Я кричу. Кричу изо всех сил, и моему крику вторят зрители, испугавшиеся за Жюльена, – а что, если он распорол себе ногу и повредил бедренную артерию? Но Жюльен цел и невредим, чего не скажешь о серванте, вокруг которого валяются осколки стекла и кремового фарфора с розочками.
Мы все кричим, а вокруг царит хаос, какому и положено царить, когда человек с загипсованной ногой врезается на кресле-каталке в антикварный стеклянный сервант. И тут внезапно вспыхивает свет, открывается дверь, и в комнате появляются Дамиано Галанти и Кларисса (а чуть позади виднеется моя никуда не годная охрана, Лоренцо и Муффа).
– Прошу всех немедленно покинуть помещение! – кричит он, но зрители остаются на своих местах. Они хорошенько подкованы и знают, что от современного театра можно ждать чего угодно. Вполне возможно, что этот разъяренный мужчина, кричащий во все горло, – всего лишь актер. Но тетя Розальба рассеивает последние сомнения.
– Кто вы такой? – интересуется она, не обращая ни малейшего внимания на Жюльена, который тем временем поднимается и, хромая на загипсованной ноге, укрывается за спинами зрителей.
– Я хозяин этой квартиры. Даю вам ровно минуту, чтобы уйти, и вызываю полицию.
– А я – Фьямма Фавилли. У меня идет спектакль, и вы не имеете ни малейшего права его прерывать.
– Кто позволил вам играть спектакль в моей квартире?
– Истинный ценитель искусства!
Тетя поворачивается ко мне, а я пытаюсь раствориться в воздухе, напрасно надеясь, что в нелепом черном одеянии Дамиано меня не узнает.
– Синьорина Луккезе?
Я снимаю балаклаву, чувствуя себя точно Мессина Денаро, когда его поймали в больнице[14]. Сказать мне нечего. Да и что тут скажешь? «Извините, мне очень жаль, я все объясню»? Нет уж, спасибо.
Так что я просто молчу, и в квартире на мгновение воцаряется полная тишина. Все стоят молча и неподвижно, как в настоящей драме, как в самый важный момент спектакля. И, конечно же, кто еще может испортить такой момент, как не она?
– Видишь, как ты ошибся в выборе? Не стоило доверять квартиру кому попало! – произносит Кларисса, которая по такому случаю разоделась во все розовое, чего я от нее никак не ожидала.
– Похоже на то, – сухо отвечает он. Затем берет телефон и набирает номер. – Алло, полиция?
Фьямма Фавилли наконец понимает, что спектакль окончен.
– Я удаляюсь, – заявляет она, делая останавливающий жест рукой.
Дамиано сбрасывает звонок, а тетя берет пальто. Все присутствующие оживают, точно свита Спящей красавицы в миг, когда ее целует принц. Мгновение спустя публика ускользает прочь. Само собой, ускользают прочь и Жюльен, и мои бессмысленные охранники, которые все это время махали руками, пытаясь сказать что-то вроде: «Прости, Бри, мы не могли его остановить, он же хозяин квартиры». Я делаю вид, что не замечаю их, и собираюсь продолжать в том же духе как минимум ближайший год.
– Завтра пришлю кого-нибудь забрать реквизит, – заявляет тетя, с относительным достоинством толкая перед собой инвалидную коляску.
– Через полчаса вы найдете его на лестничной площадке.
– Вы не имеете права…
– Имею, – весьма убедительно отвечает Галанти.
Когда мы остаемся втроем – он, я и Кларисса, – в квартире царит полный беспорядок, но это ничто по сравнению с тем, что творится у меня в голове. Я все еще сижу на полу в своем нелепом наряде. Тетя пыталась увести меня, даже кричала, что вся ответственность лежит только на ней и что я здесь ни при чем. Но Дамиано ничего ей не ответил и принялся собирать с пола осколки кремового сервиза. Сейчас он по-прежнему сжимает их в руке.
– Сервиз моей покойной бабушки, – с горечью произносит он, демонстрируя мне осколки.
Вот бы сейчас быть Агатой и кинуть ему в лицо: «Это всего лишь песок, вода и немного краски». Но как я могу быть уверена, что фарфор состоит именно из них? К тому же я прекрасно знаю, что сервиз был очень красивый.
Так что я молчу, не глядя на Дамиано. Буду сидеть так всю оставшуюся жизнь, пока не обращусь в пыль и пепел. Вот только Галанти мне этого не позволит.
– Поднимайтесь и уходите. Вещи не забудьте.
Даже я, простая дочь продавца обуви и риелторши, понимаю, что было бы слишком нелепо предлагать ему возмещение убытков, да и вряд ли у меня получится говорить и сдерживать слезы одновременно. Еще не хватало, чтобы Кларисса увидела, что я плачу. Так что я встаю и направляюсь в свою бывшую комнату собирать рюкзак. Затем забираю свои вещи из ванной (щетку, шампунь, крем, гель для душа) и кухни (пакетик жевательного мармелада и красную кофеварку), кидаю все это в большую сумку для покупок, надеваю куртку и возвращаюсь в гостиную, где Дамиано и Кларисса осматривают пострадавшую от инвалидной коляски мебель и собирают осколки.
– Мне очень жаль. Может быть, когда-нибудь вы захотите узнать, как так вышло.
– Не думаю, – качает головой Дамиано. – Лучше расскажите, как вышло вот это.
