а он всегда был сдержанным.
– Ты его хорошо знала?
– Не так чтобы очень. Видела несколько раз на Земле и на «Грифе». По-моему, он очень уравновешенный человек.
– А по-моему, он нам не слишком-то рад. Тебе не кажется, что ему есть, что от нас скрывать?
– Что именно? – Надя прыснула в ладошку. – Связь с австралопитечихой?
– Почему бы нет? Он тут только что язвил насчет них. Может, нарочно? Но я думаю, дело не в этом. В конце концов, стыдные тайны – только его проблемы. Мне кажется, он скрывает что-то более существенное.
– Свят, ты параноик, – сказала Надя. – Что он может скрывать? И зачем?
– Не знаю. Просто подумал.
– Работа тебе нужна, вот что. Настоящая работа. Тогда и ненужных мыслей не будет. Считай, что с сегодняшнего дня я за то, чтобы попытаться вытащить тот танк. Все-таки дело. Проедем по колее, посмотрим, откуда он сюда попал…
– Думал уже, – сказал я. – В сухой сезон нам его не вытащить. Вот начнутся дожди, глина размокнет, тогда попробуем.
– Дожди пойдут – еще где-нибудь завязнем. Да и колея зарастет.
– Авось не заблудимся.
Моя попытка поделиться с Надей – а с кем еще? – своим смутным беспокойством не принесла успеха. Для нее многое здесь было не в порядке вещей, но только не поведение Пескова.
Как и для Стерляжего с Аскольдом.
Мысль переключилась, и я стал думать о «Крусайдере». Вытащить – вытащим, рабочую силу Песков уж как-нибудь обеспечит. Вернуться по колее назад? Во-первых, в сезон дождей не так уж трудно дойти пешком, от жажды не подохнем. Во-вторых, по словам Пескова, он уже побывал там и не нашел ничего особенно интересного: колея начиналась вдруг, ниоткуда, будто танк спустили на гигантском парашюте. И – ничего. Саванна как саванна. Никакого Лаза, никаких гипотетических Врат, сквозь которые танк мог бы въехать сюда… Но ведь он въехал!
Тут сработал не узкий Кошачий Лаз – кое-что посолиднее. Танкопровод и зверопровод. Ладно, пусть будут Врата. Через них набежало зверье, пролезли любопытные гоминиды, нанесло ветром семян земных и неземных растений, проехал танк…
Рехнуться можно.
Что такое эти Врата – тот же Кошачий Лаз, только очень большой? Может, Лаз растет с течением времени и приобретает новые способности? Может, в руки Корпорации попал сущий младенец? Или нехарактерный карлик-урод?
И сколько их всего находится на Надежде?
Возможно, ни одного. Но, где бы они ни находились, на Надежде или в иных мирах, они время от времени пробивают сюда каналы. По своей ли инициативе – вопрос не сугубый. Хуже другое: похоже, они оперируют не только с пространством, как наш Лаз, но и со временем. Как иначе понять наличие австралопитеков и сухопутных крокодилов?
Песков насчитал шесть бесспорных «точек пространственно-временной локализации». Во-первых, восточная Африка, около двух миллионов лет назад. Австралопитеки и большинство копытных явно прибыли оттуда. Во-вторых, та же Африка, но более современная: гиеновые собаки, грифы, львы и никаких саблезубых котов. В-третьих, плиоценовая Южная Америка – сухопутные крокодилы и однажды виденные Песковым издали гигантские броненосцы. К счастью, птички фороракосы сюда не проникли. В-четвертых, неизвестная планета, населенная червивыми смерчами. Уж очень они отличаются от прочей живности. В-пятых, снова Африка, только уже северная, пустынная, практически лишенная иной фауны, кроме воюющих армий, год локализации – приблизительно тысяча девятьсот сорок второй. В-шестых, мы сами, обратный адрес: Луна Крайняя, кратер Дженнер.
Аскольд заметил, что ему, россиянину, это даже обидно: ни одной точки не локализовалось в Евразии. Надя тут же вспомнила о воронах, обыкновенных серых воронах, но никто из нас, включая самого Аскольда, не мог сказать, водятся ли наши вороны в Африке и Южной Америке. Насчет кратера Дженнер могу сказать с полной определенностью: не водятся. Ни серые, ни черные, ни в полосочку.