– Это он тебя прислал? Я всегда думала, что это будет Тимоти.
– И Тимоти тоже, – отвечаю я.
– Так он здесь? Это он убил моего друга?
– Я не знаю.
Она кивает. Размышляет о том, кто я такой.
– Ты на него работаешь? И скажешь ему, где я?
Я все ей объясняю. Говорю, что начал работать на Уэйверли, считая, что разыскиваю его дочь, но продолжил это занятие, лишь решив, что она и Болван сумеют защитить меня от Тимоти и помочь мне исчезнуть. Я надеялся, что она поможет вернуть мою жену.
– Есть хочешь? – спрашивает она.
– Вообще-то да, – признаюсь я. – На ужин у меня был только омлет.
– А я умираю с голода. У меня был только салат на обед. Тебе нравится тайская кухня?
Мы уходим с крыльца антикварного магазина. Альбион видит нескольких приятелей, направляющихся на выставку. Они спрашивают, пойдет ли она туда, и Альбион улыбается, как улыбается человек с разбитым сердцем.
– Я скоро буду.
– Не возражаешь, если я пока останусь в твоем пиджаке? – спрашивает она. – Ты не замерз?
– На улице не холодно, – отвечаю я, но она говорит, что замерзла.
Она знает местечко под названием «ТаиФун», но там нет мест, мы берем еду навынос, и Альбион предлагает пойти к ней домой, это прямо за углом. Там мы сможем поговорить. Мы стоим в очереди у прилавка, размышляя над тем, что скажем друг другу. Я расплачиваюсь и уже на улице спрашиваю, сама ли она шьет себе платья. Она говорит, что да.
– Наверное, ты многое обо мне знаешь, – говорит она.
– Не так уж много. Но кое-что.
– Шеррод рассказывал мне о тебе, – признается она. – Не могу утверждать, что он был обеспокоен, но он считал, ты можешь меня найти. Сказал, ты работаешь в Архиве, знаешь, как вести поиск, и сумеешь разобраться в его методах. Он считал, ты способен…
– Ты должна мне поверить, я не знал, что его убьют. Понятия не имел, что происходит.
Ее дом в запущенном состоянии. Обои в цветочек в лифте отслаиваются по швам, под ними виднеется бурый металл. Мы едем молча, слушая лязг механизма, пока двери со скрипом не разъезжаются в стороны. Альбион отпирает дверь квартиры и включает свет, мы входим в прихожую. Ее квартира – это просторный лофт, но мебели немного, только два парных дивана и кофейный столик. Остальное пространство отдано под студию, к кирпичным стенам прислоняются огромные холсты, рулоны бумаги и ткани, еще там стоят две швейные машинки и огромный книжный шкаф, сделанный из досок и кирпичей. У окна – рабочий стол, на нем ручки, чернила и кисти в керамических кружках и несколько листов бумаги.
– Ты здесь делаешь свои «выпуски»? – спрашиваю я.
– Да, вон там.
– А холсты?
– Купила их по случаю, хотела попробовать что-то новое. Но пока не попробовала.
В стенном проеме висит тюлевая занавеска, отделяющая кухню.
– Я приготовлю чай, если хочешь, – говорит Альбион.
– Было бы отлично.
Я иду за ней на кухню и спрашиваю, где она хранит тарелки. Раскладываю тайские блюда, пока она наполняет чайник и зажигает плиту.
– «Эрл Грей»? – спрашивает она.
Я отношу тарелки в комнату и ставлю на кофейный столик. Рядом висят дешевые часы из магазина сувениров – «Мы никогда не забудем» с изображением центра Питтсбурга. Каким-то образом вода в трех реках выглядит так, будто покрыта зыбью. Это единственное упоминание о Питтсбурге, которое я обнаружил. Уже одиннадцатый час. Альбион приносит чай на подносе и ставит рядом с едой.
– Ты мог бы уже приступить к еде. Она остынет.
Альбион наливает чай. В кухне она снова плакала. Потом включает музыку, Этту Джеймс, и мы молча едим, слушая мелодию. Радиаторы кашляют и шипят, но в комнате становится теплее. Альбион расспрашивает о Вашингтоне. Я спрашиваю о Сан-Франциско, и она говорит, что этот рай знавал и лучшие времена. Я говорю, что в Вашингтоне примерно то же самое, разве что он никогда и не был раем. После ужина я мою посуду, а она делает кофе, достает из шкафчика коробку лимонного печенья и наливает мне кофе с сахаром и молоком. Я делаю глоток.
– Я кое-что узнал о Тимоти, и это поставило моих друзей и родных под удар, – говорю я. – Не знаю, кто они и какое имеют отношение к тебе, но Тимоти и Уэйверли опасны.
– Да.
– Мне нужна твоя помощь. Вот почему я тебя разыскал. Расскажи мне о нем, чтобы я мог сложить вместе все детали и защититься.
– От них невозможно защититься. Что бы я ни рассказала, это тебя не убережет.
– Кто ты? – спрашиваю я.
И она рассказывает.
3 мая. Там же
– Меня зовут Эмили Перкинс, – говорит она.
– А как же Альбион?
– Доктор Уэйверли находился под впечатлением от стихов Уильяма Блейка. У него есть поэма под названием «Видения дочерей Альбиона». Кажется, в честь этой поэмы он назвал свою яхту. У него был дом в Питтсбурге, куда он приводил заблудших девушек, и если те соглашались остаться, они принимали новое имя в знак начала новой жизни. Мне он предложил назваться Альбион.
– Это в Гринфилде? – спрашиваю я. – Дом с написанной на стене цитатой?
