Отто тоже проснулся. Он пьет с Арманом чай за стойкой, в паре метров от дивана. Они говорят тихо, едва слышно, чтобы не разбудить спящих.
Арман упоминает про Сигрид. Отто улыбается. Может, в следующий раз он пойдет с ними.
XIII
Арман нашел неподалеку подходящую закусочную. Он будет каждый день работать там над рисунком, предварительно разделив с соседями по квартире омлет с полоской бекона.
Ему нравится дорога туда. По Шёнхаузер-аллее до Эберсвальдерштрассе, потом Кастаниен-аллее. На Кастаниен-аллее девушки красивее. Есть такие улицы – словно со своим ароматом. Арман любит ходить здесь, встречать их взгляды, улыбаться уголками глаз, как бы моргая.
Это привычный ему путь. Он уже знает витрины магазинов. Настольный футбол в парикмахерской, чудовищно дорогие велосипедные седла каштановой кожи Brooks, перед которыми он истекает слюной.
Магазины, потом Каштаниен-аллее со светловолосыми девушками, донер на углу, секонд-хенд с десятками советских футболок на витрине.
Вот, наконец, и закусочная. Небольшой зал с зелеными креслами, вроде русской гостиной. Свет теплый – не то что от энергосберегающих ламп, белый, жуткий, режущий глаза.
Вверху, на балкончике, есть один мраморный столик – курить можно только там. Арман садится. Официантка узнает его. Он заказывает по-немецки, Тобиас его научил:
– Hallo, ein Espresso, ein Aschenbecher und ein Chococroissant bitte[16].
Он гордится фразой, тем, что справился сам, и на местном языке, между прочим. Официантка улыбается ему. Махровый французский акцент кажется ей милым. Вскоре она возвращается со стеклянной пепельницей, кофе и круассаном с шоколадной начинкой. Она ставит все на стол, обронив простое et voilà[17] – по-французски, с тем особенно нежным и чувственным акцентом, с каким говорят молодые немки.
Она милая, эта официантка. Брюнетка, довольно высокая. В ней чувствуется мягкость. Как было бы славно лежать, обнимая ее, ощущая ее талию, ложбинку между грудей, крепкую и нежную кожу. В ней есть та спокойная чувственность, которая нравится Арману в женщинах. Ее живот, бедра, спина, в крапинках от родинок, – он почти чувствует их. Все ее тело напоминает Арману о том, чего у него нет, о лишениях одинокого мужчины, нехватке внимания и ласки. Кажется, будто она призывает, улыбается ему. Какая-то искра пробегает между ними, когда она подходит к столу с маленьким блестящим подносом. Это ощущает не только Арман – это их общее впечатление.
Она ставит пепельницу, кофе, круассан с шоколадом.
– Et voilà…
Арман чувствует, что тает. Миг они смотрят друг на друга, с грустью, как будто неумолимо проплывают мимо своей любви. Она возвращается к своему ремеслу. Арман рисует за мраморным столиком.
Через час они простятся, как клиент прощается с продавцом. Арман пойдет домой, уже не глядя на светловолосых девушек с Каштаниен-аллее.
XIV
Тобиас с Францем в S-bahn. На линии S41, той, что охватывает город рыже-золотым кольцом. Час пик для расшатанных: два часа дня, как раз день начинается.
На прошлых выходных Тобиас потерял телефон. Они с Францем едут к одному парню, Штейну, которому Тобиас пару месяцев назад одолжил другой.
Поезд подходит к следующей станции. Два типа в кедах и старомодных спортивных куртках болтают на платформе. Едва открываются двери, они разделяются, и каждый заходит со своего конца вагона.
В Берлине контролеры не носят униформу. Поскольку турникетов нет, безбилетников они ловят прямо в вагоне, шерстя его с двух концов. И не пропустят ни одного штрафа: им платят процент. Часто это бывшие зэки, работающие по программе реинтеграции. Нужно платить на месте, сорок евро наличкой или картой, иначе – в участок, со всеми вытекающими хлопотами.
У Франца с Тобиасом глаз наметан: у них нет ни билета, ни лишних сорока евро.
Как только они заметили на платформе «Ландсбергер-аллее» двух типов в спортивных куртках, они со спокойным видом вышли. Дальше дойдут пешком, так безопаснее. До Штейна уже не так далеко.
В их жульничестве есть свой профессионализм. Они внимательны, как два волка, – они бы ни за что их не пропустили.
Они подходят к дому Штейна. Да, это здесь, Тобиас вспомнил. Код подъездной двери они не знают. И не позвонишь: телефона у Тобиаса больше нет, а Франц свой давно продал. В любом случае непонятно, что набирать. Они стоят и ждут, пока кто-нибудь зайдет или выйдет. Франц крутит самокрутку.
Заходит парень. Они – следом. Стучат в дверь Штейна. Им открывает немолодая турчанка. Штейн съехал месяц назад; где его искать, она не знает.
– Вы не первые, кто его спрашивает. Я этого Штейна не знаю, но, похоже, он человек сомнительный. Квартиру он оставил в плачевном состоянии.
Тобиас с Францем возвращаются на S-bahn, линия S42, опоясывающая город в противоположном направлении. Надо бы перекусить у Отто.
