Но я недооценила Luxury Home. Когда тур по квартире подходит к концу, Федерико достает планшет и показывает на нем добрую сотню фотографий спальни.
– Я сделал их до отъезда господина Галанти, чтобы вы могли составить полное впечатление о квартире.
Я подхожу посмотреть, чтобы врать более убедительно, если в будущем это понадобится. Тогда, если я скажу, что не заходила в спальню, Федерико Риччи сможет это подтвердить. «Ну да, все так, – скажет Федерико, который к тому моменту уже станет моим официальным женихом. – Я отлично помню, что во время просмотра квартиры Бриджида смотрела на фото спальни с большим интересом. Она точно никогда прежде не видела твою спальню».
Впрочем, мой интерес вполне искренний и сосредоточен на лампе Тиффани, присутствующей на многих фотографиях. Синьора, чей девиз «Краситься – это для слабаков», тоже замечает лампу:
– Какая прелесть! Это что же, настоящая Тиффани?
В этот нескончаемый миг, отделяющий вопрос от ответа, мое сердце бьется, как птица в клетке.
– Понятия не имею, – наконец произносит Федерико, – честно говоря, сомневаюсь. Хотя не исключаю, ведь дедушка синьора Галанти был коллекционером. Кто знает.
– Вот если бы включить ее в договор о сделке… – хихикает синьора, к которой я уже испытываю лютую ненависть.
Дедушка-коллекционер! Этого еще не хватало!
Наконец пара удаляется в сопровождении Федерико. Он успевает шепнуть:
– Если появятся другие желающие посмотреть квартиру, я позвоню… – и после короткой паузы добавляет: – Если не появятся, возможно, тоже.
Вот это да. Только сейчас я вспоминаю, что сегодня четырнадцатое февраля, День святого Валентина. Обычно я не заморачиваюсь насчет этого праздника, но было бы очень мило, если бы именно сегодня у меня закрутилась новая любовная история. Это примерно то же самое, что родить мальчика на Рождество или стать курицей и снести шоколадное яйцо в пасхальное воскресенье.
Но умиляться некогда, пора бежать на работу. Сегодня мы с девчонками из «Мыльных пузырей» убираем в офисе банка в самом центре города. Судя по содержимому мусорных корзин в туалете, банковские сотрудники ведут активную сексуальную жизнь.
– Ну что за люди! – возмущается Мануэла. – Вместо того чтобы работать, трахаются с коллегами.
– Ну, может, они в обеденный перерыв…
– Сомневаюсь. Знаешь, как бывает: приходишь иногда в банк квитанцию оплатить – работают всего два окошка, а остальные сорок закрыты. Вот, значит, чем они занимаются! Трахаются в туалете!
Видимо, Мануэла сегодня не в духе. От ее восьмидесяти килограммов веса и без малого метра шестидесяти роста так и исходит негатив. Я пытаюсь приободрить ее: рассказываю, что последовала ее совету и решила вляпаться в новые неприятности, которых, может, еще не будет, чтобы избавиться от старых, которые у меня уже точно есть. Но даже это не помогает – нахмуренные брови Мануэлы все так же сходятся в одну линию над переносицей.
– Что с тобой, Ману? Ты что такая злая, а?
– Ты бы тоже была злая, заявись к тебе домой дочурка моей кузины.
Такое развитие событий кажется мне маловероятным. Мануэла моет мужской туалет, а я женский, и по ходу дела она рассказывает мне об Антоньетте из Кротоне, дочери своей двоюродной сестры. Эта Антоньетта решила поискать счастья в Турине, а потому попросилась пожить у ближайшей родственницы – Мануэлы. Само собой, комнаты для гостей у Мануэлы нет, и ей пришлось поселить девицу в детской на раскладушке, а у нее, между прочим, трое детей, так что в детской и до этого было тесно.
– А еще она из дома не выходит! Говорила, будет искать работу, но при этом носа из квартиры не высовывает. Заверяет, что звонит по объявлениям и обо всем договаривается по телефону, но лично я вижу только, как она капучино литрами хлещет.
– А она не может работать с нами?
– Да какое там! Эта принцесса не создана для такой работы. Она продавщицей хочет устроиться, и не куда-нибудь, а в «Зару»! Как же, ждут ее там! С распростертыми объятиями!
Как трогательно: Ману произносит это таким тоном, словно работать в «Заре» – вершина мечтаний любой девушки.
– Выстави ее на улицу. У нее нет других родственников?
– Есть один кузен, но как девушка будет жить с одиноким мужчиной?
– А сколько ей лет?
– Тридцать два.
– А чего она так долго ждала, чтобы переехать?
Мануэла качает головой, берет в руки ведерко с чистящими средствами и отправляется убирать кабинет с табличкой «Лаура Прекасси. Выдача кредитов».
Я погружаюсь в свои мысли. Сегодня нужно позвонить маме. У меня от нее уже шесть пропущенных, но я не отвечаю – не знаю, что сказать. Сомневаться – часть моей философской натуры. Философу несвойственно принимать спонтанные решения, он должен все взвесить, обдумать, рассчитать. Философ всегда задается вопросом, к чему приведет то или иное решение. Так и вижу Юлию Кристеву[5], прогуливающуюся вдоль Сены и думающую: «Что же мне делать с этой интертекстуальностью? Следует ли сообщить о ней миру? Как ее воспримут? Прославит она меня или покроет позором?»
