– Я… Да, с меня хватит, – отвечаю я. – Можно уходить.
Погода переменилась. Тимоти пытается развеять свою злость и мчится по извилистой скользкой дороге в лесу, на ветровом стекле «Фиата» мелькают предупреждения о снегопаде, а трехзначная цифра скорости подсвечивается красным. Я откидываюсь назад, в голове все плывет, я уговариваю себя, что хорошо бы умереть, если машину поведет на льду и мы врежемся в заснеженное дерево. Я верю, что так будет лучше…
– Мистер Уэйверли сказал мне, что ты прекращаешь работу, – говорит Тимоти, прерывая молчание, казавшееся бесконечным.
Я думаю о Твигги и Альбион, глядя на темную пелену сосен.
– Твое лечение под пристальным контролем, – говорит Тимоти. – Ты не достиг того прогресса, на который я рассчитывал. Возможно, я ошибся насчет тебя, и нужно рекомендовать более интенсивное лечение – групповую терапию, запрет на работу. Вполне возможно, тебе пойдет на пользу пребывание в психиатрическом учреждении. Может даже вмешаться комиссия коррекционного центра.
– Не поступай так со мной, – прошу я, осознавая таящуюся в его словах угрозу, прекрасно понимая, что он может устроить мне западню, если захочет. – Я не прекращаю лечение, доктор Рейнольдс, и благодарен за особое отношение, но просто не могу продолжать работу на Уэйверли.
– Ты понятия не имеешь, насколько эта работа важна.
– Но почему Альбион? – спрашиваю я. – Мистер Уэйверли назвал свою яхту «Дочь Альбиона». А дочь назвал Альбион.
– Существует общепринятое заблуждение по поводу Христа, – говорит Тимоти.
Мне не нравится, какой оборот принял разговор, но я не знаю, как его прекратить. Валит тяжелый снег, дорога бела, не считая следов шин, но Тимоти ведет машину безо всякой осторожности. Меня охватывает чувство, что я и в самом деле могу умереть – я ощущаю легкость бытия и перестаю его контролировать.
– Давай помедленнее, – только и произношу я.
– Когда я говорю с людьми, которые испытывают мучения, – произносит Тимоти, – они часто рассказывают, как находят утешение в том, что Христос имел дело с грешниками. С проститутками и сборщиками податей. С пьяницами. С вором, которого распяли вместе с ним. Родители часто говорили мне, что, как бы ни грешили, как бы ни вредили самим себе или другим, они были спокойны и считали, что Христос их спасет. Думали, будто каким-то образом перенесутся в лучший мир и продолжат грешить, но, когда придет время, обретут духовное совершенство, ведь их душа чиста, вне зависимости от того, насколько испорчено тело. Я уверял их, что Христос не принимает грешников. Мы можем быть грешниками, когда Христос призывает нас к себе, но он не примет грешников. Он требует, чтобы мы отреклись от грехов, и только тогда можем следовать за ним, уподобившись ему. Это не значит повернуться к миру спиной, совсем наоборот. Он требовал от двенадцати апостолов отдать жизнь ради полного соединения с ним. И требует того же и от нас.
– Измениться не так-то просто.
В свете от надписей на ветровом стекле взгляд Тимоти сверлит меня, словно я уже не тот, кто нуждается в помощи профессионала или хотя бы в сочувствии, как будто я уже потерян. Я не могу вынести бремени этого взгляда и снова отворачиваюсь к снегопаду. Наверное, так бывает, когда тебя подхватывает отлив – ты идешь, погружаясь в воду, и вдруг чувствуешь, как тебя тащит вперед. Я внезапно осознаю – то, во что я впутался, это нечто гораздо большее, чем психотерапия и разрешение на работу. В полной тишине Тимоти еще увеличивает скорость. Приближаются встречные фары, поначалу светящимися точками с булавочную головку, но потом вырастают в четкие огни. Как легко будет Тимоти дернуть рукой, чтобы эти огни поглотили нас, и я гадаю, не размышляет ли он иногда, насколько легче умереть, чем жить. Я в готовности закрываю глаза.
3 февраля
Покупай, Америка! Трахайся, Америка! Продавай, Америка!
Это CNN.
Полицейский блокпост в Коннектикуте. Я стою в очереди перед сканером. Ри-Ри в пустыне с задравшейся юбкой. Жми сюда! Полицейские ведут собак от машины к машине для выборочного досмотра, некоторых водителей просят пройти через сканер, а других пропускают. Женщину столкнули с платформы в нью-йоркском метро, трансляция с места происшествия. Жми сюда! Пишу Симке: «Я на блокпосту, задерживаюсь». У меня возникает паранойя – а вдруг в карманах осталась дурь? – и я проверяю их, но я чист. Я чист.
«Я вас подберу, оставайтесь там», – отвечает Симка.
Полицейские в непрозрачных шлемах и держат нас под прицелом, но мы подчиняемся, нет нужды в запугивании. Их трое, и этого достаточно для поддержания порядка. Один машет мне, чтобы я прошел в ворота сканера. Желтый огонек сменяется зеленым. Меня отводят в сторону и велят развести руки и расставить ноги, а другой коп проводит по мне ручным сканером. Они проверяют Начинку, и вспыхивает антивирус, но я даю разрешение. Желтый огонек сменяется зеленым. Меня отводят к кирпичной стене, и третий коп меня фотографирует. Моя электронная подпись подтверждает, что личность соответствует фотографии. Я могу идти.