XV
Арман купил велик на блошином рынке в Гёрлитцер-парке. Старый спортивный велосипед. Рама серая, руль обвит лентой из белого пластика – точно бараний рог. Он сжимает его руками, и стальные шипы, которыми унизаны педали, фиксируют носки ботинок.
Верхом на нем Арман чувствует себя надежно: с него не соскользнуть, тонкие шины идут по асфальту плавно, четко следуя пути, повторяя нужную траекторию.
Каждый день он взбирается на своего скакуна и по нескольку часов катается куда глаза глядят. Сворачивает на приглянувшиеся улицы, то на одну, то на другую. Теряется, едет среди машин, среди людей, то медленно, то быстро. Это игра. Заблудиться, а потом найти путь, никого не спрашивая.
На велосипеде он чувствует себя наедине с городом – общается с ним, прикасается к нему. Какое бесконечное удовольствие, когда уже потерялся, изъездил столько улиц вдоль и поперек, ничего не узнавая, – какое же удовольствие вдруг напасть на след и по развязке, кафе или, скажем, станции метро понять с точностью, где ты находишься. В этот миг он знает, что начинает осваиваться с городом, что он его окрутил, что у него в руках все карты, чтобы овладеть им до самых глубин.
Он выиграл битву, теперь можно еще немного колесить по улицам или засесть в кафе, нежась в асфальтовой колыбели города, его города, где он уже не просто турист.
По пути Арман учится выговаривать отдельные названия. Шлезишес Тор, Шлезишес Тор. Язык путается, он пробует снова. Он хочет познать город – как про девушку, с которой были близки. Ощутить его, вкусить и вспоминать потом, как пахнет его кожа.
Он прохлаждается на террасе кафе на Ораниенштрассе. Читает вполглаза, потом снова принимается за пиво и самокрутки: он крутит их, покуривая и глядя по сторонам.
Путь домой он знает. Когда захочет, тогда вернется. Оставит улицы с прохожими и вновь окажется в своей постели, дожидаясь завтра.
Часть третьяЗима
I
Он просыпается с болью в челюсти. Потягивается в теплой постели; простыни влажные. Первым делом бросает взгляд на окно – скорее, на небо за стеклом. Там зима. Снаружи холодно.
Небо издевается над ним. Точнее, неба и нет. Город будто накрыли огромным серым колпаком. Не разобрать ни солнца, ни туч, только это полотно асфальтового цвета, точно между людьми и небесами растянули одеяло, не пропускающее надежд. Колпак уныния.
Арман садится в постели. Закуривает первую за день сигарету. Облако дыма плывет и расползается; он смотрит, как поднимается оно к потолку, точно разбитые мечты. Серый дым, дым того, кто курит в одиночестве, глядя в окно, медленно расходится по комнате. Он покроет стены тоскливой желтизной, цветом всех тех напрасных часов, когда смотришь, как жизнь все никак не проклюнется.
Сегодня четыре месяца, как Арман приехал сюда.
Он встает. Начинается новый день.
II
Уже несколько недель улица не та, что прежде. Нутро ее застыло, кожу укрыл снег. Местами его убирают – на дорогах, у дверей магазинов, – и там теперь то грязь, то тончайший налет, по которому скользят подошвы.
Но никакого переполоха: у всех приготовлены и зимние сапоги, и лопаты, чтобы разгребать сугробы у дверей. Привычно начинается другая жизнь: все убирают велосипеды и летние террасы кафе, достают шапки и трико, отвыкают от дневного света, зовут друг друга в гости на чай или тарелку супа. Расшатанные перестраиваются: темнеет в четыре, лучше вставать не слишком поздно. И все же это феерическое время – еще никогда в ночных клубах не было таких толп, как сейчас, когда каждому не хватает тепла.
Арман освоился в этой новой жизни. Он чувствует, что на своем месте. Впервые ему кажется, что он знает, где его поколение. Он уже видит, как будет рассказывать детям о похождениях и ошибках юности. Потому что, хотя Арман и живет полной жизнью, хотя сегодня он и не мог бы жить иначе, он понимает, что не задержится здесь на десяток лет, чтобы рано или поздно подохнуть в лучах диско-шара.
Он обдалбывается не от мерзости бытия, нет, скорее, из любви к жизни, ведь так все ощущения, вся любовь, секс, радость и боль, что в ней есть, усиливаются десятикратно. Он создает себе приключения, и от этого они ничуть не менее реальны или благородны. Неважно где, неважно под чем, – ведь все эти чувства живут прямо в нем.
Тут и лежит вся разница между Арманом и Тобиасом: для одного это необычайные впечатления, а для другого – единственно возможная норма.
Тобиасу пора было съезжать от Отто, пять месяцев спать на одном диване – долговато. Он переехал к Францу, в квартиру, которую ему предоставили на время. Они заключили сделку: Тобиас платит за электричество и живет во второй комнате. Это в Нойкёльне, на самом юге, в последнем турецком квартале.
III
Есть девушка, Сара, с которой Арман целуется по воскресеньям в «Панораме». Он ни разу не трахался с ней в кабинках, она не из таких. Сара не закидывается. И тем не менее каждое воскресенье она здесь, танцует, как и все. Сара – графический дизайнер. Впрочем, тут все в какой-то мере художники. Она приходит одна, без друзей, без наркотиков; приходит, просто потому что все у нее в порядке.