Ничего не поделаешь, так уж мы, философы, устроены: однажды усвоив этот образ мысли, мы используем его, даже если работаем кем придется. Поэтому, протирая оконное стекло в директорском кабинете, я задаюсь вопросом: что сказать маме? Наврать и избавиться от проблемы раз и навсегда или сказать правду и постараться убедить ее не вмешиваться в это дело?
И демон самонадеянности в очередной раз обводит меня вокруг пальца.
9.Детские сцены.Опус 15–7. Грезы
Сухие соцветия гортензий падают на землю, а я с удовольствием думаю о том, что в моем резюме прибавилась новая строчка. Кроме няни, выгульщицы собак, бариста, официантки и уборщицы я теперь еще и садовница. Идею подала Агата:
– Ну давай, обрежь гортензии и розы сама. Я покажу, это просто. Эта терраса может подарить тебе новую профессию. Опыт никогда не помешает. Богачки обожают, когда няня умеет еще и готовить чизкейк, чистить серебро и обрезать розы.
Агата – настоящий эксперт по богачам и аристократам: на вилле Таранто их пруд пруди, а Агата подрезает себе тихонечко живую изгородь и подслушивает их разговоры. Любимый типаж Агаты – аристократки, потерявшие былое состояние. Такие, со старинной брошкой с драгоценным камнем на простеньком свитерке. Впрочем, я тоже повидала богачей, когда водила Убальдо и Магдалену на детские дни рождения. На один такой праздник тратилось столько, что синьора Эдера могла бы на эти деньги месяца три прожить. Да и я тоже, раз уж на то пошло.
Вот поэтому я и решила воспользоваться ситуацией, пополнить свое резюме и дать себе еще одну возможность заработать.
Впрочем, чувство удовлетворения по этому поводу лишь немного облегчает мое ощущение полного провала в другом вопросе: разговор с мамой пошел совсем не так, как я планировала. Как будто в бочку дегтя добавили ложку меда, не больше.
Краткое содержание нашего разговора:
– Так не бывает, дорогая моя. Галанти что-нибудь подписывал? Есть у него официальный договор с Luxury Home?
– Нет, мам. Он просто обратился к другу. Знаешь такое слово? Он дружит с Федерико, доверяет ему. А Федерико ему помогает и показывает квартиру только близким знакомым и их друзьям.
– Ну да. Как говорил твой дедушка, богатеи делятся богатством только с друзьями и родней.
– С каких это пор ты заделалась коммунисткой?
– Да пора уже заканчивать с продажей жалких однушек да крошечных домишек на окраине. Пришел час Труди, дорогая!
– Что еще за Труди?
Эта история пугает меня не на шутку. Мама всегда была деловой женщиной. Едва ли возможно работать риелтором, будучи тонкой поэтической натурой. Но прежде она всегда вела себя благопристойно и соблюдала закон. Конечно, она иногда позволяет себе приврать по мелочи. Например, однажды наплела молодой парочке, собиравшейся покупать дом, что квартира «очень светлая», хотя особо светлой она не была, или еще намекнула другим покупателям, что район собираются благоустраивать, когда никаким благоустройством там и не пахло. Ничего особенного. У мамы никогда не было криминальных склонностей, в отличие от тети Розальбы. Что же теперь на нее нашло?
– Труди – это подружка Пита. Ну та, с накрашенными губами и пистолетом.
– Из мультика про Микки-Мауса, что ли?
– Ну да.
– Так у нее не было пистолета.
– А зря. Слушай, Бриджида, давай не будем тратить время. Ты сказала, что Галанти продаст квартиру, если кто-то предложит цену выше рынка. Так что какая разница, кто приведет ему покупателей?
– Но с моей стороны это будет очень плохо!
– А я потом тебе машину куплю.
– Федерико мне нравится. А если ты уведешь у него сделку, он меня и знать не захочет.
– Да с чего ты взяла? Может, как раз наоборот. Мужчинам нравятся женщины, способные обвести их вокруг пальца.
Разговор заканчивается этой сомнительной мудростью и маминым обещанием (больше похожим на угрозу) зайти взглянуть на квартиру и сделать пару фото. Мне тревожно, но я утешаю себя тем, что никто из маминых клиентов не сможет предложить цену выше рынка за подобную квартиру. Выжду пару недель, совру маме, что Федерико нашел покупателя, и дело с концом.
Приободрившись от этой мысли, я долго смотрю на подрезанную гортензию и размышляю о том, что завтра нужно заняться розами. А сейчас пора бежать к старушке Эдере, а то опоздаю.
Когда я прихожу, она еще лежит в кровати злая как черт, да еще и без вставной челюсти. Насмотрелась вчера всякого по телевизору и теперь заявляет, что хочет прибегнуть к эвтаназии.
– Но ведь вы не больны. Вы месяц назад сдавали анализ крови. С вами все в порядке.
– Да что ты говоришь? Может, поменяемся тогда местами, бестолочь ты этакая?
В таком настроении синьору Эдеру может утешить только одно.
– Вставайте. Позавтракаем, а потом ваши альбомы посмотрим.