- Вам не сказали в вашей фирме, - заметил я, - что очень сытый человек через несколько часов после принятия пищи снова способен испытывать чувство голода? Так, знаете ли, бывает в жизни…
- Нет, не сказали, - ответила она. - Далее. Простуды после «Восторга» не чувствуете, горло не болит?
- Нет, не чувствую, не болит.
- Подчеркиваю, - сказала она.
- Пожирнее, - сказал я.
- Что?
- Ничего. Это шутка, - сказал я.
- Я на работе, - сказала она. - Не мешайте подчеркивать.
- Значит, на мне ваша фирма испытывает «Восторг»?
- Да.
- А я от вас испытываю восторг.
- Мой домашний телефон, - сказала Алиса, - двести шестьдесят два - сто сорок девять - четыреста двенадцать - сто пятьдесят девять восемь нулей сто, добавочный «один». Сосредоточьтесь, добавочный - «один». Запомнить легко - «один».
О, как меня злило, что она, абсолютно похожая на Натку, такая же длинноногая, гибкая, лицо - как две капли воды, совсем, совершенно, ну, абсолютно не Натка! А вдруг Натка, на самом деле, если приглядеться, тоже такая? Нет, нет, не верю!
- Звоните после шести. Все обсудим.
- Например, - сказал я, - что вы не понимаете шуток? Это?
- Можно и это, - сказала она. - А потом сходим в кино, на Дину Скарлатти. (Вдруг мне показалось, что голос ее слегка потеплел, чуть-чуть.) У меня прическа, как у Дины Скарлатти, правда, недурная? Нравится? Ну!
- Вот видите, Алиса, - сказал я. Черт возьми, а вдруг это все-таки Натка, Натка, которая ненадолго заблудилась в сумрачных дебрях фирмы «Детский мир» и просто временно привыкла к другому, фирменному имени. - Видишь, Алиса, - продолжал я. - Можно, хоть и немного, но и на работе поболтать.
- Итак, - сказала она. - Чувства насыщения у вас нет. Простуды нет. Попробуйте поесть «Восторга» еще.
- Мне не хочется, - сказал я вяло.
- Но ведь помех нет. Я подчеркнула, что нет.
- «Подчеркнула» - «не подчеркнула», какое это имеет значение?! - Опять я готов был взорваться. - Сказано - не хочу.
- Фирма не настаивает, но нужно попробовать еще.
- А я не хо-чу! Я - против!!! Что значит, нужно?! Вы понимаете, фирма, что это…
- Алиса, - поправила она.
- Алиса, вы…
- Все верно. Фирма не настаивает. Так. Что у нас дальше? Ах, да! Может быть, причинные каналы отказа - иного толка? Здесь перечислено: «общее недомогание до поглощения», «общее утомление до поглощения», «чрезмерная сытость», «постоянная склонность к задумчивости»…
- Да, - сказал я. - Постоянная склонность к задумчивости. - Но она не обратила внимания.
- «Постоянные идеи», «внезапно возникшая идея».
- Да, внезапно возникшая идея.
- «Врожденное отвращение к мороженому».
- Во! Во! Вот это! Она очнулась.
- Но ведь не отвращение к «Восторгу»? - сказала она, вдруг улыбнувшись, как на рекламном листке «Пейте морковный сок «Нега».
Напугать бы ее, подумал я, так бы и осталась с этой улыбкой.
- Трудно, что ли, повторить? - сказала она капризно и жутко симпатично: на секунду передо мной мелькнула Натка.
- Бог ты мой, - сказал я. - Неужели ваша фирма не понимает, что эти самые причины иного толка не важны, что причина отсутствия желания поглощения (ну и речь - работать бы мне в их фирме) не в перенасыщении и не в простуде; с другой стороны, если причины иного толка и влияют на падение или рост спроса, то фирма ни проконтролировать их как следует, ни тем более устранить не сможет! Понятно?
- Итак, я подчеркиваю причину.
Я испугался, что умру.
- Ладно, - сказал я, скрипнув зубами. - Ладно. Я назову. Придется вписать, она там не названа.
- Я впишу.
- Не боитесь, а? - спросил я тихо, голосом змеи. - Ну, так вот. С того момента, как я перестал поглощать «Восторг», я ужасно хочу, как бы это сказать… ну, пи-пи! Понятно?!
Я произнес это, уже чувствуя, как это дико стыдно - так говорить девчонке, но это ощущение тут же прошло, потому что она и глазом не моргнула, все, что я сказал, молча записала, после встала, вежливо поблагодарила меня за беседу и добавила:
- Пойдемте со мной на второй этаж, туалет там, возле кабинета директора.
Мы вместе поднялись наверх.
- Скажите, Алиса, - спросил я. - А можно отсюда попасть в парк? Я хочу уйти.
- Запросто, - сказала она. - Вон туалет, а вон лестница вниз, на выход. Прощаюсь. Звоните двести шестьдесят два - сто сорок девять - четыреста двенадцать - сто пятьдесят девять восемь нулей сто, добавочный «один».
То ли оттого, что она вдруг, на секундочку, улыбнулась опять человеческой, не морковной улыбкой, то ли оттого, что кошмар «Восторга» кончился и я был свободен, - я сам для себя неожиданно чмокнул ее в ухо и пулей вылетел в парк. Через секунду я был уже в своей «амфибии».
Я взмыл в небо и только тут увидел (откуда вдруг взялась?!) висящую между мной и стеклом переднего обзора маленькую, на резиночке (терпеть всего этого не могу: разных там рыбок, медвежат, куколок…), игрушку: Натка - не Натка, эта самая Алиса, потрясающе похожая, улыбающаяся, в фирменном детскомировском костюмчике со значком, на котором мелко-мелко было написано сверху: «Ешьте мороженое «Восторг» фирмы «Детский мир», а снизу: 26214941215900000000100 доб. 1. Целую, как ты меня только что. Твоя Алиса».