– Мы относились к баптистской церкви неподалеку, но финансировал все Уэйверли. А миссис Уэйверли руководила.
Я вижу, насколько этот разговор всколыхнул ее сердечную боль – она подносит чашку к губам, но не пьет, а рука дрожит.
– Сколько тебе было лет?
– Я была совсем юной. Родителей я не знала. Всю жизнь кочевала по приемным семьям, а потом меня приютила миссис Уэйверли. В пятнадцать и шестнадцать я была бездомной, сидела на мете и таблетках, вместе с группой ребят мы катались по округу Вашингтон и Западной Вирджинии, на несколько недель занимали заброшенные дома или старые амбары, а то и просто устраивались в лесу и взрывали себе мозг. Меня забрали за хранение наркотиков и признали виновной, но я была несовершеннолетней, так что меня отправили на реабилитацию. Там я начала себя резать, говорили, что я склонна к суициду. Когда мне исполнилось восемнадцать, меня перевели в психиатрическую лечебницу и назначили психотерапевта. Так я познакомилась с Тимоти.
– Он был твоим врачом?
Мы встречались раз в неделю. В первый раз он просто посмотрел на меня. У него такие голубые глаза… Он словно меня оценивал, формировал обо мне мнение за эти несколько секунд. Я сказала, что не пытаюсь покончить с собой, не понимала, что делаю, просто резала руки, а он улыбнулся и ответил: «Теперь все это в прошлом, все в прошлом». И я почувствовала себя прощенной. От одних этих слов.
Я провела там два года, но раз в неделю встречалась с Тимоти, а потом три раза в неделю, когда он начал готовить меня к сдаче экзамена и получению школьного аттестата. У него не было собственного кабинета, и когда мы встречались, он просил своего коллегу выйти и закрывал дверь.
Однажды он запер дверь и сел, выглядел он так, словно что-то обдумывает. А потом сказал:
– Эмили, за эти слова меня могут уволить. Я могу потерять работу, испортить всю карьеру. Но я должен это сказать, и мое желание это сказать превосходит страх потери работы. Я хочу рассказать тебе про Иисуса Христа.
Я уж забыла свою реакцию – может, закатила глаза. Не помню. Помню только, как Тимоти схватил меня за шею и сдавил. Я даже закричать не могла. В глазах почернело, а он, видимо, заметил это по моему лицу и отпустил, дав вдохнуть, но сам он дышал еще тяжелее, чем я. Через минуту он успокоился и извинился.
– Я не должен был этого делать, – произнес он.
Он сказал, что до сих пор борется с собой, но душа его чиста, все мы – чистые души, неприкосновенные, как бы ни истязали свое тело. Он сказал, что, несмотря на мое падение – наркотики, попытки порезать себя, – Христос все равно меня спасет и я могу переступить за свои границы, потому что, пусть тело мое испорчено, но душа чиста. Мол, все мы рождены во грехе, наши тела заманивают нас в ловушку греха, но души отражают подлинную сущность Бога.
Он подарил мне Библию в синей кожаной обложке, на ней было золотыми буквами выбито мое имя. Велел мне читать Евангелие. И показал где. Обратил мое внимание на слова, отпечатанные красным. Это часть нового курса обучения, сказал он. Потом отпер дверь и попрощался до послезавтра.
Я могла бы пожаловаться охраннику, который провожал меня обратно в палату. Могла бы сказать медсестрам за ужином, но не стала. Я испугалась. Испугалась того, что мне не поверят или ничего не сделают, а он об этом узнает. Я смолчала.
Тем вечером я читала Евангелие из страха, но ощутила перемены в себе и поверила, что меня коснулась благодать Иисуса. По крайней мере, мне так казалось, ведь это было так приятно. С тех пор прошло уже много времени, но когда я впервые прочитала Евангелия от Матфея и от Марка, о крещении Христа в Евангелии от Луки, мне казалось, что душа оттаяла, как будто была ледяной, но внутрь проникло невероятное тепло. Я упала на пол палаты и встала на колени у кровати, не зная, как молиться, а просто повторяла: «Боже, помоги мне, Боже, помоги мне», в истерике повторяла эту фразу и с каждым словом чувствовала, как меня переполняет любовь Иисуса.
В ту ночь я стала обращенной. Ощущала себя под защитой высшей силы. Я перечитала Евангелие и начала читать Бытие, а когда снова увиделась с Тимоти, сказала ему, что если он еще раз ко мне прикоснется, я на него настучу. Он только улыбнулся и сказал, что, увидев мое спасение, он тоже озарился этим внутренним светом. В конце встречи мы пожали друг другу руки и вознесли молитву Господу.
По его рекомендации меня выпустили, и он поместил меня в дом миссис Уэйверли. Думал, что я буду жить там в общине. Он представил меня миссис Уэйверли, ее звали Китти.
Теперь-то я понимаю. Китти вроде бы стояла во главе, но контролировал все Уэйверли. Он читал проповеди. Рассказывал про миссионерские поездки на Гаити и показывал фотографии пыльных деревушек, где находились прежние обитательницы дома. В доме Китти жили совсем молоденькие девушки, студентки, приехавшие в Питтсбург из других городов и стран, одинокие девушки, сбившиеся вместе в поисках дружбы и товарищества. Нас поощряли общаться друг с другом и вербовать в общину новых людей, но ограничивали контакты с теми, кто не интересуется религией. Мы ходили в походы в парк Огайопайл. Я была по-настоящему во все это влюблена. Я приняла имя Альбион, и Тимоти называл меня сестрой во Христе.