Симка забирает меня в своем «Смарте». Он пожимает мне руку и хлопает по плечу.
– Оборвите соединение, – велит он.
У меня на затылке есть бугорок – в том месте, где череп начинает изгибаться к шее. Это выключатель. Я надавливаю на него, и Начинка выключается, дополненная реальность исчезает, и я вдруг оказываюсь словно в тумане, без глазных линз.
– Теперь можем поговорить.
Симка держится по правой стороне Белтвея, круиз-контроль установлен ниже скоростного лимита, и другие автомобили мелькают мимо.
– Когда вы послали мне сообщение, то сказали, что у вас проблемы с доктором Рейнольдсом, так? – спрашивает он.
– Думаете, он может подслушивать через Начинку?
– Это возможно, – кивает Симка. – Некоторые психиатры используют этот трюк, чтобы подсматривать за привычками пациентов. Так что происходит?
– Тимоти мне угрожал, – объясняю я. – Угрожал, что изменит методику лечения и запрет в спецучреждении.
– За что?
– Потому что я отказался продолжать работу. Потому что перестал помогать Уэйверли с Архивом. Уволился.
– И он вам угрожал? Это паршиво, Доминик. И незаконно. Могу написать кое-кому из своих – коллег.
Симка живет в Чеви-Чейзе, на бульваре рядом с рекой Рок-крик, в типичном для Мэриленда доме: длинном и двухцветном, с кирпичом понизу и белым сайдингом наверху. Однажды я уже здесь был, на рождественской вечеринке, когда находился в лучшей форме. Я был единственным пациентом среди приглашенных. Я познакомился с его семьей – женой и сыновьями-близнецами. В то время мальчики были еще крохами, но теперь уже подросли, и по гостиной разбросаны завалы игрушек. Когда я вхожу в дом вместе с их отцом, дети ведут себя вежливо.
Конечно, они меня не узнают, но представляются и пожимают руку, а потом убегают в соседнюю комнату, и дом сотрясается от их возни. Реджина, жена Симки, на несколько лет моложе его, ее кудри до сих пор черны. Она обнимает меня как заблудшего сына, вспоминает мое имя и приглашает к кухонному столу, что-нибудь выпить. Она берет у меня пальто и приносит пиво.
Мы вместе ужинаем. Я уже давно так хорошо не ел. Мальчики носят футболки команды «Редскинз» и в каждую паузу между разговорами взрослых вставляют что-нибудь про финал чемпионата. Реджина приготовила венский шницель. В приложении «Хорошая еда» всплывает информация о калориях, а рецепт показывается в «Обмене рецептами». Ужин завершается яблочным пирогом и кофе. Симка выставляет меня перед детьми какой-то знаменитостью, словно образование придает мне значимости. Мальчики спрашивают про «Приключения Тома Сойера», и я способен ответить на их вопросы. Это приятно, даже очень. Я рассказываю им, что сцена с покраской забора – это основа американского капитализма, и они изумленно таращатся на меня. Симка объясняет, что это лишь ловкий трюк, смешной рассказ. Он предлагает мне остаться на ночь – в удобной постели, вдали от всех забот.
– Конечно, – соглашаюсь я, – я никуда не спешу.
Мы пьем коньяк в его кабинете. Окно выходит на лесистый задний двор. Около часа мы болтаем за выпивкой, осознанно избегая главной темы, и гадаем, какой роман мог бы написать человек по фамилии Лир.
– Фрейд бы заинтересовался этим случаем, Доминик.
Я остаюсь в одиночестве, пока Симка с женой укладывают спать мальчиков.
– Наденьте пальто, – говорит Симка, когда снова спускается вниз.
Мы выходим через заднюю дверь и идем по дорожке через сад его жены. Симка светит вперед фонарем, и мы молча спускаемся по травянистому склону к лесу, в амбар, который он отремонтировал и превратил в столярную мастерскую. Он включает свет – ряды флуоресцентных трубок – и приглашает меня войти. Потом длинной спичкой разжигает черную дровяную печку по центру комнаты.
– Могу включить электрическое отопление, – говорит он, – но у меня полно щепок, к тому же я люблю запах дыма.
Я сажусь на лавку за массивный стол у печки. Симка прихватил термос с кофе.
– Здесь мы можем говорить свободно. Столярная мастерская помогает мне прояснить голову. Это как дзен, в каком-то смысле. Когда я превратил этот амбар в мастерскую, то изолировал его от сети файрволом. Не хочу, чтобы мне тут мешала навязчивая реклама. Это зона тишины. Здесь так спокойно.
Он делает действительно элегантную мебель. Я видел мебель в его приемной в городе, но эта мастерская – что-то вроде демонстрационного зала. Комоды и столовые гарнитуры, стулья и столы, и все в едином стиле. Стыки явно деревянные и отлично подогнаны. Симка наливает мне чашку кофе из термоса, потом наполняет свою. Здесь тихо – я слышу даже далекое ворчание реки Рок-крик. Я много лет не слышал журчания воды по руслу, наверное, с самого детства, когда ходил с родителями в поход в парк Огайопайл.
– Что-то пошло не так между вами и доктором Рейнольдсом. Вы упоминали, что он вам угрожал.
– Тимоти слишком близок с человеком по имени Уэйверли, – объясняю я. – Похоже, Тимоти и заинтересовался мной только по одной причине – чтобы завербовать меня для работы на Уэйверли – найти его дочь в Архиве.