И пока я, доведя мою «амфибию» до дрожи, выжимая из нее последние силенки, мчался в темнеющем небе, а эта Алиса вертелась и раскачивалась у меня перед глазами, я с нарастающим ужасом и холодком в загривке все больше и больше приходил в панику оттого, что поцеловал ее в ухо.
Я проснулся весь в холодном поту, с мерзким чувством своей измены Натке.
Пока я приходил в себя, откуда-то (как она почувствовала, не знаю) вдруг появилась мама; она летала надо мной, порхала, то взмывая высоко вверх и открывая лившийся из окон холодный скучный осенний солнечный свет, то возвращаясь ко мне и закрывая его.
Она сняла с моего запястья (когда она надела - я не знал) раскаленный от моего тела браслет Горта; защелкали телефонные клавиши; температура такая-то, давление такое-то, состояние сердца такое-то, столько-то лейкоцитов в крови и т. д. и т. п. - она диктовала в поликлинику показания счетчиков браслета и все порхала над моим тридцатидевятиградусным жаром, пока их машина обрабатывала данные; шуршала по бумаге авторучка - мама записывала необходимые лекарства…
Оказалось - очень сильный грипп.
Уже через день мне стало немного полегче, голова работала более или менее четко, и я прекрасно отдавал себе отчет в том, что, несмотря на то, что я остро понял и пережил, что сам перед собой обязан твердо знать, как мне следует себя чувствовать в ситуации «эль-три», самому заранее как бы выбрать, что же для меня важнее… несмотря на это, я вполне замечал в себе какую-то радость, маленькую радостишку: вот, мол, заболел, день-два-три - неделя, глядишь, - а папа и сам завершит работу.
Наверное, потому, что грипп все-таки еще крепко держал меня, и я даже, кажется, чуточку себя, больного, жалел, и потому еще, что чувство, будто я изменил Натке, прошло, но и - кап-кап-кап - на тютелечку, но все же осталось - вечером, до прихода папы, я позвонил Натке. Впервые после «Тропиков».
Она оказалась дома. Изо всех сил, как бы вылезая сам из себя, внимательнейшим образом вслушивался я в ее голос и понял, наконец, что ничего для меня плохого в нем нет, хотя, кажется, и хорошего - тоже, но все вместе меня успокоило. Я сказал ей, что заболел гриппом. Она спросила, какая температура, и я сказал, что ерунда, вот такая-то. Она согласилась, что, действительно, ерунда собачья (я даже слегка обиделся), и рассказала, что на другой день после аварии в «Тропиках» (у меня даже сердце обдало холодком, что она помнит именно аварию, а не наш поцелуй, хотя, подумал я тут же, было бы не очень-то приятно, если бы она помнила и сказала об этом вслух, да еще по телефону), что на другой день после аварии она купила в зоомагазине хомячиху, подружку моему Чучундре, и надеется, что у них когда-нибудь будут дети. Дети, смех! Я опять слегка расстроился, что вот, был мой подарок, хомяк, и она, глядя на него, могла вспоминать обо мне и радоваться моему подарку, а теперь получается вроде бы не именно мой подарок, а какой-то зверинец, где от меня есть только частичка, а вовсе не все. Но очень быстро я сообразил, что все это бред, от волнения. Главное, что она помнит, конечно же, помнит обо мне и моем подарке и не скрывает этого, рассказывает… Мне снова стало почти тепло, и я сказал ей, что, мол, скучно все-таки лежать и болеть одному и не забежит ли она ко мне завтра после уроков вместе с хомячихой, чтобы я ее посмотрел, если, конечно, ей, Натке, это удобно и она ничем не будет занята. Очень средним, ровным каким-то голосом она сказала, что так и поступит, если, конечно, она ничем не будет занята.
Я не понял, откуда этот средний голос, может, она обиделась, что я жду ее завтра, а не сегодня вечером, но не стал об этом думать, может быть, к тому же, я вообще выдумал этот средний голос, и мы сговорились на завтра, на три часа.
- Пока, - сказал я. Она сказала:
- Пока. - И добавила вдруг: - Ты видишь меня в телефонную трубку? Видишь?
Я ответил ей не сразу, не потому, что не понял вопроса, а потому, что вообще не люблю эти выкрутасы, но все же сказал:
- Ясное дело, вижу.
- Отлично, - сказала она и добавила (отчего у меня сразу перехватило дыхание и вместе с этим быстро скользнула мысль, что я, идиот несчастный, все же не понял ее вопроса): - Ну, какие у меня сейчас глаза? Какие?
И я выдохнул:
- Зеленые.
И как в тумане услышал:
- Молодец. Ну, привет.
И она повесила трубку.
Я вернулся в кровать и долго не мог прийти в себя, потом, наконец, успокоился и стал думать о нашем завтрашнем свидании.
(Но оно так и не состоялось.)
А пока я, не зная этого, лежал и мечтал о нем, еще одна мысль пришла мне в голову. Вот ведь забавно! Ведь если вдуматься, то - что такое учиться, что такое быть обыкновенным учеником, как все (и как это было в моей старой, нормальной школе) - я и думать уже позабыл, перемахнув под папиным мощным крылышком в новую, особую, сверхспециальную, для особоодаренных, так сказать, молекул, школу; с другой же стороны, учился я в ней так мало, так недолго и так давно уже (было у меня это ощущение) приступил к работе в группе «эль-три», что опять-таки учеником себя вовсе не чувств