С этими словами он открывает рюкзак, который все еще висит у него на плече, и достает из кармана хорошо известный мне бумажный пакетик. Он кладет его на стол и внимательно смотрит на меня.
– Полагаю, вам известно, о чем речь, – говорит он, словно какой-нибудь персонаж полицейского сериала.
Я мрачно качаю головой – чисто из духа противоречия, – и Дамиано злобно ухмыляется. Когда мне прежде приходилось видеть в книжках слово «ухмылка», я не всегда понимала, что именно имеется в виду, но теперь, увидев ее вживую, я сразу понимаю: это улыбка, от которой очень больно.
Так и запишите в словарях.
Затем он открывает пакетик и достает чертово синее стеклышко с зеленым уголком.
Я решаю вести себя здраво и по-взрослому, уверенная в том, что мне удастся провести и самого Галанти, и проклятую шпионку, уставившуюся на меня сквозь густо накрашенные ресницы.
– Да, госпожа Ласкарис мне это уже показывала. Сожалею о лампе, но ничем не могу помочь. Я ничего не знаю.
Я знаю, что лжеца всегда можно раскусить по тому, что он смотрит тебе прямо в глаза, и лишь посылаю Дамиано короткий укоряющий взгляд, который сделал бы честь любой актрисе.
Но он даже не глядит на меня и очень аккуратно убирает осколок в пакет. Кларисса, которая до сих пор молча стояла в уголке, вдруг оживает, точно верный агент Ласкарис, сопровождающий инспектора Галанти и помогающий ему в разоблачении известной преступницы Бриджиды. Кларисса бросается к двери, хватает сумку, которую бросила у входа, и вынимает из нее старую добрую Тиффани.
– Вот, – говорит она и показывает пальцем на места сварки. Я замечаю, что в тех местах, где поработала Трапезунда, сварка немного толще, чем была изначально. – Думали нас провести? Надо быть совершенной, вы уж простите, идиоткой, чтобы полагать, что мы не заметим разницы.
Простите? Нельзя назвать человека идиоткой и сказать «простите». Кто вообще такое простит? И что значит «мы»? Вы снова вместе? Страсть к стукачеству помогла тебе избавиться от Даши?
От злости я даже прихожу в себя. Терять мне уже нечего. Совершенно нечего.
– Я знать ничего не знаю про лампу! – рычу я. – Сколько раз повторять? Я впервые ее увидела, когда нашла камеру. Очень жаль, что лампа разбилась, но я тут вообще ни при чем. Мне очень жаль, что так вышло с сервизом и всем остальным. Это очень красивые вещи, а я не смогла их защитить.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти. В квартире царит гнетущая тишина, но уже у двери я понимаю, что не могу удержаться от вопроса:
– Но почему вы вернулись именно сегодня?
Дамиано молча пожимает плечами, а Кларисса выпаливает:
– Я вчера прочла вот это и сразу позвонила Дамиано.
Она вытаскивает из сумки газету «Репубблика» и открывает разворот, посвященный Турину. В уголке малюсенькими буквами, которые не заметишь, если только не хочешь кому-нибудь подгадить, напечатано объявление. Оно гласит, что Фьямма Фавилли представляет уникальный спектакль «Ужин с Призраком Прошлого», который пройдет в частной квартире на площади Эмануэле Филиберто. Более подробную информацию можно найти на сайте актрисы.
– Ты говорила, что Фавилли – твоя тетя, так что несложно было догадаться, что к чему.
Черт бы меня побрал за ненужное хвастовство, черт бы побрал Клариссу и ее хорошую память, и черт бы побрал неумолимый рок, который за столько тысячелетий все еще в отличной форме.
– Но вы бы могли мне позвонить, и я бы все отменила.
– Да? Вы удивитесь, но мне плохо в это верилось, – отвечает Дамиано грустным голосом серийного убийцы, такого, на которого сроду не подумаешь и который до конца фильма выглядит самым обычным человеком. – Даже зная вас лишь самую малость, я уже понимал, что вы сделаете, что задумали, если я не вмешаюсь лично. К сожалению, я немного опоздал.
Я киваю и направляюсь к двери.
– Ключи! – кричит Кларисса, но я не обращаю на нее никакого внимания и просто кладу связку на один из проклятых дорогущих шкафчиков, которых так много в этой проклятущей и манящей квартире.
Оставляю ключи и ухожу.
28.Фернан Бродель
– Ну хоть за отработанные дни он тебе заплатит? – интересуется Мануэла, пока мы с ней испытываем новое моющее средство на кожаных креслах банка, где работаем сегодня вечером.
– Самое ужасное, что да, Ману. Утром мне пришли деньги за весь апрель. Полностью. Как будто все в порядке.
С той кошмарной пятницы прошло всего три дня. Все выходные я рыдала навзрыд и даже не пошла к родителям обедать. А хуже всего, что Агата больше не будет приезжать на выходные – у нее начался высокий сезон, на виллу рекой стекаются дамочки, которым больше нечем себя занять. Я даже не могу часами жаловаться ей на жизнь, пока она сидит со мной на кровати, как это было лет в четырнадцать. Я мучаю ее разговорами по телефону, но это не одно и то же.
Единственное, что в моей жизни осталось на месте, – так это ежевечерние три часа с командой Мануэлы. Услышав, что Дамиано не только не заявил на меня в полицию, но еще и заплатил, Ману лишь пожимает плечами.